— Нет… Это камеры просто такие особенные… — сказал Амети, вильнув взглядом в сторону.
— Чем же они особенные? Говори, уважаемый, до конца, немного осталось.
Амети решился:
— Они открываются словом, и иного замка у них нету.
Нимрихиль присвистнул.
— Как я посмотрю, у вас там сплошное чародейство в Храме… Ладно, Амети, не обижайся, а лучше скажи, откуда ты узнаешь нужное слово. Ведь его, наверное, знают только тюремщики и хранят в тайне?
— Там даже и тюремщиков-то нет, потому что еду узникам через колодцы спускают. А слово я узнаю от моего старшего жреца.
— Так он тебе и скажет…
— Так и скажет! — запальчиво возгласил Амети. — Как я ему налью нумэнорского вина, так он мне все тайны семи небес и двенадцати глубин откроет, а не то что слово, отпирающее каменную темницу. А вина я еще в Умбаре запас специально для него цельную фляжку!
И Амети похлопал по оплетенной лозой пузатой стеклянной бутыли, торчавшей из седельной сумы.
— Ладно, не бей так сильно, а то разобьешь. Я понял. Значит, ты узнаешь тайное слово, откроешь камеру, выведешь узника через келью отшельника… А как же дальше?
— А дальше я его поведу через подземный лабиринт, что под Храмом. Из этого лабиринта есть несколько выходов, спрятанных в разных местах у подножья горы, на которой высится Храм. Там ты и будешь меня ждать, — распорядился разгоряченный Амети. К его удивлению, следопыт спокойно кивнул, соглашаясь, и больше не спорил.
Поздно вечером в мэнэлья они остановились на ночлег в приличной харчевне лиги за три до столицы. Альвион скрежетал зубами: хотя он в последние два дня чуть не загнал до смерти Амети и коней, пытаясь поспеть в Храм до заповедного дня, ничего не вышло. И теперь им предстояло потерять целые сутки в двух шагах от цели!
Амети, вымотанный двухдневной гонкой, с утра в эарэнья утешал следопыта, в душе проклиная нечеловеческое упорство и выносливость Морского Народа и радуясь возможности отдохнуть и выспаться перед тяжелыми испытаниями:
— Ничего с твоим другом за этот день не случится. Опять же, с людьми поговорим, чего новенького, разведаем. А в субботу даже палачи отдыхают, ты не волнуйся…
В ответ на эти утешения Нимрихиль только фыркал и продолжал мерить своими длинными ногами устланный пестрыми циновками пол комнатушки, отведенной им на праздничный день, пока Амети не намекнул, что на такое неблаголепное поведение могут обратить внимание постояльцы снизу. Тогда Нимрихиль, усевшись на свое ложе, посоветовал Амети сойти вниз и побеседовать с обитателями постоялого двора, а не маячить у него перед носом. Амети не имел ничего против и послушался.
Жрец вернулся, когда комнатушку уже освещали лучи закатного Солнца. Шагнув в комнату, он почувствовал что-то странное и почти сразу же увидел нумэнорца, неподвижно и с закрытыми глазами сидевшего на своей постели в той же позе, в какой Амети, уходя, его оставил. Амети вдруг испугался, что тот умер. Он быстро подошел к Нимрихилю и потряс того за плечо. Нумэнорец открыл глаза. Лицо его осунулось, глаза запали, а на лбу, словно от тяжелой работы, выступили капли пота. Некоторое время он смотрел на Амети, словно не узнавая, потом глухо произнес:
— Он жив…
— Кто жив? — испуганно спросил Амети. Он вдруг почувствовал, что воздух комнаты пронизан незримыми трепещущими нитями.
Нимрихиль тряхнул головой, приходя в себя, и неслышные струны перестали звенеть в голове жреца:
— Мой друг. Его нет среди мертвых.
Амети поспешно убрал дрогнувшую руку с плеча нумэнорца и быстренько отодвинулся в сторонку. Но пристальный взгляд последовал за ним, словно Нимрихиль видел жреца насквозь:
— Не бойся, Амети, я не черный чародей и не умею вызывать мертвых. Я не причиню тебе никакого вреда. Даю тебе в том слово.
— Не одно, так другое, — проворчал Амети, несколько успокоившись.
В ответ на вопросительный взгляд он пояснил:
— У меня дурные новости…Моран. Столица в большом волнении. Сплетничают, что раскрыт очередной заговор, но отрубленных голов у Золотого Дворца не прибавилось.
— А что, собственно, происходит? — обычным голосом спросил нуменорец.
— Да то, что на всех въездах в город стоят усиленные заставы. И не простые заставы, а из Черных Стражей. То ли ищут, то ли охраняют — непонятно.
— Раз Черная Стража… А что ваш…король?
Амети огляделся по сторонам, словно боясь увидеть за спиной соглядатая, потом подошел к Нимрихилю и, нагнувшись, прошептал ему на ухо:
— Я так понял, что Король поссорился с нашим Храмом: люди шепчутся, что к Храму с неделю назад приезжал зачем-то от Дхарина Черный отряд, что-то требовал от настоятеля, но их даже не пустили внутрь. И теперь может случиться всякое…
— Но прежде король благоволил Золотому Скарабею? — следопыт тоже перешел на шепот. — Если даже посольство отправил с вашими жрецами?
— В том-то и дело, что размолвка вроде как на пустом месте. Ведь и месяца не прошло, как королевская гвардия и наша стража вместе твоего приятеля ловили, а теперь гляди что…
Тут Нимрихиль порывисто вскочил на ноги, так что Амети отнесло в сторону:
— Как я сразу не догадался! — воскликнул он в полный голос. Потом опустился обратно и тихо добавил:
— Это все, наверное, из-за меня и моего друга, Амети… Король потребовал его у Храма, но Храм почему-то отказался исполнить эту, хм, просьбу. И тогда Дхарин решил дождаться меня…
Амети застыл, пораженный страхом:
— Это, значит, все из-за…? — спросил он слабым голосом, уставив дрожащий указательный палец на Нимрихиля. Нумэнорец кивнул, и жрец со стоном опустился на свою кровать.
— Ничего не поделаешь, Амети, — твердо сказал Альвион, — Теперь тебе придется идти со мной до конца. Я видел твой Храм и понял, что он гораздо опаснее и страшнее, чем даже ты думаешь. А потому мне надлежит явиться туда вместе с тобой, ибо это единственный способ спасти узника, а ты единственный, кто может быть мне провожатым.
Время шло, и силы Арундэля медленно, но верно таяли. Дело было не в кровоточащей ране, затхлой воде, скудной пище и отсутствии света. Все это можно было вынести. Но его убивала тьма, неизменной тяжестью давившая на разум и чувства. Он часто и надолго терял сознание, блуждая в призрачных лабиринтах, а потом целыми часам лежал не в состоянии протянуть руку за едой или водой. Вся его внутренняя сила уходила теперь на противостояние тьме. Он сдерживал ее напор уже не для того, чтобы выжить, а чтобы, сломив сопротивление и обрушившись на него, она отняла не разум, но разорвала истончившуюся нить, соединявшую тело и фэа.
