В поступке, свершенном по следам этих трезвых замет, биографы и комментаторы отмечали растерянность и утрату нитей судьбы; уважаемый лектор без малого на год обрек себя ремеслу уличного проповедника, взявшись на всех углах рассказывать любимые Третьим миром байки о нравственных превращениях. Наше мнение разнится от комментаторского — это был один из ослепительных боевых прыжков учителя с именем Раджниш. Застигнутый надвигающимся поражением, он ради того приложил к себе бродячую долю индийского ритора, чтобы обзавестись крайним, пограничным и промежуточным — между жизнью и смертью — опытом. Ему, выросшему в ласке отчего дома, а затем респектабельному, с удобствами, страннику, требовались погружение в беспощадность (за уличное существование не дают и полрупии) и жестокая проверка на прочность в канун чаемого им восхождения. Книгочею и теоретику словесных воздействий, ему нужно было в самых грубых условиях научиться убеждающей устной речи — на перекрестке, на рынке, без крыши над головой материя ее проявляется очень выпукло, и от того, удастся ли тебе завладеть вниманием слушателя, зависит, протянешь ли ты еще два-три дня. Нищее шарлатанство одних выплясывало впереди их раскаленной тени, другие вещали с припадочным упоением, третьи разрабатывали обе манеры, и единой была печаль всех категорий. Улица быстро сообщила Раджнишу, что внезапное отождествление атмана с брахманом или, в другой традиции, остановка колеса страданий возможны даже в теплом климате, причем жертвою в том числе выбирается тело, сроду не откликавшееся на приставания вирусов. Площадные ораторы болели, случалось, и умирали. Говорливое племя, впрочем, не вело счет потерям, исчезновение подчинялось тем же правилам, что и присутствие, а если б кого посетила сумасбродная мысль разыскать бедолагу, следовало бы справиться у крыс, этих иглозубых легионеров трущоб, старательно объедавших тощий труп на помойке. На десять уличных месяцев пришлась решающая стадия созревания Ошо, он вернулся твердым, как алмазный стержень, с тремя постулатами практической веры, Во-первых, публика, уставшая от наступательных моноидей, к эклектике была терпимей, посему следовало вскипятить для нее варево из самых разных кореньев, что он и сделал, разлив по плошкам похлебку, в которой суфийские басни о дервишах и поэтах плавали с тибетским сорокадневным путешествием в послесмертии, а даосский, в обличье бабочки или философа, парадокс — с йоговскими рецептами, невозмутимей дерева и стены. Кришнамурти подсказал Ошо, как соединять несочетаемое, но ученик превзошел совестливого старика в искусстве дерзких сопряжений. Надлежало, во-вторых, обуздать уродливых демонов аскезы и воздержания, загнав их в подполье и открыв двери рвущейся на свободу плоти. Духовного просветления, возглашал проповедник, добиваются благодаря чувственному неистовству (спуститься, чтобы вознестись), и чем разнузданней взбесившаяся похоть, чем багровей и жарче огни желаний, погашаемые другими исповеданиями, тем выше воспарит идеальная сущность адепта, обретающего в сектантских радениях независимость от падшей материи мира. Белый лотос слишком долго лежал в гениталиях человечества, настало время растоптать этот ханжеский цветок, резюмировал Ошо, намекая на египетскую заупокойную церемонию: чопорные жрецы-бальзамировщики раскладывали тело на каменной скамье, крючками через ноздри извлекали мозг, а из надреза на левом боку — внутренности, позлащали ногти и зубы, смолами умащивали кожу, но главное — клали в пах кипенно-снежные лепестки лотоса, символ очищения от плотских грехов. Третий принцип гуще двух предыдущих демонстрировал способность Ошо к прозрениям. Если старые религии обращали свои послания к бедным, состязаясь в красочных, изобличавших стяжательство притчах, то новая вера Бхагавана Шри Раджниша прямо адресовалась богатым. Обездоленные участием, отвергнутые соболезнующим духом, они должны были ощутить на себе эфирную ткань покровительства и, коснувшись головою небес, расплатиться за избавление. (Рискну уподобить индийского мастера Энди Уорхолу, но и отличие выступает разительно: художник Уорхол, сделав добывание денег и славы движителем своего искусства, все-таки иронически их преломлял, держал на дистанции, «показывал» как объект среди прочих объектов поп-артной политики, а Ошо обходился без остраняющих тонкостей и прямо переводил чужое томленье в валюту.) Но три звонких постулата не имели бы веса, не владей Раджниш четвертым, таинственным знанием — колдовской силой ловца человеков. Годами накапливалась она без большого успеха и вдруг стала хмельною, радостной явью, и вереницы страждущих со всех сторон земли повлеклись к нему за спасением.
