Я согнулся в поклоне пополам, как человек, которому в живот вонзили нож.
— Благодарю вас.
Я стоял у стола в сарае моего дома в Сент-Арбогасте и смотрел на руины собственного предприятия. Каспар был в Штрасбурге — расписывал стену над алтарем. Я остался один на один с моими неудачами. Медная дощечка, на которой я выстучал пуансоном буквы, и три индульгенции, что удалось с нее изготовить, несколько бутылок чернил, двадцать шесть стальных штырей с буквами на концах, кипа неиспользованной бумаги, придавленная камнем. Мне померещились отзвуки того последнего утра в Париже. Я вложил все мои надежды и труды в этот тигель, семь раз разогревал его на огне, но, когда Тристан разбил его мечом, металлы превратились в шлак. В ничто.
В глубине души у меня уже родилось знакомое ощущение — как у зайца, почуявшего лисицу. Или у путника, услышавшего, как хрустнула ветка в лесу. Этот же инстинкт гнал меня из Майнца, из Кельна, из Базеля, из Парижа — стоило мне только уловить приближение опасности. Но теперь мне было почти сорок. А сорок — это не двадцать. У меня были дом, положение. Я не мог снова пуститься бродяжничать. И представить не мог расставание с Каспаром — единственным моим другом.
Я оказался в ловушке. Не за стеной или решеткой — но в плену безжалостных обстоятельств. Во мне кипел гнев бессилия. Я стукнул кулаком по столу. Зазвенели стекло и металл, одна из склянок с чернилами опрокинулась, чернила разлились по столу. Попали на разбросанные пуансоны, буковки на их концах почернели.
Я взирал на это. Словно во сне, взял я один из пуансонов, перевернул концом вниз и ударил им по столу. Тот сотрясся, словно самое дерево поняло важность этого момента. Я поднял пуансон. На дереве стола осталась единственная отметина. Буква «А». Я снова погрузил пуансон в лужицу чернил и сделал еще один отпечаток, потом еще один. Скоро десяток отпечатков появились на столе. Пуансон и форма, мужское и женское начала. Одно входит в другое и воспроизводится.
Я побежал через двор к каменной постройке. Огонь там не разводился несколько недель. Угля у меня хватало, но вот растопки не было. Я вернулся в сарай, собрал оставшиеся индульгенции, разорвал их на полоски, присел над печью и трутом высек на них искры. Края начали тлеть. Я подул, вызывая огонь к жизни, сжигая следы моего поражения.
На полке у окна я нашел свинцовый стерженек, которым пользовался для чернения чернил. Когда огонь разгорелся, я установил над ним свинец в металлической чаше. Свинец размягчился и выгнулся, стал плавиться, как масло. Я принялся помешивать его ложкой, внимательно наблюдая за процессом: если металл перегреется, то будет слишком сильно прилипать к форме.
Я положил медную дощечку на скамью среди пестиков и сосудов, которые мы использовали для чернил, погрузил ложку в жидкий свинец, зачерпнул и разлил немного по меди. Когда металлы встретились, с шипением стал выделяться пар, расплавленный свинец растекся по канавкам, образующим буквы. Я постучал по дощечке, чтобы выбить воздушные пузыри.
Когда свинец остыл, я подвел под него нож и вытащил из меди. Руки у меня дрожали. Я боялся прикладывать слишком большие усилия из страха погнуть мягкий металл. Наконец я извлек его — плоскую пластинку размером с большой палец. Я отнес ее назад в сарай, обмакнул в чернила и ладонью прижал к чистому листу бумаги. Держал так некоторое время, чуть ли не боясь посмотреть, что получилось.
Наконец я поднял пластинку.
Это было написано задом наперед, потому что такова уж природа подобных отпечатков: дитя суть зеркальное отражение родителя. Но я мог легко прочесть получившееся. Слова криком рвались из моей души.
EGO ТЕ ABSOLVO — ОТПУСКАЮ ГРЕХИ ТВОИ.
Окрестности Брюсселя
Три полицейские машины пронеслись по дороге, направляясь к хранилищу. Черный «лексус», запаркованный в тупичке в тени газового хранилища, остался незамеченным. Когда полиция скрылась, Ник выждал какое-то время, потом осторожно выехал на дорогу.
— Как они нас нашли? — спросила Эмили. Голос ее звучал тихо, потерянно. — Мы ведь узнали, что поедем туда, всего несколько часов назад.
Ник покрепче вцепился в рулевое колесо. Сквозь разбитое окно в салон проникал ледяной воздух. Приборный щиток показывал, что температура на улице минус десять градусов. Он вывернул обогреватель на максимум и направил дефлекторы на себя.
— Что случилось с Ательдином?
— Он остался. Решил дождаться полиции.
— Отлично, — сказал Ник. — По крайней мере, он сможет сказать, что здесь я ни при чем.
Навстречу им пронеслась «скорая», и он опустил голову, стараясь скрыть лицо.
— И куда мы едем?
— Куда-нибудь, где сможем рассмотреть книгу. Нам понадобится какое-нибудь специальное оборудование или еще что-нибудь?
— Книги — вещи стойкие. Если она перенесла разморозку, то не рассыплется. Конечно, лучше это делать в условиях контролируемой температуры, а не на ходу в машине, где на полную включен обогреватель и куда врывается полярный холод.
Ник увидел впереди бензозаправку. Свет был выключен, колонки в темноте напоминали могильные плиты. Он заехал на площадку перед заправкой и припарковался за киоском, чтобы не было видно с дороги. Эмили пересела вперед.
— Давайте выясним, так ли это.
Он слишком нервничал, чтобы прикасаться к книге самому, и дал ее Эмили. Она положила ее себе на колени и открыла обложку. Ник уставился на кремовый пергамент, кажущийся желтым в свете автомобильной лампы.
Манускрипт начинался с первой страницы.
— «Et si contigerit ut queratur a venatoribus, venit ad eum odor venatorum, et cum cauda sua tetigit posttergum vestigia sua…» — прочла Эмили. — «И если случится так, что охотники будут преследовать льва, то он учует их запах и станет заметать следы хвостом. И тогда охотники не смогут его найти».
Она нахмурилась.
— Бестиарии так не начинаются.
Но Ник едва слушал ее. Посреди страницы в текст была вставлена иллюстрация. Под действием влаги картинка размазалась и словно наехала на текст, но все еще оставалась вполне четкой. Лев сидел на задних лапах, подняв одну переднюю и уставившись величественным взглядом через страницу, клыки его были обнажены.
— Такой же, как на карте, — выдохнул Ник.
Ник смотрел, как Эмили переворачивает страницы, перед ним мелькал сказочный зверинец, обитавший в книге. Иллюстрированы были не все страницы, некоторые оказались повреждены сильнее других — влагой или иными невзгодами, перенесенными за долгую историю. На многих страницах были изображены животные, которых Ник и представить себе не мог: птицы, вылуплявшиеся из деревьев, животное с головой быка, рогами барана и телом лошади. Грифоны, василиски и единороги. Но не все изображения были фантастическими. Два кота — черный и полосатый — гнались за мышкой по полу кухни, а полногрудая кухарка прихлебывала вино у плиты. Бык тащил плуг по осеннему полю. Олень стоял на холмике у леса, а медведь копался в земле.
