– Гав! – Везунчик стоял у выхода из подвала, виляя хвостом. – Гав!
Нам оставалось только последовать за ним наружу.
Выйдя на свет, мы все прищурились. Вокруг пахло зеленью. Пахло весной. Пахло надеждой.
Ушастик и Везунчик принялись гоняться друг за другом по лужам. Мамуся вильнула хвостом – впервые за долгое время. Она даже позволила щенкам куснуть себя за хвост. Бабуля нашла местечко посуше и принялась потягиваться, греясь на солнышке. Даже обычно серьезный Дымок присоединился к нашим играм. Мы с псами бегали по руинам церкви, носились вокруг, забежали в какой-то парк.
– Тебе не поймать меня! – крикнул я Везунчику. – Не поймать!
И вдруг я споткнулся обо что-то. Я отчаянно замахал руками, но не смог удержать равновесие и шлепнулся на землю. Ушастик и Везунчик бросились ко мне и принялись вылизывать мне руки.
– Я в порядке! – заверил их я.
Дымок начал раскапывать что-то, скрытое мокрыми листьями.
Я подполз к нему.
– Что ты там ищешь?
Дымок отбросил листья и палки в сторону. И на нас уставилось крошечное серое личико.
– Ой!
Мы с Дымком отпрянули, а затем опять подобрались поближе, присматриваясь.
Я коснулся этого лица. Оно было твердым и холодным.
Я убрал остатки листьев. Во влажную почву уходила каменная плита. Из центра плиты на меня смотрело выбитое в камне лицо. Я провел пальцем по словам, высеченным на плите.
– Бóльшую часть из них я прочитать не могу, – сказал я Дымку, Ушастику и Везунчику, принюхивавшимся к нашей находке. Я коснулся одного слова: – Тут написано «любовью». – Затем другого: – А тут – «смерти». – Я коснулся символов под каменным лицом. – А это даты. По-моему, 1932 и 1975.
На меня навалилась тяжесть.
Бабушка Инна. Она тоже лежала под такой каменной плитой с высеченными датами. Плита стоила маме всех денег, что у нее были.
Встав, я оглянулся. Нас окружали надгробия всех форм и размеров. Некоторые едва-едва выглядывали из-под прошлогодней листвы, другие возвышались над мшистой почвой.
– Это кладбище, – сказал я псам. – Место для мертвых.
Мы пошли мимо надгробий. На одной из могил, опустив морду на лапы и мирно прикрыв глаза, лежал каменный ягненок. На другой могиле в камне были выбиты мечи. Я указал на одно слово: «Отвага». Затем на другое: «Войны».
Облако закрыло солнце, и я задрожал.
– От этого места мне становится грустно, – сказал я. – Давайте возвращаться.
После этого мы больше не ходили на кладбище.
Два дня спустя нас разбудил чудовищный грохот. Земля тряслась, точно огромный зверь, пробуждающийся ото сна. Во все стороны летели щепки, грязь, обломки кирпичей. Потолок церкви готов был обрушиться на нас.
Мы с псами выбрались из нашего гнездышка, когда рядом с нами упала деревянная балка.
– Что происходит? – закричал я. – Миру пришел конец?
Раздался душераздирающий визг. Повернувшись, я обомлел: Бабулю привалило балкой!
Я подбежал к ней. Изо рта у Бабули шла кровь. Собака с надеждой и отчаянием заглянула мне в глаза. Я погладил ее по седой голове.
– Не волнуйся, Бабуля. Я тебя вытащу.
Она попыталась вильнуть хвостом, но хвост не поднимался.
Что-то завизжало над нами – точно дракон с воплем изрыгнул пламя. Почва под ногами, застонав, опять закачалась. Посыпались комья земли. Огромные железные зубы сжались на крыше над нами. Я прикрыл своим телом голову Бабули.
Дымок залаял, отдавая стае четкий приказ. Он стоял на груде кирпичей, за которой открывался выход на поверхность. Проем стал меньше, его завалило обломками и землей. Мамуся пропихнула щенков вперед, а затем и сама выбралась наружу. Ушастик, отчаянно суча лапами, прополз за ней. Везунчик, похоже, был уже на улице.
Дымок залаял опять, на этот раз настойчивее.
– Я не могу ее оставить! – крикнул я.
Он подбежал ко мне и потянул за рукав.
Я оттолкнул его.
– Нет!
Дымок схватил меня за руку и потянул сильнее, чуть не оторвав рукав моей рубашки. Я отшатнулся. Бабулю засыпало пылью. Я подполз к ней поближе и стряхнул пыль с ее морды.
Ее глаза больше не смотрели на меня. Они больше не улыбались, как раньше.
Ее глаза были пусты.
Я встряхнул ее, встряхнул еще раз и еще.
– Проснись, Бабуля, проснись!
Кровь хлынула у нее из пасти. Глаза были пусты.
– Прошу тебя. – Я прижался к ней лбом.
