Кларк промолчал, а Лоботряс продолжил:
– Подумал вот, что, когда тетя Мамми помрет, вложу наследство в ферму и попробую что-нибудь сделать. Все мои родом оттуда, когда-то там было большое хозяйство.
Кларк с интересом смотрел на него.
– Смешно, – сказал он. – Это все… Это все и на меня подействовало примерно так же.
Лоботряс немного помолчал.
– Я даже не знаю, – медленно проговорил он, – что-то такое… Вот когда эта девушка вчера рассказывала о леди по имени Диана Мэннерс, которая англичанка, вот это, похоже, и заставило меня задуматься…
Он выпрямился и как-то странно посмотрел на Кларка.
– Моя семья была не из последних в этих местах, – с вызовом произнес он.
Кларк кивнул:
– Я знаю.
– Теперь остался только я, – продолжал Лоботряс, чуть повысив голос. – И я – никто. И теперь они имеют право называть меня Лоботрясом, как какого-то поденщика. Люди, которые были никем, когда у моих родителей было все, теперь задирают носы, видя меня!
И снова Кларк промолчал.
– Мне надоело. Я уеду сегодня же. И когда я вернусь в этот город, я вернусь джентльменом.
Кларк вытащил носовой платок и стер пот со лба.
– Да, не только тебя встряхнуло, – печально признал он. – Все эти ночные танцы с девушками надо прекращать. Конечно, очень жаль, но тут уж ничего не попишешь.
– Ты хочешь сказать, – удивленно спросил Джим, – что все вышло наружу?
– Вышло наружу? Да как они могли это скрыть? Объявление будет уже сегодня, в вечерних газетах. Ведь доктору Ламарру надо как-то попытаться сохранить доброе имя!
Джим оперся о бок машины, его ногти непроизвольно царапнули по металлу.
– Ты хочешь сказать, что Тейлор отследил те чеки?
Теперь настала очередь Кларка удивляться.
– Так ты не знаешь, что произошло?
Удивление в глазах Джима послужило ему достаточным ответом.
– Так вот, – драматическим тоном продолжил Кларк, – эти четверо достали еще одну бутылку, выпили и решили всех шокировать; так что Нэнси и этот Меррит сегодня, в семь утра, поженились в Роквилле.
В металле машины под пальцами Лоботряса появилась небольшая вдавленность.
– Поженились?
– Точно. Нэнси протрезвела и бросилась обратно в город, вся в слезах и испуганная до смерти, объясняя, что все это было шуткой. Сначала доктор Ламарр был вне себя и собирался убить Меррита, но кое-как они уладили это дело, и Нэнси с Мерритом отбыли в Саванну на двухчасовом экспрессе.
Джим закрыл глаза и с трудом преодолел приступ неожиданной слабости.
– Это ужасно, – философски заметил Кларк, – не венчание, конечно, думаю, что тут все будет в порядке, хотя до сих пор для Нэнси этот парень был пустым местом. Но нанести такой удар своей семье…
Лоботряс отпустил автомобиль и пошел. Внутри него снова что-то произошло, какая-то необъяснимая, похожая на химическую, реакция.
– Ты куда? – спросил Кларк.
Лоботряс повернулся и вяло посмотрел назад.
– Мне пора, – пробормотал он. – Слишком долго на ногах. Утомился.
– А-а-а…
В три на улице стояла жара, в четыре стало еще жарче. Солнце лишь изредка показывалось сквозь апрельскую пыль, бесконечно, из вечера в вечер, продолжая повторять все тот же старый как мир трюк. Но в половине пятого наступило затишье, тени под навесами и тяжелыми кронами деревьев удлинились. В такой жаре уже ничего не имело значения. Жизнь зависела от погоды, она казалась ожиданием окончания жары, в которой никакое событие не могло сравниться с моментом наступления прохлады, мягкой и ласковой, как рука женщины на усталом челе. Это чувство всегда испытываешь в Джорджии – его не выразить словами, и в этом великая мудрость Юга; через некоторое время Лоботряс свернул в бильярдную на Джексон-стрит, туда, где все как всегда, туда, где все всегда повторяют бородатые анекдоты – и будут повторять их вечно.
Усталый читатель, бросив тусклый взгляд на название этого рассказа, решит, что это чистой воды метафора. Рассказы о чашах и губах, о фальшивом пенни и новом венике довольно редко содержат информацию о чашах, губах, монетах или вениках. Данный рассказ является исключением. Действующим лицом здесь выступает вполне материальная, ощутимая и полновесная половина верблюда.
