«Империей управляют невежественные выскочки, христиане и варвары, – заявляли сторонники языческих верований. – В Риме царит хаос».
Подобных взглядов придерживались не только знатные римляне. Петр с теплотой вспоминал своего школьного наставника в Венте, который всю жизнь поклонялся языческим богам.
– Христианство возникло среди рабов, – объяснял наставник. – Они дерзко объявили своего бога единственно истинным. Но это утверждение безосновательно, потому что доказать его невозможно.
Когда Петр привел этот аргумент в споре с отцом, Констанций взъярился, но так и не смог его опровергнуть.
Юноше нравились долгие дискуссии с наставником.
– Неужели мы мудрее Платона и прочих философов древности? – риторически вопрошал старик. – Даже Сократ, вечный искатель истины, не гнушался перед смертью заколоть петуха в жертву Асклепию!
– Христианская вера основана на существовании единого всемогущего бога, творца всего сущего, который наделил человека бессмертной душой. Как это опровергнуть? – спросил Петр.
– Это вовсе не требует опровержения, – ответил наставник. – Всякий, кто читал Платона, не станет отрицать, что Вселенная пред полагает существование непознаваемого божественного начала. У каждого человека есть душа, способная познать божественное бессмертие, а значит, стать его отражением и обрести вечную жизнь.
– А как же наши деяния? Христиане настаивают на превосходстве своих нравственных устоев.
– Добродетельные размышления очищают ум и тело, направляя их к божественному началу, – невозмутимо изрек наставник. – Языческие философы говорили об этом за сотни лет до появления христиан.
– А как же римские боги? Аполлон, Минерва, Марс… – попытался возразить Петр.
– Они олицетворяют собой многогранность божественного начала, вездесущего, бесконечного и непознаваемого. Обращая молитвы поочередно как бы к разным граням его сущности, мы славим подначальных ему богов и чтим божественное единство.
– Однако христиане отвергают пантеон богов.
– Христиане – глупцы, – сердито заметил старик. – Сначала они объявляют своего бога единственным, потом настаивают, что он воплотился в человека, а затем ведут бесконечные споры о сущности божественной природы – как будто человеческий разум способен это познать! – и обзывают друг друга еретиками. А сколько в христианстве сект – ариане, кафолики, донатисты, манихеи, пелагиане… – Он пожал плечами и презрительно добавил: – Спорить с христианином бесполезно – фанатиков ничем не убедишь. Лишь труды классических философов помогут раскрыть истину. – Старик устало улыбнулся. – Только никому не говори, что я тебе это сказал.
В будущем эту систему философского мышления назовут неоплатонизмом. Петр считал ее всеобъемлющей – она включала и цивилизацию Древней Греции, и величие Рима. Упрямое бездействие отца подтолкнуло юношу к дерзкому поступку: восхищаясь доблестью и патриотизмом своих предков, которые свято блюли имперский кодекс чести, Петр решил стать язычником.
Теперь, глядя на залитые солнцем черепичные крыши, колонну Марка Аврелия и треугольный фронтон старого храма, Петр пылко воскликнул:
– Жители Сорбиодуна и Венты еще вспомнят древних богов!
К полудню Петр с отрядом наемников приехали в Сорбиодун. Юноша предполагал, что германцы разобьют лагерь в долине, где в домах, окруженных деревянным частоколом, жили около десятка крестьянских семей. Предводитель наемников, оглядев окрестности, помотал головой и решительно кивнул в сторону дуна:
– Вот это место можно защитить.
– Как скажешь, – вздохнул Петр.
Крепость на холме забросили несколько поколений назад. На широкой площадке, окруженной высоким, поросшим травой земляным валом, еще сохранились покосившиеся лачуги, и Нуминций решил устроить в дуне загоны для скота. Из бревенчатой хижины на западной стороне вышел единственный обитатель древней крепости и медленно зашаркал навстречу Петру и германцам.
– Это Тарквиний, наш пастух, – объяснил юноша.
Морщинистое, узкое лицо старика потемнело от времени, длинные плети седых волос рассыпались по сгорбленным плечам, но хитрые, близко посаженные глаза, выдававшие принадлежность к речному народу – так до сих пор называли в Саруме семьи, жившие у реки, – оставались ясными и проницательными. Много лет назад он овдовел, ушел от детей и поселился в дуне. Семейство Портиев смирилось с присутствием старого пастуха. Однажды Констанций в приступе набожности разрушил святилище речной богини Сулии, несколько сот лет стоявшее рядом с виллой, а Тарквиний украдкой подобрал каменную фигурку и построил скромный алтарь у своей хижины в дуне. Местные жители относились к старику с боязливым уважением: поговаривали, что ему ведомы волшба и всевозможные заговоры.