Дымок обнюхал морду Бабули и заскулил, лизнув ее в нос.
Что-то зарычало у входа в подвал.
Дымок помчался туда, заходясь от лая. Выход из церкви завалило.
Он посмотрел на меня и залаял опять. Пес будто говорил мне: «Мы должны жить!»
Сняв куртку, я набросил ее Бабуле на голову, а затем подбежал к Дымку. Мы начали рыть землю, расчищая проход. Мы старались изо всех сил.
– Это бесполезно, – крикнул я Дымку, когда с моих пальцев закапала кровь. – Я не могу вытащить нас наружу.
Но глаза Дымка говорили мне, что он в меня верит.
А затем я вспомнил о ведре, в котором носил в подвал воду.
Схватив ведро, я принялся расчищать проход с удвоенной силой. Дымок работал рядом со мной. Наконец земля поддалась под его лапами, и мы выбрались на свет.
Я шлепнулся на спину, отчаянно ловя воздух ртом. Что-то загрохотало рядом со мной. Дымок разъяренно лаял.
Сев, я отер лицо от пыли. В мою сторону ехал огромный экскаватор. Вместо колес у него были гусеницы, как у танка. Раньше я уже видел такие машины в нашей деревне – тогда они сносили старый завод. В кабинке экскаватора я разглядел водителя. Во рту у него торчала сигарета.
Дымок и Везунчик лаяли на экскаватор, Ушастик метался перед машиной, точно пытаясь отогнать ее от меня.
– Нет! – завопил я.
Перекатившись на бок, я поднялся на ноги. Водитель на меня даже не посмотрел. Наверное, я казался ему чем-то вроде таракана, которого при случае можно и раздавить.
Я схватил с земли обломки кирпичей и бросил их в водителя экскаватора.
– Вы ее убили! Убили!
Ушастик, Дымок и Везунчик метались по церковному двору, отчаянно лая. Я изо всех сил швырнул в водителя камнем.
– Ненавижу! – Слезы текли по моему лицу. – Я любил ее, а вы ее убили!
Камень пролетел в воздухе, точно стрела, и ударил водителя в щеку.
– Эй! – рявкнул он.
Сигарета выпала у него изо рта. Казалось, водитель только сейчас меня заметил. Кровь потекла у него по лицу.
В руках у меня больше не осталось камней.
– Я любил ее, – всхлипнул я. – Я любил ее, а вы ее убили!
А затем я помчался за моими псами. В последний раз оглянувшись на церковь, под обломками которой покоились останки Бабули, мы побежали прочь.
Шли дни, а мы все бежали и бежали. Мы убегали от Города, от людей, от машин, от тела Бабули. Мы бежали мимо высотных домов, и все они были похожи друг на друга. Бежали мимо заброшенных магазинов, мимо битого стекла на тротуаре, мимо груд бутылок, мимо исхудавших псов, мимо мужчин со страшными глазами.
Мы останавливались только для того, чтобы найти еду в мусорных баках. Просить милостыню здесь не имело смысла: некому было подать нам.
Однажды, миновав поросший травой и усыпанный битым стеклом пустырь, мы услышали карканье ворон. Воздух донес до нас странный запах – сладкий, немного гнилостный. И мы пошли на запах.
Перед нами, точно живое, дышащее зловонное чудовище, раскинулась свалка.
По этой груде мусора ползали люди, пытаясь отыскать что-нибудь полезное: старую одежду, щербатую посуду, поцарапанные кастрюли, искореженные металлические прутья. Босая девочка в лохмотьях взвизгнула от восторга, обнаружив в груде мусора голую куклу без рук. Женщина в платке потащила к домику на опушке леса, начинавшегося за свалкой, деревянную балку. Дети прыгали на старых покрышках. Двое мужчин спорили над ржавой тележкой.
– Она моя! – кричал мужчина в полосатой шапке.
– Нет, я ее первым увидел! – возмущался однорукий мужчина.
Мужчина в полосатой шапке ударил однорукого бутылкой по голове.
Мы обошли эту Мусорную Гряду, стараясь держаться поближе к деревьям. Даже щенки молчали, пока мы крались мимо. Там и сям люди сидели вокруг дымящих костров. Я этого не понимал. На улице было тепло, солнце стояло в зените, а люди сидели у огня, передавали друг другу бутылки и смеялись. Тощие запуганные псы жались к кострам. Они поджимали хвосты, показывая, что им страшно и хочется есть.
Ветер поменялся, и дым понесло в нашу сторону. Ушастик чихнул.
Люди у ближайшего костра притихли. Головы повернулись в нашу сторону. Псы у костра зарычали.
– Кто там?
Я медленно вышел из‑за деревьев. Псы – мои псы – прижались ко мне. Я опустил ладонь на спину Дымку. Тихое рычание слетело с его губ.
– Как тебя зовут, мальчик? Ты чей?
– Их, – ответил я.
– Чей?