Начав с головы, мы постепенно доберемся и до хвоста. Позвольте представить: мистер Перри Паркхарст, двадцать восемь лет, адвокат, уроженец Толедо. У Перри прекрасные зубы, гарвардский диплом, волосы расчесаны на прямой пробор. Вы с ним уже где-нибудь встречались: в Кливленде, Портленде, Сент-Поле, Индианаполисе, Канзас-Сити и так далее. «Братья Бейкер, город Нью-Йорк» во время ежегодного вояжа по западным штатам всегда совершают остановку лишь ради того, чтобы одеть его с ног до головы; «Монморанси и К°» каждые три месяца шлют молодому человеку депешу спешной почтой, чтобы убедиться, что число отверстий для шнурков на его ботинках точно соответствует последним тенденциям. Сейчас он владеет «родстером» местного производства, а если доживет, то приобретет и французский «родстер» – и, без сомнений, купит даже китайский танк, как только этот вид транспорта войдет в моду. Он выглядит точь-в-точь как молодой человек из рекламы в журнале, натирающий свой покрытый ровным загаром торс линиментом и отправляющийся каждые два года на восток страны, чтобы навестить альма-матер.
Позвольте представить: его Любовь. Ее зовут Бетти Мэйдл, и она бы замечательно смотрелась на киноэкране. От отца она получает на одежду триста долларов в месяц, является счастливой обладательницей светлых волос, ясного взора и веера из перьев пяти расцветок. С удовольствием представляю вам ее отца: Сайрус Мэйдл. Несмотря на то что он – самый обычный человек из плоти и крови, в Толедо, как ни странно, его часто называют Мистер Алюминий. Когда по вечерам он восседает за столиком в клубе, с двумя или тремя мужчинами, которых люди за глаза зовут Мистер Железо, Мистер Лес и Мистер Латунь, можно заметить, что все они выглядят совершенно обычно, как и мы с вами – ну разве что немного масштабнее, если вы понимаете, о чем я…
На протяжении рождественской недели 1919 года в Толедо только при участии тех, кого называют «мистер такой-то», прошло: сорок четыре рождественских ужина, шестнадцать танцевальных вечеров, шесть торжественных обедов для особ как женского, так и мужского пола, двенадцать чаепитий, четыре холостяцких ужина, две свадебные церемонии и тринадцать вечеринок, на которых гости играли в бридж. Все это вместе на двадцать девятый день декабря месяца повлекло за собой принятие Перри Паркхастом Решения.
Девица Мэйдл согласна выйти за него замуж – и в то же время не согласна. Ее жизнь была полна удовольствий, и сама мысль о предприятии столь ответственного шага казалась ей ненавистной. А кроме того, их тайная помолвка находилась все в том же состоянии уже столь долго, что временами казалось, будто в любой момент она может разорваться под действием собственного веса. Малыш Уорбартон, который знал все и обо всем, убедил Перри, что необходимо действовать, как Супермен: добыть брачную лицензию, прийти с ней в дом к Мэйдл и поставить ее перед фактом – или она выходит замуж прямо сейчас, или не выходит никогда! И он пошел и предложил руку, сердце, лицензию и ультиматум – и не прошло и пяти минут, как разразилась жесточайшая сцена, с отдельными вспышками неприкрытой вражды, именно такая, какие всегда возникают ближе к концу любой затяжной войны или помолвки. В результате наступило одно из тех ужасных затиший, в конце которых любящие внезапно умолкают, трезво оглядывают друг друга и начинают думать, что произошла какая-то ужасная ошибка. После этого следует благотворная волна поцелуев и уверений в том, что это моя вина. Скажи, что это я виноват! Это все я! Я хочу, чтобы ты это сказала!
Но в тот самый момент, когда в воздухе начал чувствоваться дух примирения и оба участника сцены до некоторой степени вжились в роль, которую необходимо было сыграть так, чтобы как можно глубже почувствовать всю томность и нежность приближающегося момента, позвонила словоохотливая тетушка, и Бетти пришлось вступить в телефонную беседу, затянувшуюся на целых двадцать минут. На исходе восемнадцатой минуты Перри Паркхарст, снедаемый гордостью, ревностью и уязвленным самолюбием, надел шубу, взял свою светло-коричневую шляпу и торжественно удалился в направлении двери на улицу.
– Все кончено! – отрывисто произнес он, пытаясь завести мотор автомобиля. – Все кончено… да заведешься ты наконец, черт тебя подери!
Последнее относилось уже к замерзшей машине, простоявшей некоторое время на улице.
Он поехал в центр – точнее, заснеженная колея сама понесла его в центр города. Он низко ссутулился на сиденье, погруженный в печальные раздумья, и ему было совершенно все равно, куда ехать.
Проезжая мимо отеля «Клэрендон», он услышал оклик с тротуара. Там стоял Бэйли, человек с подмоченной репутацией и выдающейся челюстью, живший в отеле и никогда не любивший.
