Роман не отвечает, но я слышу, как он протестующе сопит. Обернувшись, вижу: он подтянул колени к подбородку, обхватив их руками.
– Не знала, что ты рисуешь. Я тоже иногда пытаюсь, но у меня только «палки-палки-огуречики» получаются. – Снова взглянув на рисунок, провожу пальцами по панцирю черепахи, почти физически чувствуя, какой он гладкий. – Впечатляет.
– Да ладно. Я не художник. – Он пожимает плечами. – Это просто способ убить время, когда сидишь здесь один.
Я киваю и засовываю листочки обратно под роскошную обложку издания «Двадцать тысяч лье под водой».
Роман явно расслабляется, когда рисунки отправляются в шкаф.
– Теперь понятно, как черепаха стала Капитаном Немо?
– Я тебе уже говорил, что идея не моя. – Голос Романа неожиданно холоден.
Я не обращаю внимания на резкость:
– Это Мэдди придумала?
– Да.
Оставив скользкую тему, еще некоторое время наблюдаю за черепашкой. Я плохо в них разбираюсь, но за этой, кажется, ухаживают просто исключительно. Для еды – миска свежих фруктов, для игры лежат красные пинг-понговые шарики, а на большом плоском камне можно погреться под лампой. Интересно, каково Роману думать, что он оставит Капитана Немо, и знать, что о бедолаге некому будет так нежно заботиться. Я прикусываю губу – нет, спросить не хватит смелости. Или просто не хочу слышать ответ.
– Так вы с тем парнем что, встречаетесь? Ну, с которым ты в зоопарк едешь? – спрашивает Роман ни с того ни с сего.
Подавляя смешок, я решаю не отвечать на дурацкий вопрос. Романа явно не слишком волнует судьба Капитана Немо. А если и волнует, то он не позволяет себе думать о нем. Наклонившись, я разглядываю полку со спортивными наградами. В основном это то, что вручается за победы в Малой лиге, но одна большая серебряная тарелка выбивается из общего ряда: «Самый ценный игрок школьной команды Уиллиса по баскетболу». Я беру ее в руки, чтобы рассмотреть как следует. Тяжелая.
– А твои друзья не шутили: ты действительно крутой баскетболист. Почему ты так скромничал?
Он пожимает плечами:
– Потому что.
– Потому что почему?
– Не то чтобы я был крутым. Я и сейчас крут. Но как-то странно хвастаться: «Эй, вы знаете, а я все еще неплох!»
– А сейчас не играешь?
– Не-а. – Он снова раскидывается на кровати, – сейчас я ничего не делаю.
– Ага, только достаешь меня с этим зоопарком. Слушай, Замерзший Робот, ведь мы же ничего особенного на субботу не планировали.
– Не называй меня так!
– Ладно-ладно.
Он швыряет в меня подушку и попадает мне в лицо.
– Эй! – Я тру щеку, как будто подушка действительно может сильно ударить.
– Извини, я просто хотел привлечь твое внимание – у меня идея.
– Какая?
Он сползает с постели, садится возле нее и хлопает по полу рядом с собой. Я усаживаюсь, упираясь затылком в каркас кровати. Наверное, ему надоело, что я сую нос в его дела.
– Я подумал: я собираюсь умереть вместе с тобой, а сам даже не знаю, какой твой любимый цвет.
Я зажимаю рот рукой и качаю головой. Какой же ты чудной, Замерзший Робот. Раздумывая над его ответом, я убираю руку ото рта и провожу ею по ковру – он намного чище, чем в нашей с Джорджией комнате: ни крошек от чипсов, ни ниток среди ворсинок.
– Так что? – спрашивает он.
– Мой любимый цвет не расскажет обо мне ничего нового.
Он придвигается ближе, упираясь в меня плечом.
– Ладно. Но расскажи о себе хоть что-нибудь. Как-то неправильно, что мы совсем не знакомы.
– Совсем не знакомы? Да ты столько всего про меня знаешь. Черт, твоя мама там готовит обед специально ради меня! – Увидев его непонимающий взор, я поясняю: – Турецкие блюда. Она стряпает что-то турецкое в мою честь. Потому что я…
Он машет рукой, заставляя меня замолчать:
– Ты понимаешь, о чем я. Не эту ерунду. – Глаза Романа округляются, и он становится похожим на щенка. Очень грустного щенка. – Мне хочется узнать что-то настоящее. Что-то, чего не знает никто на свете.
Уголки рта опускаются вниз, и сходство с щенком усиливается.
– Я не могу спать в носках, но у меня всегда холодные ноги, и это большая проблема.
Я вижу, как на щенячьей мордочке появляется человеческая кривая улыбка. Он переводит взгляд на мои серые конверсы{ Конверсы – кеды производства американской компании Converse.}.
– Мэдди ненавидела носки.
– Правда?