Учрежденный в 1974 году возле города Пуна ашрам куда меньше походил на общину монашеского смиренножительства, чем на вертеп, в котором златоустый настоятель следил за правильностью оргий. Многолюдные ритуалы, напоминавшие хлыстовские исступления в корабле богородицы (глазам соглядатаев предстали мужчины и женщины, с воплями совлекавшие с себя одежды, дабы ничто не мешало им, как того требовал Ошо, постигать границы своего любострастия), были пламенной осью монастырского распорядка. Полсотни адептов образовали центр внутренней секты, еще полсотни тысяч прихожан, оставляя щедрые взносы, ежегодно навещали обитель. Отменно зарекомендовала себя молодая особа Ma Ананд Шила, столь глубоко проникшаяся стилем учения, что пророк оценил ее пыл, доверив ей руководство иностранными делами конторы. В Америке Шила вышла замуж (миссис Сильверман — так теперь ее звали) и основала в Нью-Джерси компанию Rajneesh Foundation Limited, стремительно превратившуюся в потрясающе выгодное предприятие с огромным банковским счетом. В Индию она возвратилась, понимая, что ей суждено стать ближайшей подругой пророка, и дивно с этой миссией справилась: история Ошо и Шилы достойна того, чтобы ее занесли на сексуально-авантюрные скрижали столетия, ибо в ней было все, что осеняет празднество любви, — объятия, истерика, разрывы, поединок двух тарантулов в банке и восхитительная, предрешенная судьбой неверность.
Сказка в Пуне продолжалась несколько лет, пока против обители не возвысила голос Индира Ганди, заявив, что это не ашрам, а притон, разврат и гнусные танцы за деньги, извольте рассчитаться с налоговым ведомством. В ответ Ошо улыбнулся с печальной, облачной кротостью, ровными пачками уложил банкноты и, сопровождаемый избранной кастой послушников, отбыл в направлении степного места Энтелоуп, Орегон, Соединенные Штаты. Дабы запечатлеть дальнейшее, нужна медная, вбирающая в себя долготу гласных, глотка песнопевца-рапсода, или северное (густая хвоя и лесное озеро) воображение творца волшебных одиссей, или уж гражданский темперамент обличителя гнойной роскоши; ничем таким не обладая, ограничусь изложеньем фактов. Двести миллионов долларов, несколько самолетов и девять десятков «роллс-ройсов» удовлетворения Ошо не принесли, все было как-то мелко, плелось в хвосте мечты, и, это осознав, он начал строить собственное государство. Как такие вещи происходят, нам неизвестно, но среди убогой пустоши, к зависти Гарун аль-Рашида, быстрей, чем взмах ресниц, вознесся город солнца. Мастер обзавелся аэропортом, выводком изящных отелей, грабительскими казино и отлично укомплектованной армией, которая, охраняя весь этот блеск, надзирала за тем, чтобы на фабриках и плантациях проповедника по 12 часов в сутки вкалывали тысячи крепостных нового культа. Главным событием дня, его хронотопическим центром был обрядовый выезд пророка, ласковыми смуглыми руками сжимавшего руль лимузина, осыпаемого розовыми лепестками; слугам приходилось удерживать кричащих поклонниц, норовивших сигануть под колеса. Незлобиво настроенный Ошо вполглаза приглядывал за бухгалтерами, отдавал распоряжения громилам из гвардии, диктовал книги, изустно изрекал сентенции, на расстоянии врачевал наложением рук и уже задыхался от скуки — натура жаждала действий, да и Шила скучала.
Решено было немного развеяться, переименовав Энтелоуп в дом Раджниша, Раджнипурам, для чего требовалось сменить градоначальника, благо подходящий человек за приличную сумму брался голову положить ради заказчика. С населением, зачем-то имевшим право голоса, управились споро: иных убедили, других самую малость пугнули, а для вящей надежности, пользуясь либеральнейшим законодательством, в городок на бесплатную выпивку с наркотой созвали тучу окрестного сброда и строго наказали ему доползти до участка. Шантрапа ураганно спилась и скололась, но бюллетени в щель пропихнула. Ошо готовился получить приз за красоту комбинации, когда выяснилось, что смахнуть фигуры с доски нелегко. Убраться из Раджнипурама парни не хотели, им нравилось лежать где ни попадя, случайно возвращаясь в чувство, опять его блаженно покидая, и меньше всего входила в их расчеты работа на латифундиях просветленного. Чумные орды, обеспечившие выдвиженцу победу на выборах, заполонили городок и хриплыми воплями приветствовали Бхагавана; он сокрушенно морщился, не зная, что предпринять, Шила ярилась и кляла его за бездействие. Недолго спустя полиция собрала за чертою гротескного поселения урожай трупов: оптом и в розницу, словно опоенные жутким зельем, отдали концы несколько десятков из числа выписанных Ошо бродяг. Не обезображенные насилием, вроде бы мирно уснувшие, они сделали все, чтобы пророку с подругой стало чуть-чуть спокойнее, а вышло наоборот — полиция заподозрила гуру, хоть не располагала уликами.
