— Вы о том животном? — Он не пытался скрыть разочарования и даже остановился.
— Нет, — ответила Али и возобновила танец. — Я про апельсин. Помните? Вы меня угостили апельсином во время спуска под Галапагосами.
Он слегка отступил, чтобы посмотреть на нее:
— Так это были вы?
Ничего себе, подумала Али.
— Я что, показалась такой несчастной?
— Вы имеете в виду — взывали о помощи?
— Можно и так сказать.
— Я привык заниматься скалолазанием, — сказал Айк. — Когда тебя спасают — это самый большой кошмар. Делаешь все, чтобы контролировать ситуацию. Но иногда бывают срывы. И ты падаешь.
— То есть я была в бедственном положении.
— Не-а. — Он явно лгал.
— Тогда зачем апельсин?
Однако ответа Али так и не получила. И все же круг следовало замкнуть. Что-то было странное — и романтичное — в такой удивительной интуиции. Как он догадался, что именно тогда ей нужно было чем-то занять мысли? Подарок от грубого и звероподобного незнакомца стал для нее своего рода убежищем. Апельсин. Откуда он взялся? Может, Айк читал Флобера в своей предыдущей жизни, до своего пленения. Или Даррелла. Или Анаис Нин. Размечталась, оборвала себя Али. Нафантазировала то, чего нет.
— Так, — просто сказал Айк, и Али поняла, что он наслаждается ее смущением. — На нем было ваше имя.
— Знаете, я не хочу зацикливаться, — начала она снова; немедленно в памяти всплыли его слова о самоконтроле, и Али запнулась. Айк ее раскусил. — Просто это оказалось так кстати, — пробормотала она, — и так необычно, а у меня все не было возможности поблагодарить…
— Рыжеватые блондинки, — прервал он.
— Что?
— Сознаюсь, — сказал Айк. — Рыжеватые блондинки — это моя давняя слабость.
Он не делал различия между блондинками вообще и Али в частности.
У Али перехватило дыхание. Иногда мужчины, узнав, что она монахиня, пытались бросить ей некий вызов. Айка отличала от других внутренняя импульсивность. Внешне он казался несерьезным, но не безрассудным, а готовым сознательно рисковать. Увлеченным. Он вел на Али наступление, однако не настойчивее, чем она на него, и так они и кружили, словно два призрака.
— Вот так, значит, — сказала Али. — Конец тайне.
— О чем это вы?
Хороший у них получается танец, нечего сказать.
— Мне нравится, как она поет.
Айк окинул ее быстрым взглядом. Али заметила это и вспомнила, как бесцеремонно он разглядывал барвинки у нее на платье.
Айк сказал:
— Вы рискуете.
— А вы?
— Это не одно и то же. Я-то ведь не давал обет… — Он запнулся.
— Целомудрия? — отважно закончила за него Али.
Это все вино. Она почувствовала, как Айк напрягся.
— Я хотел сказать — отречения от мира.
Айк притянул партнершу поближе и так сильно прижал к себе, что сдавил ей грудь и она непроизвольно выдохнула.
— Мистер Крокетт! — возмутилась Али, пытаясь его оттолкнуть.
Айк мгновенно разжал руки, и это вдруг испугало ее еще больше. Придумывать что-то было некогда. Обвиняя во всем вино, Али прижала партнера к себе и положила его руку себе на спину.
Следующую минуту они танцевали молча. Али старалась думать только о музыке. Однако рано или поздно музыка кончится, и ей придется покинуть безопасную площадку и возобновить разговор в другом месте, а там не так светло.
— Теперь ваша очередь, — сказал Айк. — Как вы вообще здесь оказались?
Сомневаясь, что ему действительно интересно, Али старалась говорить покороче, но Айк продолжал задавать вопросы. Скоро она обнаружила, что рассказывает ему о протоязыке и праязыке.
— «Вода», — говорила она, — на старонемецком «wassar», а по-латински — «aqua». Если идти глубже в дочерние языки, можно проследить корни. В индоевропейских языках и языках америндов вода называется «hakw», в сино-кавказских — «kwa». Еще глубже — «haku», моделированное с помощью компьютера протослово. Им никто не пользуется, оно мертвое. Так сказать, предок. Но можно проследить, как с течением времени слово возрождается.
— Haku, — сказал Айк, произнося немного иначе, с придыханием, делая ударение на первый слог. — Я знаю это слово.
Али взглянула на него.
— От них? — спросила она, имея в виду хейдлов.
Да, как она и надеялась, он знает язык!
Айк моргнул, словно от давней боли, и Али затаила дыхание. Воспоминание его оставило — если это было воспоминание. Али решила не настаивать и продолжила свой рассказ о том, как решила собирать и расшифровывать сохранившиеся надписи и рисунки хейдлов.
— Нужен переводчик, который умеет читать их криптограммы, — сказала она. — Тогда мы могли бы изучать их цивилизацию.
Но Айк понял ее неправильно:
— Вы хотите, чтобы я вас научил?
Али старалась говорить равнодушно:
— А вы могли бы?
Он недовольно щелкнул языком. Али мгновенно узнала этот звук — она слышала его от южноафриканских бушменов. Тоже звуки-щелчки? Она разволновалась.
— Хейдлы и сами не умеют читать свои письмена, — сообщил Айк.
— Значит, вам просто не доводилось видеть, — констатировала Али. — Те, с кем вы общались, не знали грамоты.
— Они не могут читать хейдлские надписи — письменный язык для них утрачен, — продолжал Айк. — Я знал одного — он умел читать по-английски и по-японски. Но древние письмена хейдлов он не понимал. Это его сильно огорчало…
— Погодите-ка, — перебила ошеломленная Али. Такого никому и в голову не приходило! — Вы утверждаете, что хейдлы умеют читать на современных языках? И говорить умеют?
— Тот умел, — ответил Айк. — Он был гений. Вождь. Остальные… им до него далеко.
— И вы с ним говорили? — У Али колотилось сердце.
О ком же он, если не об историческом Сатане?
Айк остановился. Он смотрел на нее — или сквозь нее — из-за очков было трудно понять. Али не могла догадаться, о чем он думает.
— Айк!
— Зачем вам все это?
— Это секрет. — Ей хотелось довериться ему. Их тела все еще соприкасались, и Али решила, что сейчас подходящий момент. — Что, если я скажу вам, что моя цель — установить этого человека, или кто он есть? Узнать о нем побольше, получить описание внешности, выяснить мотивы поведения. Встретиться с ним, наконец.
— Нет, — очень твердо сказал Айк.
— Но ведь это возможно!
— Нет, — повторил он. — Я хочу сказать — только не вы. Потому что, когда вы получите то, что хотите, вы перестанете быть собой.
Али задумалась. Он что-то знает, но не скажет.
— Вы о нем слишком высокого мнения, — заявила она, прибегая к провокации как последнему средству.
