Один раз я встал и отошел в угол. Там меня стошнило.
Но все это больше не имело значения. Не было пуговицы, которая подошла бы к красному пальто, потому что не было больше мамы. Никогда больше не будет красного пальто, потому что не будет мамы. Только бурое липкое пятно на полу.
А без мамы не будет и Мишки.
Что-то теплое коснулось моей щеки. Еще раз. И еще.
Мне снились ангелы, теплые крылья, крылья, которые поднимут меня над землей и унесут прочь, как девочку со спичками.
Я вытянул вперед руки, чтобы ангелы подхватили меня и унесли. Но мои пальцы коснулись густого меха.
Открыв глаза, я прищурился. В проем в стене падал слабый свет. На меня глядели желтовато-янтарные глаза. Я запустил пальцы в дымчатый мех.
– Дымок, – выдохнул я.
Он вылизывал мне щеку и ухо.
А потом вздохнул и улегся рядом со мной. Прежде чем я успел спросить его о том, где вся стая, я уснул.
Что-то теплое и влажное коснулось моего лица. Я оттолкнул его. Оно вновь коснулось меня, теперь уже настойчивее. Я откатился в сторону.
– Оставь меня в покое, – прошептал я, закрывая глаза.
– Гав, – ответили мне.
Я подтянул колени к подбородку и закрыл лицо руками.
– Уходи, оставь меня в покое.
Фырканье. Что-то дернуло меня за ворот свитера.
– Я серьезно! – сказал я. – Уходи!
Меня схватили за ворот и оттащили от моего ложа из тряпок к центру комнаты, залитому светом.
– Эй, – пробормотал я, щурясь на солнце.
От этого у меня заболела щека. Сев, я ощупал голову. Половина лица распухла.
Рядом со мной стоял Дымок. Во рту он держал жирную сосиску. Бросив сосиску на пол, он отошел в сторону.
– Я не хочу есть. – Я отвернулся.
Пес подобрал сосиску и бросил ее мне на колени.
Я посмотрел на Дымка. В его взгляде светилась печаль.
– Ладно. – Стряхнув грязь с сосиски, я отломил кусочек. – Я съем немного, просто чтобы ты успокоился. А потом ты от меня отстанешь.
Я принялся жевать, стараясь как можно меньше тревожить больную сторону лица. Никогда еще я не пробовал чего-то настолько вкусного. Зажмурившись, я наслаждался великолепным ароматом. Я съел еще кусочек, и еще. Потом сосиска закончилась.
– Спасибо, Дымок. – Я открыл глаза.
Но пес уже ушел.
Кап. Кап.
Этот звук доносился откуда-то из глубины подвала. Я облизнул губы. Когда я в последний раз пил воду?
Я пошел на звук, пробираясь вперед на ощупь, спотыкаясь о коробки и задевая пальцами паутину. Наконец я нашел источник звука: из трубы, проходившей под потолком, капала вода. Я подставил под капли ладони. Понадобилось много времени, чтобы собрать достаточно воды. Когда я напился, то почувствовал, что очень устал. Добравшись до освещенной части пола, я свернулся клубочком и уснул.
Шло время. Дымок будил меня, принося еду. Потом я пил, собирая капли из трубы. Потом я спал. Становилось все холоднее. Солнце уже не светило так ярко.
Иногда я думал о Тане, и Паше, и даже Вите. Им удалось избежать побоев? Их забрали в те машины с мигалками? Может, Рудик пришел и спас их всех?
Я думал о стае – о Везунчике, Мамусе, Ушастике, Бабуле и, конечно, о щенках. Неужели Дымок бросил их? Почему они ушли из подвала? Где они теперь? Я все размышлял над этими вопросами, касаясь их в своем сознании, как раньше я касался пуговицы. Мне не хватало этой пуговицы.
Однажды я лежал на полу, ожидая, что Дымок принесет мне еды. В животе у меня урчало. Уши и пальцы задеревенели от холода.
Что-то закрыло свет. Я приподнялся.
– Где ты был, Дымок? Я хочу есть. И я замерз.
Я думал, что Дымок спрыгнет на пол и бросит мне под ноги сосиску.
Но теперь этого не произошло. Дымок стоял в проеме и смотрел на меня.
– Спускайся. – Я махнул ему рукой.
– Гав. – Он отошел от проема.
– Дымок! – позвал я.
Он залаял опять, отойдя еще дальше.
Я подобрался к проему и выглянул наружу.
– Дымок, вернись!
– Гав! Гав! – Его голос звучал громко и настойчиво.
Я прижался лбом к запястьям, уже схватившись за край проема. Если я уйду отсюда, куда мне идти? Где я буду жить?
Я вновь услышал голос Дымка.
В последний раз взглянув на подвал, я выбрался в проем в кирпичной стене и вновь очутился во внешнем мире.
За время, проведенное мною в подвале, мир стал белым. Вокруг царили холод и белизна. Мусор и траву в переулке засыпало снегом. Солнце слепило мне глаза.
