Женщины нараспев затянули древние кельтские заклинания, восхваляющие Сулию и Модрон, и обратились к богиням за помощью. Одна из старух торжественно провозгласила, что Мэйв – верная жена, после чего мольбы повторились. Женщины три раза передали друг другу лоскуток и глиняную фигурку, а потом снова вернули их в центр круга. Наконец каждая из женщин по очереди выкрикнула: «Портий, Наоми!», а старуха торжественно провозгласила:
– Услышьте их имена!
После этого женщины встали и молча разошлись по домам.
На следующий день Мэйв, оставшись одна в доме, поставила горшок на огонь и сварила зелье из священных трав и корешков. От кипящего варева исходила едкая вонь. Мэйв трижды окунула глиняную фигурку в жидкость, приговаривая:
– Пей, Наоми, пусть тебе будет горько!
Странный обряд повторялся три дня.
В Акве-Сулис Портий застал Нумекса за разговором с кухаркой и очень удивился, когда коротышка-каменщик ушел не попрощавшись. Вечером Портий, как обычно, призвал к себе Наоми, и любовники предались пылкой страсти при свете одинокой свечи.
Портий проснулся в кромешной тьме, обливаясь по́том. Его била дрожь, смутно помнился какой-то кошмарный сон. Наоми беспокойно металась во сне и тихонько стонала. Портий решил, что за ужином съел испорченную пищу, и наутро строго отчитал кухарку. Нумекс снова зачем-то заглянул на кухню и поспешно ушел.
Вечерняя трапеза прошла как обычно, однако среди ночи любовники снова проснулись в холодном поту. Портий набросился на кухарку с обвинениями и пригрозил ее продать.
Кошмар, приснившийся на третью ночь, Портий запомнил до мельчайших подробностей. Вначале ему чудилось, что он преступник, ожидающий грозной кары, затем привиделось, что он скачет по сарумскому взгорью на соловом жеребце вслед за Мэйв. Жуткой тишины не нарушал даже стук копыт. Мэйв тряхнула головой, откинула густые рыжие пряди и, обернувшись, поглядела на Портия без улыбки, с отвращением. Гнедая кобыла рванулась вперед; жеребец безуспешно пытался ее нагнать, но расстояние между ними все увеличивалось. Мэйв снова обернулась – на смертельно бледном лице сияли ввалившиеся глаза. Портию захотелось догнать и утешить ее, но она стремительно ускакала прочь. Внезапно он остался в одиночестве на пустынном взгорье. Портий огляделся, заметил вдалеке человека, с головы до ног закутанного в накидкупенулу, и понял, что это Тосутиг. Портий радостно окликнул его, но Тосутиг не ответил и, приблизившись, скинул накидку с головы. Лицо старого кельта исказил гнев, глаза злобно сверкали. Он угрожающе вскинул руку, и тут лицо его превратилось в череп, медленно раскрывший челюсти. Портий испуганно отпрянул. Череп разрастался, заслонив собой небо. Челюсти сомкнулись и снова раскрылись над Портием. Римлянин в ужасе проснулся.
Наоми сидела рядом, скорчившись и глядя в стену невидящим взором.
– Что с тобой? – спросил Портий.
– Ничего, – прошептала она. – Кошмар привиделся.
Он приобнял ее за плечи, но она вздрогнула и отстранилась.
– Что тебе снилось? – забеспокоился Портий.
Наоми грустно покачала головой и ничего не ответила.
Страшные сны мучили любовников ночь за ночью: Портий попадал в змеиное гнездо, тонул в неведомой пучине, Тосутиг отрубал ему голову и делал из черепа чашу. И всякий раз Мэйв печально глядела на мужа и исчезала в туманной дали. На седьмую ночь Портий не мог уснуть. Наоми забилась в угол и тихонько стонала, умоляя Портия оставить ее в покое. Он не знал, что делать.
– Продай меня, – наконец потребовала рабыня.
– Почему это?
– Я прогневила Яхве, нарушила закон Моисеев. Делить ложе с женатым мужчиной – великий грех. Вдобавок я согрешила с человеком не нашей веры, – рыдая, объяснила Наоми.
– Я не хочу с тобой расставаться, – сказал Портий, решив, что кошмарные сны преследуют его из-за угрызений совести. – Все пройдет, вот увидишь.
– Я согрешила! – всхлипнула рабыня. – Продай меня, иначе нам не будет покоя.
Три дня Портий терзался сомнениями. Продавать Наоми он не хотел и пытался завлечь ее обещаниями дать ей вольную, чтобы девушка смогла вернуться в Иудею. Увы, все было напрасно: Наоми перестала есть, постоянно плакала и умоляла его забыть о ней. В конце концов Портий не выдержал:
– Что ж, я тебя продам, ежели такова воля твоего жестокого и беспощадного бога!
– Мой бог суров, но справедлив, – прошептала Наоми.
