«Ситроен» промчался по набережной канала Урк, свернул на площадь Республики, — Михаил едва успел разглядеть бронзовую с завитушками статую Республики, — и выехал на широкую, обсаженную деревьями магистраль — бульвар дю Тампль. Парижские улицы резко отличались от московских. Не только архитектурой зданий, но и цветом. Мокрые стены казались почти черными. В Москве преобладали светлые тона. Веселый Париж выглядел мрачным и унылым. «Ситроен» вырвался на просторную площадь и остановился, пропуская поперечный потоп машин.
— Площадь Бастилии, — кивком указав за окно, проговорил шофер.
Михаил оглянулся, ожидая увидеть знакомые по рисункам высокие зубчатые башни. Но никаких башен не было. Вспомнил: «Да ведь Бастилию снесли во время Французской революции». Вместо башен в центре площади открылась темной бронзы колонна на массивном квадратном постаменте, увенчанная крылатой фигурой. Июльская колонна! Михаил представлял ее себе не такой подавляюще огромной.
— Черной полосой обозначено, где стояла Бастиль Сент-Антуан, — сказал шофер.
Судя по всему, он давно понял, что его пассажир иностранец и впервые в Париже.
Михаил отыскал взглядом черный четырехугольник, и опять удивило полное несовпадение его представлений с реальностью. Бастилия оказалась меньше, чем он предполагал. Поделился этой мыслью с шофером.
— Может, оно и так, мсье, — рассудительно сказал таксист, — только места здесь хватало для всех.
Михаил улыбнулся — шофер обладал философским складом ума.
Впереди полицейский в черном плаще взмахнул жезлом, и «ситроен» в потоке других машин помчался по улице Сент-Антуан. Напрасно Михаил искал над крышами иглу Эйфелевой башни — ее закрывала пелена дождя. Он попросил свернуть направо, на улицу Сен-Дени. У первой же гостиницы Донцов остановил машину, расплатился и вышел. Когда «ситроен» скрылся, он, непринужденно размахивая тростью, направился в сторону Больших бульваров. У старушки, продававшей хризантемы на углу, спросил, как пройти на улицу Мазэт. Минут через десять Михаил очутился на узкой средневекового вида улочке, замощенной брусчаткой. Пансион мадам Зингер находился в глубине дворика, отделенного от улицы щелеобразным проходом между двумя четырехэтажными зданиями. Это был двухэтажный дом со старинными окнами, забранными частым, как решетка, переплетом. С обеих сторон к нему под прямым углом примыкали два таких же дома.
Из-за крыш поднималась темная башня. Благодаря ей ансамбль выглядел очень внушительно и напоминал замок. Но, присмотревшись, можно было заметить на стенах множество заплат из свежей штукатурки, а кое-где и прорех, обнажавших кирпич. И тогда видение рассеивалось и все три дома превращались в то, чем они являлись на самом деле, — доживающих свой век бедняков, которые еще не опустились настолько, чтобы не уважать общественную нравственность.
Ту же мысль подтверждало и чахлое деревце, что возвышалось в центре дворика. Поскольку оно было лишено листвы, определить его породу Михаилу не удалось.
Старушка привратница проводила Донцова к «мадам». Хозяйские апартаменты помещались на первом этаже. Эмма Карловна приняла посетителя в комнате, которая служила и спальней и кабинетом вместе. Как видно, за годы жизни во Франции Эмма Карловна усвоила требования французского практицизма: не бойся стеснить себя, если это увеличит твой доход.
Мельком оглядев комнату, Михаил подумал, что Эмма Карловна неплохо справляется со своим хозяйством. Насколько ветхим дом выглядел снаружи, настолько благоустроенными оказались внутренние помещения.
В комнате, оклеенной чистыми яркими обоями, было много света. Несмотря на обилие мебели — кровать под пологом в нише, письменный стол, загроможденный стопками конторских книг, диван, кресла, шкафы, — тесноты не ощущалось. Секрет заключался в том, что мебель была миниатюрна и, кроме того, весьма разумно расставлена.
На подоконнике внимание Михаила привлекла большая резная шкатулка из палисандрового дерева весьма искусной работы. Он подумал, что хозяйка не бедна, если позволяет себе приобретать такие шедевры прикладного искусства. Кроме того, на стене висела отличная копия «Равнодушного» Ватто.
— О, вы намокли, мсье, — сказала мадам Зингер, и в голосе ее послышались нотки осуждения то ли в адрес ненастной погоды, то ли в адрес посетителя, который не удосужился обзавестись зонтиком.
Сама она в идеально выглаженном строгом коричневом платье с ослепительно белым воротником являла собою образец аккуратности.
На вид Михаил дал бы Эмме Карловне лет сорок пять — сорок восемь, но от Липецкого он знал, что она гораздо моложе. Старила ее чрезмерная полнота, обрюзгшее лицо, и коротко, по-мужски постриженные волосы не могли поправить дела. А лет пятнадцать назад она, судя по всему, была красивой голубоглазой блондинкой.
Не задавая вопросов, Эмма Карловна предложила посетителю снять пальто, указала на кресло, после чего дала понять, что готова выслушать его.
Михаил отрекомендовался Яном Цвеклинским, сообщил, что всего час назад прибыл в Париж из Варшавы, а этот пансионат избрал по рекомендации пана Липецкого, его друга и наставника, от которого, кстати, слышал много лестного о пани Зингер и который просил передать ей это письмо.
— О! Так вы знаете Тадеуша, — Эмма Карловна, волнуясь, развернула письмо, пробежала взглядом по строкам, и на лице ее отразился живейший интерес. — Обождите минутку, сейчас я распоряжусь насчет кофе. Нам есть о чем поговорить.
Пятью минутами позже Михаил сидел в соседней, гораздо меньшей комнате, служившей одновременно столовой и кухней, пил кофе с пирожными и рассказывал «свою» историю. Родителей он потерял давно, пан Липецкий, друг его семьи, заменил ему отца.
— О, да, да, он так добр, — не преминула заметить Эмма Карловна.
— Меня должны были призвать в армию, это значило бы потерять несколько лет жизни, и пан Липецкий посоветовал мне бежать во Францию, — проговорил Михаил с легкой грустью, как человек не совсем уверенный, хорошо ли он поступил, покинув Родину.
— Ну, конечно, Тадеуш умница. Он дал вам прекрасный совет, — решительно заявила мадам Зингер, и по той настойчивости, с какой она начала упрашивать Михаила выпить еще кофе, съесть еще хоть одно пирожное, он понял, что надежды Липецкого оправдались. Эмма Карловна принимала в нем участие, входила в роль покровительницы, и мозг ее, вероятно, уже конструировал способы, которые помогли бы бедному молодому человеку утвердиться в жизни.
А Михаилу крайне важно было знать, насколько далеко способна зайти мадам Зингер в своем расположении к нему. И он не преминул подбросить новую охапку хвороста в ярко разгоревшийся пламень участия.
