– В отсутствие генерала Молтри я счел своим долгом вскрыть эту депешу, хотя она, конечно, адресована ему. – Он сделал паузу. Никто ничего не ответил; сам Молтри только кивнул. – Итак, генерал Превост согласен вести переговоры, а это уже кое-что. Теперь генералу Молтри остается сказать, какие условия он согласен обсуждать с британцами, дабы мы могли принять решение.
– Условия чего? – гаркнул Гедсден.
– Условия капитуляции, разумеется, – угрюмо сказал Ратледж. – Другие вопросы перед нами не стоят.
В палатке наступила мертвая тишина. То была тишина потрясения и оцепенения, длившаяся несколько секунд; наконец ее нарушил один из штатских членов Тайного совета, чарлстонский торговец Джон Эдвардс. Дрогнувшим голосом, со слезами на глазах, он высказал неуверенный протест:
– Как? Неужели мы без боя сдадим город?
– Сдадим город? – эхом отозвался Молтри, и палатку наполнил его недобрый смех. Он впился глазами в Ратледжа. – И ваша светлость осмелится сказать об этом его жителям?
Гедсден поддержал своего генерала:
– Народ настолько полон решимости и спокойствия, насколько этого вообще можно ожидать от людей в столь критической ситуации. Они готовы стоять насмерть и защищать свою родину. – Он уставился в переносицу губернатора, почти угрожая ему взглядом. – Человека, который скажет им, что мы должны сдаться, разорвут в клочки, как предателя.
Гул одобрения и враждебные взгляды в сторону Ратледжа подтвердили, что все разделяют мнение Гедсдена. Но Ратледжа это ничуть не тронуло. Он был спокоен, когда начал ровным голосом выстраивать цепь аргументов, которые уже приводил ранним утром в своем Совете. Он описал ужасы штурма, разрушений и убийства горожан, которые начнутся, если на улицы ворвутся разъяренные солдаты врага. Он напомнил о женщинах и детях, оставшихся в городе, напомнил также – хотя это было излишним – что у него нет здесь ни жены, ни ребенка, поэтому он беспокоится не за своих родственников. Затем он напомнил, что во время войны бывают ситуации, когда и храбрейший может сдаться, не теряя чести, и, более того, когда доблесть и честь требуют сдаться во имя спасения других.
– Вы говорите, что смело умрете за вашу страну, и считаете, что это высочайшее выражение мужества. Вы не правы. Часто смерть – желанный и самый простой выход для человека, столкнувшегося со страшным выбором – вроде того, что сейчас стоит перед нами. И еще я скажу, что нужно больше мужества, чтобы сидеть там, где я сижу, и говорить вещи, которые я вам говорю, нежели чтобы пойти навстречу врагу и принять британскую пулю, которая избавила бы меня от ответственности.
Он редко тратил свое красноречие впустую – оно и на этот раз подействовало; магнетизм его суровой личности все-таки подчинил их всех – всех, кроме Молтри. Генерал был не только добродушен, но трезв и практичен, а потому демагогическим призывам предпочитал убедительные факты.
– Одни слова, – сказал он, – сотрясение воздуха, черт побери! Я слыхал то же самое, когда меня назначили в форт Салливэн. Тогда мне тоже уши прожужжали о резне и поругании соотечественников, однако – я снова напоминаю – Джон Ратледж настолько же твердо стоял тогда за меня, насколько сейчас он против. Тогда, благодаря его твердой поддержке, я победил и нанес британцам первое поражение в этой войне. И я могу повторить: наше положение не хуже и не лучше, чем было тогда.
Эффект ораторского искусства губернатора был сведен на нет. Люди охотнее верят в то, во что желают верить, и это желаемое они услышали сейчас из уст своего генерала. Его слова вызвали взрыв одобрения, и Ратледжу, застывшему, как сфинкс, пришлось пережидать, пока не стихнет эта буря. Лишь тогда зазвучал негромкий голос, исполненный презрительного сожаления:
– Не мешало бы вам вспомнить, господа, какие силы у британцев и какие у нас. У Превоста двойной, да что там – почти тройной перевес в численности.
– В форте Салливэн, – парировал Молтри, – соотношение было чуть ли не десять к одному.
– Здесь недопустимы аналогии! – губернатор возвысил голос, силясь перекричать остальных. Его ярость, непривычная горячность немедленно их приструнили. – Ваши бойцы были укрыты стенами форта, сложенными из вязкой пальметтовой древесины, с которой противник раньше не сталкивался, не подозревал о ее свойствах, а кроме того, на нашей стороне была удача. Вы сами знаете, Молтри: если бы три корабля, которые шли, чтобы атаковать вас с запада, не запутались снастями, когда маневрировали в проливе, бой мог бы закончиться совсем иначе. Я вспоминаю это не затем, чтобы принизить вашу доблесть и доблесть, сражавшихся рядом с вами, но чтобы обратить ваше внимание на разницу в условиях. Вспомните о наших ничтожных фортификациях, о хилых земляных укреплениях, служащих прикрытием нашим солдатам – они будут сметены при первом же энергичном натиске. Половина защитников города – это необстрелянные новобранцы и ополченцы. Им противостоит почти втрое превосходящая армия, в которой есть и шотландские горцы, и гессенские наемники; их поддерживает артиллерия, против которой никто не устоит.
– Голословное утверждение! – закричал Гедсден. – Только в бою можно проверить, перед чем мы устоим, а перед чем – нет.
– Я знаю. И в конце концов мы, может быть, проверим, как бы ни хотелось этого избежать. Я не утверждаю, что мы примем любые условия, продиктованные Превостом, я только настаиваю на необходимости переговоров. Они помогут определить предел, до которого мы можем уступать. Когда мы выжмем из переговоров все, что возможно, тогда и подумаем, как быть дальше, но отказаться от перемирия на этой стадии и спровоцировать британцев на штурм, не пытаясь нащупать пути к компромиссу – этого я не могу поддержать. И ничто – ничто! – не заставит меня изменить точку зрения!
Слово взял мистер Фергюссон, еще один штатский член Тайного совета.
– Коль скоро это так, то, может быть, мы не будем и дальше плодить общие разговоры? Не лучше ли генералу Молтри сказать нам конкретно, какую альтернативу безоговорочной капитуляции могут предложить британцам наши уполномоченные?
– Сэр, я не могу предложить никакой альтернативы, кроме вот этой, – и генерал потряс эфесом своей шпаги.
– Тогда вы, ваша светлость, – обратился Фергюссон к Ратледжу. – Вы, надо полагать, все уже обдумали и пришли сюда не с пустыми руками.
– Да, – угрюмо подтвердил Ратледж, – я думал.
– И каково ваше мнение? – настаивал Джон Эдвардс, когда все затихли, а губернатор продолжал молчать.
Ратледж опустил глаза, чтобы не встречаться с враждебными, скрестившимися на нем взглядами. Преодолев сомнения, он опять смело поднял голову и медленно изложил свои соображения.
