«Это неправильно», – произнес его голос в моей голове.
Я подбросил в воздух шишку, затевая игру с Везунчиком.
– Вы все просто завидуете, – заявил я. – Это все потому, что вы не умеете лазать по деревьям. Вы прикованы к земле.
«Как и ты».
Мы с Дымком надолго уставились друг другу в глаза.
– Я не всегда веду себя так, как вы.
Вот так я начал лазить по деревьям. Я забирался на каждое дерево, на какое только получалось. Я забирался все выше и выше, до самых высот. Заберись я чуть выше – и я бы взлетел. Тогда мне не пришлось бы ездить на электричках. Взлети я – и я коснулся бы солнца. И мне больше никогда не было бы холодно.
Одним жарким безветренным днем я купался в прохладном пруду за стремниной неподалеку от дороги, которая отделяла лес от парка развлечений.
Мы еще не подходили так близко к парку, когда было светло. Как и прошлым летом, я копался в мусорном баке и урнах рано утром, как только сгущались предрассветные сумерки.
Я надел свои обрезанные штаны и устроился в тени большого дуба. Псы, отряхнувшись, последовали за мной. Я видел, как на самой верхушке дерева ветер едва-едва шевелит листья. Вот бы мне забраться туда…
Я подтянулся, залез на ветку, поднимаясь все выше и выше, пока ветки не стали слишком тонкими. Я устроился в развилке и прикрыл глаза. Ветер развевал мои волосы.
– Спасибо. – Я улыбнулся.
«Динь-динь-дилинь», – ответил мне ветер.
Я распахнул глаза. Это еще что такое? Я посмотрел вниз, на собак. Они спали.
А потом этот звук раздался вновь: чудесный, дивный, волшебный звук. Он доносился из парка.
Я со смехом захлопал в ладоши. Какое умное это колесо обозрения, раз играет такую замечательную музыку! Я поудобней устроился в развилке ветвей, прижал колени к груди, на коленки опустил подбородок и прислушался. Иногда музыка была печальной, иногда – веселой. Впервые за много месяцев я вспомнил, как мама пела на кухне, вспомнил ее руки в пенной воде, когда она мыла посуду. Я вспомнил слепого с его чудесным аккордеоном, издающим удивительные звуки. Я наклонил голову. Музыка задела струны в моем сердце, о которых я давно уже позабыл. Слезы покатились у меня по щекам.
Каждый вечер, когда садилось солнце, я возвращался к дубу у пруда на краю леса, забирался на дерево и слушал.
Вскоре я стал подходить поближе к дороге. Псы нервничали, они поскуливали и жались к моим ногам.
– Мне нужно подобраться поближе к музыке, – говорил им я.
Псы молили меня скрыться в лесу.
– Да что вы понимаете в музыке! – ворчал я, забираясь на дерево.
Псы отвечали мне лаем и поскуливанием.
Вскоре я решился пересечь дорогу.
– Пойдемте! – скомандовал я псам.
Но только Везунчик и Месяц пошли за мной. Остальные скрылись среди деревьев, но я чувствовал на себе их взгляды.
Я полз на четвереньках за двумя своими псами, мои плечи были на одном уровне с их спинами. Мы перебегали от одной тени к другой. Музыка становилась все громче. Голоса людей то нарастали, то затихали. И это были вовсе не злобные голоса, не крики, не звуки, которые издавали люди, когда были готовы ударить. Это были счастливые голоса.
Мы подошли к лоткам, у которых стояли пластмассовые столы и стулья. Тут пахло жареным мясом. Обычно, когда я приходил сюда, за столами никто не сидел, а стулья были сложены в стопку. Теперь же тут ели, пили и смеялись люди: мужчины, женщины, дети. Малыши устроились на коленях у мам или прыгали на руках у пап. Один кроха сидел на коленях у пожилой женщины, прислонившись головой к ее объемистой груди. Одной рукой он цеплялся за крест, висевший на цепочке у нее на шее, вторую руку норовил сунуть в рот. Глаза у него были прикрыты. Старушка укачивала его, на голове у нее был платок.
Когда-то и я сидел вот так на коленях у бабушки Инны. И она укачивала меня, пела мне колыбельную, и мир был прекрасен. Мне хватало еды, я никогда не мерз, в мире было безопасно. Все шло своим чередом, а я просто сидел у бабушки на коленях, и ничто меня не тревожило.
А потом она умерла. И все изменилось.
– А ну пошла вон, псина!
Я моргнул. Оказывается, я свернулся клубком и лежал, прижавшись к боку Везунчика и посасывая большой палец.
Послышался звон разбитого стекла. Месяц, взвизгнув, метнулся прочь от столов, поджимая хвост. В зубах пес зажал деревянный шампур с насаженным на него жареным мясом.
Месяц мчался к лесу.