– Ага. Говорила, что в носках у нее ноги задыхаются.
– Умная девочка.
– Такой она и была, – подтверждает он и вдруг кладет голову мне на плечо, и я не знаю, что мне делать. Наверное, он ищет утешения, но мне нечего ему дать – и я в отчаянии. Неловко прижав руки к бокам, я тихо напеваю Двадцать четвертую симфонию Моцарта.
Роман, кажется, не против. Он не отодвинулся, и я чувствую, как медленно поднимаются и опускаются его плечи в такт дыханию. В последнее время я стала обращать гораздо больше внимания на то, что поддерживает в нас жизнь: вдохи и выдохи, биение сердца.
– Ты не разозлишься, если я кое-что спрошу?
– Что угодно.
– Я знаю, ты винишь себя в смерти Мэдди. А твои родители?
Роман напрягается всем телом, но не поднимает головы с моего плеча. Даже, пожалуй, еще сильнее облокачивается на меня, как доска, прислоненная к стене.
– Они об этом не говорят. Но мама до сих пор плачет каждый вечер – я слышу. Она пытается держать лицо, и вроде это получается, но я знаю, что внутри нее что-то сломалось. Из-за меня. Нет, думаю, они не винят меня – по крайней мере, не говорят этого вслух, – но, наверное, лишь потому, что боятся потерять еще и сына.
Сердце сжимается. Я закрываю глаза и пытаюсь забыть слова Романа, но лицо его матери так и стоит перед глазами. Я вижу, как она склоняется над телом сына: одежда пропитана речной водой, лицо посинело, рот открыт, язык раздулся. К горлу подступает желчь, и я отодвигаюсь подальше.
Качнувшись, Роман садится прямо и снова подтягивает колени к подбородку, принимая свою любимую позу складного стула. Люди такие забавные: чем дольше с ними общаешься, тем больше понимаешь, что у каждого есть свои излюбленные движения. Все хотят верить, что каждый день особенный и может нас изменить, но на самом деле определенные вещи, похоже, с самого начала в нас закодированы.
Не знаю, всегда ли Роман улыбался такой полуулыбкой и складывался стульчиком. Может быть, это началось после смерти Мэдисон. Но одно ясно: его тело всегда настороже, словно он идет по канату высоко над землей. Думаю, потенциальная энергия Романа защищает его от боли этого мира, говоря: «Улыбайся, скоро все закончится» и «Свернись поплотнее, и не будешь чувствовать столько боли». Возможно, даже после смерти энергия будет жить дальше и совершать эти движения. Интересно, у его мамы в памяти останутся его привычки? Или она будет представлять, как ее сын забрасывает мяч в кольцо? Или, возможно, запомнит его таким: растянулся на кровати, делает наброски или уткнулся в томик Жюля Верна?
Интересно, а что будет делать моя энергия, когда я умру? Если она вообще переживет нас.
Он осторожно протягивает руку к моей.
– Айзел?
– Да?
– Тебя как будто куда-то унесло.
– Да, извини.
– Да ничего, просто я подумал…
– Что?
– …что хочу пойти в зоопарк с тобой. Возьмите меня, когда поедете с тем парнем.
Я не успеваю ответить, как нас зовет его мама:
– Ребята, обед готов! Спускайтесь!
Роман медленно, словно нехотя, встает, протягивает мне руку и помогает встать. Я понимаю, что он ждет от меня ответа насчет зоопарка, но притворяюсь, будто ничего не произошло. Он дурашливо отвешивает поклон, приглашая меня спускаться первой.
Мама Романа поджидает нас в прихожей. Обхватив мое лицо руками, притягивает меня поближе к себе:
– Ой, как же я рада, что у тебя получилось! Очень надеюсь, что еда тебе понравится.
Надо бы сказать ей, что я не специалист по турецкой кухне, что я попросту ничего о ней не знаю, что она могла бы приготовить чизбургер, и он сошел бы за национальное блюдо, но мне, черт побери, тоже нравится быть в центре внимания! Начинаю понимать Джорджию, которая без этого жить не может. Приятно, когда люди ловят каждое твое движение. Я сворачиваю это чувство потуже и убираю подальше. Хорошо, что я испытала его до седьмого апреля.
– Айзел. – Она прекрасно произносит мое имя. – Познакомься с мистером Франклином.
Папа у Романа такой же высокий, с большими залысинами и вытянутым узким лицом. Мы пожимаем руки.
– Рад знакомству, – говорит он, я изо всех сил тоже стараюсь изобразить радость.
– Айзел и Роман встретились на старой площадке, – объясняет миссис Франклин мужу, повисая у него на руке.
Мужчина поворачивается к Роману.
– Ты играл? – В его голосе слышатся нотки удивления. Я перевожу взгляд с мистера Франклина на Романа, на его маму и обратно. Кажется, отец Робота нас расколол.