На следующий день Портий со слезами на глазах расстался с невольницей. Нумекс отвел ее на форум и продал работорговцу. Как бы то ни было – по воле незримого, но всемогущего Яхве, из-за кельтской волшбы и зелий Мэйв, подмешанных в еду кухаркой, или просто из-за угрызений совести, – но Портий и иудейская невольница расстались навсегда.
Несколько дней спустя Портий вернулся в Сорбиодун. Мэйв обрадовалась его приезду, а Тосутиг, как обычно, пришел на виллу и весь вечер тепло расспрашивал зятя о новостях. Наутро Портий, стоя рядом с владыкой Сарума на высоком земляном валу дуна, глядел на холмы, убегающие к горизонту, и с удивлением осознал, что почти не вспоминает ни о Марке, ни о Лидии и что вскоре забудет и иудейскую рабыню, и ее сурового бога.
Так Сарум стал для Портия родным домом.
427 год
Плацидия молчала, с огорчением взирая на сына и мужа. «Ах, отчего они все время ссорятся!» – устало думала она.
Петр обернулся к матери за поддержкой, но Плацидия поспешно отвела глаза – все еще красивые и выразительные, несмотря на возраст. В молодости ее взгляд лучился счастьем, а сейчас в задумчивых карих глазах таилась печаль.
Да, Плацидия постарела – о чем неустанно напоминал ей муж, – но все еще держала себя с достоинством, а ранние морщины лишь подчеркивали благородные черты лица. Никто, кроме нее самой, не понимал, какой выдержкой должна обладать женщина, знающая себе цену, хотя и обделенная вниманием родных и близких.
И все же она их любила. Петр унаследовал от матери прекрасные карие глаза, но не ее сдержанный нрав и считал, что, вступая в пререкания с отцом, исполняет сыновний долг и защищает мать. Муж Плацидии, Констанций, целыми днями приводил в образцовый по рядок конскую сбрую и втайне ненавидел всеми уважаемую жену, потому что к себе не испытывал ни малейшего уважения. И еще верный Нуминций, старый управляющий имением, большеголовый короткопалый коротышка, который обожал Плацидию и ради нее был готов на все…
Плацидия вздохнула. Ее близкие, самые дорогие для нее люди, снова рассорились.
Солнце стояло в зените, а Констанций Портий был уже пьян – как обычно в полдень. Вдобавок он орал во весь голос – не оттого, что напился, а от ярости. Благо на то имелась подходящая причина. В руках Констанций сжимал начищенную до блеска узду. Мутные от пьянства и гнева глаза уставились на стоящих перед ним людей. Благородная седовласая Плацидия обожгла его презрительным взором. Нуминций, старый управляющий, предупредительно загородил ее своим коренастым телом. Вот придурок! А рядом с ним стоял Петр, двадцатилетний оболтус. Констанций прищурился, гневно взглянул на сына и завопил:
– Щенок!
Юноша невозмутимо посмотрел на отца. Констанций не мог разобрать выражения, мелькнувшего в карих глазах сына. Что это – злость, презрение, страх? А, не важно!
– Кто в этом доме господин? – заорал Констанций. – Я, патерфамилиас, глава семьи. А ты никто!
Вызов – вот что сквозило во взгляде Петра. Да как он смеет перечить отцу?!
– Никаких германцев здесь не будет! – выкрикнул Констанций. – Тут христиане живут!
– И как ты этого добьешься? Напьешься до полусмерти, как обычно? – спросил невысокий юноша, тряхнув копной темных кудрей. Карие глаза гневно блеснули.
Презрение, звучавшее в каждом слове, обожгло Констанция; мутный взор застила багровая пелена ярости; язык заплетался, слова не шли на ум. Констанций раскрыл рот и, вспомнив, что держит в руках узду, неуклюже замахнулся на сына.
Ремни хлестнули не хуже кнута, и удар достиг своей цели. Констанций, с трудом удержавшись на ногах, радостно ухмыльнулся: вот теперь-то сын усвоит урок! В пьяном взгляде полыхнуло торжество.
Внезапно он недоуменно поморщился: что-то было не так. Петр не отшатнулся в испуге, не вскрикнул от боли, а гневно рванулся к отцу. Нуминций дрожал всем телом, злобно сжимая кулаки. Седовласая Плацидия стояла неподвижно. По невозмутимому лицу расплывалось красное пятно, из рассеченной губы капала кровь.
«Неужели я промахнулся?» – растерянно подумал Констанций.
Петр с гневным криком занес кулак над головой отца. Констанций торопливо прикрылся рукой, не понимая, что происходит.
– Прекратите! – воскликнула Плацидия и холодно обернулась к сыну: – Петр, оставь нас.
– Но ведь он…
Мать гневно взглянула на сына. Петр посмотрел на нее, и сердце дрогнуло от жалости, но ненависть к отцу пересилила. Пьянство Констанция погубит всех и вся!
