— Вы знаете, ведь мне пришлось даже некоторое время скрываться от полиции, пока я не получил возможности уехать во Францию. Пан Липецкий приютил меня в своем доме, в комнатке наверху. Он говорил, что когда-то в ней жили вы...
— Ах, эта милая комната, — вздохнула Эмма Карловна, и взгляд ее затуманился. — Там я воскресла к жизни, заново родилась на свет... О, мне никогда этого не забыть. — Она торопливо достала из рукава платок и приложила к глазам. — Что ни говорите, только мы, русские... я хочу сказать, вообще славяне — русские и поляки, — способны к бескорыстной доброте... Способны оценить...
Михаил так и не узнал, что именно способны оценить русские и поляки. Эмма Карловна отняла от лица платок и устремила на собеседника встревоженный взгляд.
— Позвольте, так вы, верно, приехали с чужим паспортом?
Этого вопроса Михаил ждал, ведь он сам спровоцировал его.
Он сделал рискованный ход, но риск был оправдан. Неудача только лишила бы его возможности жить в пансионате мадам Зингер. Удача же давала многие выгоды.
Паспорт Яна Цвеклинского годился только на месячный срок. После истечения его пришлось бы либо покинуть Францию, либо скрываться от полиции. При таких условиях лучше жить вообще без паспорта.
Кроме того, паспорт Цвеклинского являлся цепочкой, которая связывала Михаила с человеком Липецкого да и с самим Липецким. В случае ареста Донцову грозила высылка из Франции, Липецкому и его «человеку из полиции» провал мог стоить жизни. Следовало оборвать цепочку.
В обоих случаях требовалось одно: паспорт Яна Цвеклинского не должен попасть в руки французской полиции. Добиться этого возможно было только при содействии мадам Зингер.
Михаил сделал вид, что вопрос хозяйки смутил его, и, как бы вручая свою судьбу в ее добрые руки, проговорил с обезоруживающим вздохом:
— Да, мадам, паспорт у меня чужой. Под своим именем я не смог бы выехать из Польши.
— Каково же ваше настоящее имя?
— Викентий Лентович.
Бросив на него быстрый взгляд исподлобья, Эмма Карловна улыбнулась.
— Викентий? Вы уверены?
— Конечно, мадам, — не принимая шутки, печально сказал Михаил.
— А! Ладно, — как-то залихватски, совсем по-русски махнула рукою Эмма Карловна. — В конце концов Париж есть Париж...
Михаил ликовал в душе: он правильно понял характер этой женщины.
— Да, мсье Лентович, — это Париж, второй Вавилон, Здесь вы можете встретить кого угодно, вплоть до папуаса. И хорошо, если он сам знает, как его зовут. Где уж тут думать о паспорте! Возьмите моих несчастных соотечественников, русских эмигрантов. Вы понимаете, я имею в виду не бывших сановников и миллионеров. Гражданства у них нет, а потому они совершенно бесправны. Получить эмигранту французское гражданство чрезвычайно трудно, почти невозможно. Вот и живут на птичьих правах. Надо вам сказать, что раза два мне случилось укрывать у себя этих несчастных. А что прикажете делать? Набедокурят где-нибудь — их тотчас приговаривают к высылке из Франции. Выставят в Бельгию или Швейцарию, а тамошние пограничники тем же путем возвращают их обратно. Несчастных за нелегальный переход французской границы судят и водворяют в тюрьму. Каково лицемерие, не правда ли? Оставаться безупречной перед таким законом — не самая большая заслуга. Я это уяснила себе давно. Видите ли, христианское милосердие и наши законы — вещи несовместимые. Впрочем, с полицией отношения у меня самые хорошие. Правда, это не дешево обходится, но я не жалуюсь: благотворительность есть благотворительность. Дать полицейскому, у которого куча детей, куда более милосердно, чем глупому проповеднику из Армии Спасения.
Такой своеобразный взгляд на благотворительность развеселил Михаила. Эта женщина вряд ли обладала дельцовской хваткой. Рядом с узким практицизмом западноевропейского буржуа в ней уживалось простодушие, граничащее с инфантильностью.
— Верно, у вас есть какие-то свои планы? — сказала мадам Зингер. — Что вы умеете делать?
— Могу водить машину. Знаю бухгалтерский учет.
— Прекрасно. Французским вы владеете сносно, хотя, конечно, всякий тотчас узнает в вас иностранца. Но здесь это не такая уж большая беда. Вы имеете средства?
— Небольшие. Месяца на два хватит.
— В таком случае не спешите с устройством на работу. Постараемся подобрать вам что-нибудь приличное. И будьте разумны, мсье Лентович, обещайте во всех затруднительных случаях советоваться со мною.
— Непременно, мадам.
— И еще одно. Слушайте меня внимательно. В Лионе живет племянник моего покойного мужа, Жорж Ванштейн. У него механическая мастерская. Запомните: для полиции вы — мой племянник Жорж из Лиона. Жорж еврей — этим будет оправдан ваш акцепт. Все остальное я устрою.
— О, вы так добры, мадам! — воскликнул Михаил, в порыве искренней благодарности приложив руку к груди.
У Эммы Карловны увлажнились глаза — признательность молодого человека растрогала ее и доставила большое удовольствие.
— Питаться, если пожелаете, можете при пансионате, — сказала она вставая. — Завтрак в десять, обед — в три, ужин — в восемь вечера. И уж хотите вы того или нет, — мне придется называть вас попросту — Жоржем.
— Я буду только счастлив, мадам.
— В таком случае пойдемте, я покажу вам вашу комнату.
По каменной лестнице они поднялись на второй этаж. От многолетней службы ступеньки стерлись посередине и имели вогнутую форму. Михаил подумал, что, возможно, когда-то их попирали сапоги королевского мушкетера, и тогда, наверное, по всему дому разносился воинственный звон огромных шпор. Несмотря на древность помещения, в нем не ощущалось затхлости. Напротив, воздух был напоен неуловимо приятным ароматом, напоминавшим запах какого-то драгоценного дерева — ливанского кедра или самшита.
Комната была небольшая, но веселая и уютная. Два прорезанных вплотную друг к другу окна — высоких и узких — выходили во дворик. Михаил отметил, что это удачно: любого посетителя пансионата он сможет увидеть прежде, чем тот войдет в дом.
Мебели было немного. Кровать, секретер, низкий столик, бельевой шкаф, два кресла, обитых розовым штофом под цвет обоев, несколько стульев. На полу перед кроватью — темный ковер. С потолка розовым бутоном свисал абажур.
— Много у вас теперь свободных комнат? — спросил Михаил.
— Одна. Она выходит на другую сторону. А эта разве вам не по душе?
— О, что вы, мадам! Прекрасная комната. Я бесконечно вам признателен.
Собственно, Донцова мало интересовали свободные комнаты. Ему хотелось знать, что находится по другую сторону дома, есть ли второй выход и, если есть, то куда он выводит. Но хозяйка об этом промолчала, а дальнейшие расспросы могли бы лишь встревожить ее, возбудить подозрения.