– Привел? – спросил Тарквиний, разглядывая германцев.
– Они здесь лагерь разобьют, – объяснил Петр. – Присматривай за ними.
– Если что удумают, я им во сне глотки перережу, – презрительно усмехнулся старик.
– Мой управляющий принесет вам еду, – сказал Петр наемникам и направил лошадь к дороге.
Пастух медленно побрел следом.
Чуть погодя юноша склонился в седле и негромко спросил старика:
– Вечером увидимся?
– Да, все готово, – кивнул Тарквиний.
– Вот и славно, – ответил Петр и, довольный собой, поспешил на виллу к матери.
Плацидия с Нуминцием весь день занимались хозяйственными делами. Управляющий, приземистый вдовец, долгие годы служил Портиям, и Плацидия высоко ценила его неколебимую верность, расторопность и ум. Она обучила его чтению и письму, и теперь Нуминций не только присматривал за имением, но и вел строгий учет всем доходам и расходам. Делами имения занималась Плацидия, поскольку Констанцию претили скучные занятия и на все вопросы жены он рассеянно отвечал:
– Вы с Нуминцием и без меня прекрасно справитесь.
Такое безразличие поначалу удивляло Плацидию, однако вскоре перестало ее беспокоить. Ей было приятно общество управляющего, а беседы с ним приносили удовлетворение.
Нуминций только что рассказал ей, что местный скотовод предложил отдать Портиям часть своего скота за треть зерна будущего урожая. Плацидия, одобрив сделку, внезапно спросила:
– Как ты думаешь, не зря мы наняли германцев?
– Не зря, – помолчав, серьезно ответил Нуминций.
– Муж этого не одобрит, – вздохнула она.
– Имению нужны защитники, – нерешительно начал управляющий и, покраснев, добавил: – Особенно тебе.
Плацидия улыбнулась, догадываясь о чувствах, которые питал к ней Нуминций. Трудность заключалась в другом: надо было сообщить о наемниках Констанцию так, чтобы не ущемить его гордость.
Нуминций, по обыкновению, угадал ее мысли и негромко произнес:
– Это давно следовало сделать. Настало время прекратить споры и готовиться к обороне.
Плацидия согласно кивнула, обрадованная его поддержкой, и с ласковой улыбкой посмотрела на управляющего – отношения между госпожой и слугой иного не позволяли. Тут в вестибюле послышались шаги Петра, и Плацидия обернулась к двери.
Констанций Портий усердно молился.
Весь прошлый день он провел в одиночестве, сгорая от стыда за свой безрассудный поступок. К вину Констанций не прикасался, поэтому сейчас мыслил здраво и лихорадочно придумывал, как лучше всего защитить имение. «Для начала надо вооружить Нуминция и прочих слуг», – решил он, стоя на коленях в молельне.
Молельня располагалась в северо-восточном углу виллы. Скудость обстановки с лихвой возмещалась прекрасной напольной мозаикой: на темно-зеленом фоне выделялось изображение человека в белых одеждах, с поднятыми и раскинутыми в стороны руками ладонями наружу – в традиционном жесте заступнической молитвы, называемом «оранта». На бледном лице под широкими дугами бровей горели огромные черные глаза, глядящие в неведомую даль. В руке человек сжимал хризму – символ своего имени, Христос.
– Paternoster, qui in coeli… – молился Констанций. – Отец наш, сущий на небесах, не оставь своих рабов в беде!
Белую штукатурку стены напротив входа украшали алые письмена:
Сами по себе слова не имели особого значения, но внимательный читатель заметил бы, что они образуют полный палиндром, то есть читаются одинаково слева направо, справа налево и сверху вниз. Однако для христиан они были исполнены глубокого смысла, корнями уходящего в далекие времена, когда римские императоры запрещали христианскую веру и преследовали ее сторонников. Загадочная фраза представляла собой анаграмму, пять слов дважды складывались в выражение:
При этом оставались неиспользованными четыре буквы – две «А» и две «О», обозначающие греческие альфу и омегу – библейское определение Бога. После принятия христианства семейство Портиев молилось перед этой надписью.
