Стояла последняя неделя июля, а двадцать седьмого числа был день святого Пантелеймона. Время казалось и хорошим, и плохим для этого праздника. Поскольку умерла одна из самых любимых в общине женщин, святой покровитель, похоже, не слишком хорошо справлялся со своим делом. Но многие жители Спиналонги, получавшие новое лекарство, явно шли на поправку. У одних перестали появляться новые язвы, у других, когда кровь начала возвращаться в пораженные ткани, отчасти восстановилась чувствительность. Всем казалось, что чудо вот-вот свершится. И праздник святого Пантелеймона должен состояться, пусть даже многие продолжали горевать о потере подруги.
Накануне праздника, ночью, был испечен особый хлеб и печенье, а в сам этот день люди потоком шли в церковь, чтобы зажечь свечи и помолиться. Вечером были танцы и песни, и то недоверие, которое до сих пор сопровождало последние дни святого, на этот раз рассеялось. Когда ветер дул в сторону Крита, жители Плаки время от времени слышали звуки лиры и флейт, долетавшие до них через пролив.
– Люди нуждаются в будущем, – заметила Мария, когда на следующей неделе Киритсис сидел за ее столом. – Даже если они не уверены в том, что оно им принесет.
– А что они говорят, вы слышали? – спросил Киритсис.
Мария была его связной с реальным миром колонии прокаженных.
– Об отъезде пока никто не помышляет, – ответила она. – Думаю, мы все понимаем, что это только начало. Но настроение изменилось. А те, кто еще не получает лекарство, начинают беспокоиться. Они ведь понимают, какое это имеет значение.
– Да, это важно. Конечно, может показаться, что все происходит слишком медленно, но я обещаю: все действительно изменится.
– Насколько медленно? – спросила Мария.
Это был вопрос о том, как скоро они смогут заговорить о главном.
– Даже если бацилла потеряет активность, необходимо продолжать лечение еще год или два, в зависимости от тяжести случая, – ответил Киритсис.
В сравнении с тем, как долго существовала эта древняя болезнь, старейшая из известных человечеству, год или два казались мгновением ока. Но когда Киритсис посмотрел на Марию, он понял: ему это время покажется вечностью. И ей тоже, хотя ни один из них не мог этого сказать.
И как бы для того, чтобы уравновесить смерть и жизнь, в конце августа пришла весть о том, что Анна родила. Как-то утром в пятницу Гиоргис сообщил об этом Марии. Он еще не видел младенца, девочку, но Антонис накануне вечером примчался в Плаку, чтобы сообщить ему об этом. Роды были нелегкими. Анна болела несколько последних недель беременности, и все происходило тяжело и очень долго. Теперь же, хотя Анна все еще была слаба, врач заверил ее, что она быстро поправится и будет готова обзавестись вторым малышом. Вот уж этого Анна хотела в последнюю очередь. Но малышка, к счастью, родилась здоровенькой.
Появление в семье нового члена смягчило Александроса Вандулакиса по отношению к Гиоргису Петракису, и он почувствовал, что настал подходящий момент для примирения. Старик уже получил свое. И несколько дней спустя Гиоргис получил приглашение на крестины. Они должны были состояться на следующей неделе, после чего предполагались пир и всеобщее веселье, для которых жителям Крита годился любой повод. А уж появление в семье Вандулакис младенца после почти десятилетнего ожидания было причиной для грандиозного празднества в обеих семьях и во всей деревне.
Никому ведь не нравится нарушение естественного порядка вещей, когда люди, владеющие землями и дающие другим работу, не могут произвести на свет наследника. Но теперь Анна Вандулакис наконец-то родила, и никто не сомневался в том, что за первым ребенком последует второй и, конечно же, это будет мальчик. Это бы гарантировало, раз и навсегда, что извечный порядок будет соблюдаться и следующим поколением.
Крестины состоялись в той самой церкви в Элунде, где Анна и Андреас обвенчались девять лет назад. Как много с тех пор изменилось, думал Гиоргис, сидя на твердой деревянной скамье в дальнем конце церкви, вместе с десятками других деревенских, и ожидая, когда его дочь и ее муж приедут вместе с малышкой.
Сам Гиоргис постарался приехать как можно позже и теперь сидел сгорбившись, желая избежать разговора с другими членами семьи Вандулакис, которых не видел почти два года. Александрос и Элефтерия сидели в первом ряду, когда он вошел внутрь, рядом с ними был Маноли, оживленно болтавший с сидевшими позади него людьми, он энергично жестикулировал, рассказывая какой-то анекдот, а его слушатели не могли удержаться от смеха. Маноли был все так же хорош, хотя его темные волосы стали немного длиннее, чем запомнилось Гиоргису, а зубы еще ярче сверкали на фоне загорелой кожи. Наверное, он тоскует по Марии, думал Гиоргис, он ведь до сих пор так и не нашел себе новую невесту.