Я побрел по тротуару. На одной ноге у меня был носок, на второй – кроссовок. Я пошел по единственной дороге, которую знал. Дороге к Ленинградскому вокзалу.
Я искал знакомые лица. Я искал дымчатого цвета пса.
Я брел по оледенелым улицам. Я видел детей, идущих в школу. Я видел детей, спящих в картонных ящиках. Я не видел ни Паши, ни Тани, ни Юли.
Я остановился у ступеней, ведущих внутрь Ленинградского вокзала. Моя ладонь легла на поручни, сердце стучало так громко, что мне казалось, будто оно вот-вот разорвется в моей груди.
Кто-то толкнул меня сзади.
– Пошевеливайся, малой.
Я поплелся вниз по лестнице – две ступеньки, четыре ступеньки, пять ступенек… Я перестал считать, меня понесло вниз, в эту толкотню, в мельтешение сумок, ног, чемоданов. Я остановился только на длинной блестящей платформе. Там стояла статуя – всадник. Там всегда сияли светильники. На вокзале царил день, никогда не сменявшийся ночью.
Я подошел к своей лавке над вентиляцией. Тут я спал каждую ночь с тех пор, как приехал в Большой Город. Тут я потерял то, что осталось мне от мамы. Мою большую черную пуговицу.
На глаза навернулись слезы.
– Глупый, глупый мальчик… – пробормотал я.
Под лавкой что-то зашуршало. Я опустился на четвереньки. Страницы из моей книги сказок лежали там, где я их оставил. Улыбаясь, я принялся собирать страницы. Над искрящимся городом парила Жар-птица. С другой страницы на меня смотрела злая Баба-яга, живущая в избушке на курьих ножках. В глазах девочки со спичками светился немой вопрос. О чем же она хотела спросить меня? Я поднес страницу поближе к лицу.
– Что? – переспросил я.
– Так, наш мышонок вернулся.
От неожиданности я стукнулся головой об лавку. Этот голос был мне знаком. Теперь я уже знал, что это никакая не громадная крыса, это всего лишь мальчишка с крысиным лицом.
Сунув страницы под свитер, я выполз из-под лавки.
Лицо Вити скрывал сигаретный дым, но я видел на его скулах черные, фиолетовые, синие, желтые синяки. Голова у него была обрита.
– Чего уставился? – буркнул он.
– Твои волосы, – пояснил я. – Их больше нет.
Он провел ладонью по короткому ежику.
– Ну, так всегда бывает, если тебя загребут в ментовку. Но это к лучшему. Все вши разбежались.
Но мне не казалось, что это к лучшему. По-моему, грустно потерять волосы. Я дотронулся до страниц книги, спрятанных под свитером.
– А где остальные? – поинтересовался я.
Витя бросил окурок на пол.
– Я нашел Рудика, Таню и Юльку на Курском вокзале.
– А Паша?
– Черт его знает, где он. – Витя сплюнул. Затем он уставился на мой кроссовок и ухмыльнулся. – Ну и вид у тебя… невзрачный.
– Что значит «невзрачный»?
– Это значит, что многие люди тебя пожалеют. Ты заработаешь нам кучу денег!
На вокзал прибывали поезда. Люди суетились на платформах, садились в вагоны, выходили из вагонов. Они проходили мимо, проходили мимо, проходили мимо. Они не смотрели на нас. Ничто не изменилось.
– Кучу денег на новые кроссовки? – спросил я.
Витя уставился на мои ноги – на одной ноге у меня был кроссовок, на второй – носок.
– Думаю, ты заработаешь больше, если у тебя и вовсе не будет кроссовок.
И прежде чем я понял, что он имеет в виду, Витя повалил меня на пол и сорвал с моей ноги кроссовок.
– Нет! – завопил я. – Отдай!
Витя поднял кроссовок – когда-то он был белым – над моей головой.
– Прыгай, мышонок, – захохотал он.
И я подпрыгнул. Еще раз. И еще. Без моих кроссовок, кроссовок, как у баскетболистов, я не мог прыгать высоко.
– Отдай! – заплакал я.
Разозлившись, я ударил Витю по ноге. Он толкнул меня, повалил и пнул в бок.
– Я тебя проучу, гаденыш.
Витя замахнулся опять. Я съежился, ожидая, что носок его ботинка вопьется в мой бок. Я знал, каково это будет. Я ждал.
Но удара не последовало.
Витя заорал от боли.
– А ну, отвали!
Серебристый, серый, черный шар ярости налетел на мальчишку с лицом крысы. Шар вцепился ему в руку, затем в ногу, в шиворот куртки.
– Нет! – верещал Витя.
– Дымок! – воскликнул я.
Пес отпустил Витину руку.
У платформы остановился поезд. Наружу повалили люди. Встряхнувшись, Дымок направился к вагону.
Витя поднялся на ноги. Рукав его куртки оторвался. Он протянул мне руку.