– Смотрите, вон еще собаки! – крикнул кто-то.
Я хотел подняться, выйти на свет и сказать им: «Поглядите на меня, я ведь просто мальчик». Мне хотелось забраться на колени к той бабушке и прижаться головой к ее груди.
Над головой у меня разбилась бутылка, посыпалось стекло, пролилось пиво. Раздался смех, крики. В меня полетели бутылки и банки. Везунчик закрыл меня своим телом, скаля зубы. Он зарычал, залаял, шерсть на его загривке вздыбилась.
– Он же бешеный! – крикнула какая-то женщина. – Бешеный пес!
– Их там трое! – завопил кто-то другой.
Тут не было трех псов. Только Везунчик и Месяц. И я.
Бутылка попала Везунчику в голову, чуть не сбив его на землю.
– Нет! – заорал я, вскакивая.
На долю секунды воцарилась тишина. Все уставились на меня. Руки с занесенными бутылками замерли. И только от колеса обозрения долетало уже привычное «динь-динь-дилинь».
– Нет, – прошептал я.
Мы с псами помчались к дороге, в лес, скрылись из виду. Я смыл кровь с головы Везунчика и погладил его по боку.
– Прости меня, – прошептал я.
Он дрожал. «Почему?», – читалось в его глазах.
Месяц опустил шампур с шашлыком и жареными овощами к моим ногам. Он не потерял ни кусочка, пока бежал по лесу.
Я взял шампур и отдал Месяцу два кусочка мяса. Все остальное я скормил Везунчику.
В северной части Пограничных Земель, где жила дикая свинья, мы наткнулись на кровавый след на земле. От крови мне стало не по себе. Но псы пришли в восторг. Они ринулись вперед, принюхиваясь к следу. Дымок, как всегда, шел впереди. Но что, если один из Чужаков тоже учует эту кровь? Я знал, что мы забрались довольно далеко от их земель, но это не означало, что и они не могли забрести сюда. В точности как мы.
Стая остановилась возле ручья. Псы попытались заново взять след.
Я подошел к Дымку.
– Давай вернемся, – попросил я.
«Нет, Мальчик», – невозмутимо ответил мне Дымок.
Ушастик, выпрыгнув из кустов, лизнул мне пальцы.
– Я сказал… – зарычал я.
Взвизгнув, Луна помчалась вдоль ручья, и вся стая бросилась за ней. Ушастик тронул лапой мою ногу, повизгивая от восторга.
– Ладно-ладно, – сдался я.
Зажав Ушастика под мышкой, я побежал за своей стаей.
К тому моменту, как я нашел псов, все уже кончилось.
На полянке лежал олененок. Его карие глаза остекленели.
Я подобрался к добыче поближе, распихивая собак.
– Отойдите, – зарычал я, поднимая костяную дубинку.
Все, кроме Дымка, отпрянули. Он смотрел, как я опустился рядом с олененком на колени.
Я видел следы клыков на его задней лапе, на его горле. Но сбоку на шее кровь текла из круглой дырочки. Это был след не от зубов, не от когтей, даже не от клыков Самой Большой Свиньи во Всей России. Я сунул в круглую дырку палец. В ране было что-то твердое, плоское, маленькое. Вот почему на земле остался этот след.
Встав, я вытер руки о рубашку.
– Ешьте, – сказал я.
Рыча, похрустывая костями и причмокивая, стая накинулась на добычу.
Повернувшись к собакам спиной, я побрел к ручью. Вода поблескивала в лунном свете. Сев на берегу, я начал раскачиваться взад-вперед, чувствуя себя мелким и ничтожным.
Хрустнула ветка, теплое дыхание коснулось моей руки.
Дымок бросил что-то к моим ногам.
Я поднял его дар. Принесенный им предмет был теплым и маленьким, размером с утиное яйцо.
«Ешь», – сказал мне Дымок.
И я съел.
Наступило позднее лето. Я нежился в золотистых лучах солнца, устроившись в ветвях большого дерева. Эта береза росла неподалеку от парка развлечений, и ветер доносил до меня голоса людей и музыку.
Я как раз пытался вспомнить колыбельную, которую напевала мне мама, когда услышал внизу голос:
– Да, это подойдет.
Я посмотрел вниз. В нескольких метрах от дерева стояла какая-то женщина в широкополой шляпке и цветастой юбке. Улыбаясь, она смотрела на небольшой ручей, в котором я мылся, пытаясь избавиться от блох, – они уже успели измучить и меня, и псов.
Женщина разложила небольшой стульчик. Точно такой же стул был у слепого мужчины с аккордеоном. Из огромной сумки женщина вытащила какую-то странную деревянную подставку, огромный альбом и коробку. Усевшись на стул, она закрепила открытый альбом на подставке. Бумага казалась белоснежной. Мурлыча песенку, женщина открыла коробку.