Потом все собравшиеся встали. Вошел священник, по проходу направилась процессия, в которой шагали и Андреас с Анной. На руках Анна держала маленький сверток белых кружев.
Гиоргиса поразило то, как выглядела его дочь. Он ведь ожидал, что она будет светиться радостью материнства, но вместо этого увидел тощую фигуру, прошедшую мимо него. Гиоргис подумал о том, как выглядела Элени после рождения их дочерей, как красиво она пополнела, что было совершенно естественно для женщины, так много месяцев носившей дитя. Но Анна была худой, как молодая лоза, и выглядела невероятно хрупкой. Гиоргис уже давно ее не видел и никак не ожидал, что дочь будет вот в таком состоянии. А вот Андреас выглядел как всегда, заметил Гиоргис, он держался прямо и немного напряженно, будто осознавая свое место в этом мире.
Гул оживленных голосов стих, собравшиеся замолчали, словно никому не хотелось разбудить ребенка. Но хотя девочка и не осознавала происходящего, наслаждаясь теплом материнских рук, это был очень важный момент в ее жизни. До крещения София, как ее собирались назвать, была беззащитна перед «глазом зла», но после ритуала ее духовная безопасность становилась гарантированной.
Как только все снова сели на свои места, вперед вышел Маноли. После священника и самого младенца он был главной фигурой ритуала: он ведь был крестным отцом.
В согласии с критской традицией у ребенка должны быть не двое крестных, а один лишь крестный отец – и этот отец становился самой важной фигурой в его жизни после родителей. Пока собравшиеся наблюдали за всем и слушали священника, внимательно глядя на то, как святая вода смывает несуществующие грехи младенца, создавалась духовная связь между Маноли и Софией. Ему подали ребенка, и Маноли поцеловал девочку в лоб. Когда он это сделал, неописуемый аромат новорожденной окутал его. Ничто не казалось более естественным, чем драгоценность этого крохотного, невесомого существа.
В конце ритуала священник повязал через плечо Маноли белоснежную ленту, завязав ее узлом, чтобы создать символический круг, соединяющий мужчину и младенца. Маноли посмотрел на нежное лицо крохи и улыбнулся. Девочка проснулась, ее темные невинные глаза рассеянно посмотрели на него. На лице Маноли она могла бы увидеть выражение чистого восторга, никто бы ни на секунду не усомнился в том, что он теперь будет вечно любить и лелеять свою крестную дочь.
После крещения Гиоргис вместе с толпой зрителей вышел через большую двустворчатую дверь церкви на яркий солнечный свет. Ему хотелось поближе взглянуть на свою внучку, но хотелось также и поговорить с ее матерью. До этого момента Анна даже не подозревала, что ее отец был здесь, но, когда повернулась, чтобы выйти из церкви, заметила его и энергично замахала рукой через головы людского моря, теперь лившегося потоком мимо Гиоргиса. Вокруг снова звучали разговоры, умолкшие на время службы. Казалось, прошла целая вечность, пока Анна добралась до Гиоргиса.
– Отец, – весело заговорила она, – я так рада, что ты смог прийти!
Анна говорила с ним так, словно они были кем-то вроде старых приятелей или дальних родственников и давно не виделись, но она довольна возобновлением знакомства.
– Если ты и вправду так рада моему приходу, так почему не навещала меня уже больше года? Я ведь никуда не уезжал, – ответил Гиоргис и подчеркнуто добавил: – Кроме Спиналонги.
– Прости, отец, но в начале беременности я плохо себя чувствовала, а летом такая жара стояла, мне было не по себе.
Не было никакого смысла бранить Анну. Как и прежде. Она всегда умудрялась все вывернуть наизнанку и заставляла того, кто ее обвинял, самого почувствовать себя виноватым. Гиоргис и не ожидал от дочери ничего, кроме такой изворотливости.
– Я могу познакомиться со своей внучкой?
Маноли ненадолго задержался у входа в церковь, позволяя группе приятелей повосхищаться его крестной дочкой. Она все еще была привязана к нему белой лентой, и Маноли как будто и не собирался ее никому отдавать. То, как Маноли прижимал к себе кроху, выглядело очень мило, но вполне прилично. Наконец он подошел к человеку, который едва не стал его тестем. Они поздоровались, и Гиоргис внимательно всмотрелся в личико своей крошечной внучки, закутанной во множество слоев кружев, девочка уже снова заснула.
