— Я шел к себе, — объяснил граф. — Кажется, я тебя побеспокоил,
— Еще как!
— Прости, пожалуйста. Столик свалил… Я нечаянно. Это кошка.
— Какая кошка? Тут нет никаких кошек.
Граф смотрел на него именно тем взором, который доводил до умоисступления леди Констанс, леди Дору, леди Шарлотту, леди Джулию и леди Гермиону.
— Наверное, ушла, — предположил он.
— Если была.
— Была, как не быть!
— Это ты так думаешь.
Пока они обменивались этими репликами, герцог подошел поближе к графу, чтобы поднять бокал, чашу, часы, календарь и фотографию, и несколько удивился.
— Эмсворт, — сказал он, — от тебя чем-то разит.
Графу тоже казалось, что он ощущает запах, скажем так, свежего сена.
— А, да! — воскликнул он. — Да, да, да. Конечно. Я упал у нее, Аларих.
— Что?
— Я ходил к Императрице и упал. Там не очень чисто. Герцог не первую минуту дул в усы, но не с такой силой.
Они взлетели вверх. Летописец еще не упоминал, что уши его походили на ручки античной амфоры. В данном случае это важно, потому что он им не верил.
— Ты ходил к своей поганой свинье в такое время? — едва ли не робко спросил он.
Легко ли слышать, когда так говорят о троекратной чемпионке? Но бедный граф не смел возразить.
— Да, Аларих. Парадный вход заперли, и я пошел к тебе.
— Нет, — настаивал герцог, — почему ты вообще к ней пошел? На это лорд Эмсворт ответить мог.
— Мне приснилось, — сказал он, — что она похудела. Герцог издал какие-то гортанные звуки. Усы взметнулись, глаза чуть не вылезли. Дрожащей рукой он отер лоб.
— И ты… ночью… — Он помолчал, как бы признавая безнадежность речи, и закончил: — Иди, ложись.
— Да, да, — согласился с ним лорд Эмсворт, что бывало нечасто. — Спокойной ночи, Аларих. Надеюсь, тебе тут удобно.
— Вполне, — отвечал герцог, — когда по ночам не валят мебель.
— Конечно! — обрадовался граф. — Конечно, конечно, естественно.
И пошел к себе, оставляя шлейф свиных благоуханий, но на полпути ему пришла в голову хорошая мысль. Надо будет почитать, иначе теперь не уснешь, а в галерее осталась интересная книга о свиньях. Он читал ее вчера утром, когда ходил туда посмотреть на новую картину. Кстати, посмотрит и сейчас, очень уж эта ню похожа на н е е… Войдя в картинную галерею, граф включил свет.
4Выйдя из ванной, свежий и розовый Галли решил заняться делом, чтобы свалить бремя с души.
Продвигаясь по коридору, он испытывал то чувство, которым вознаграждается добродетель. Да, у Джона еще далеко не все в порядке, но все ж одной заботой меньше. Хоть галерея не разорится. Эти приятные мысли прервало неприятное зрелище — под дверью, ведущей в галерею, виднелась полоска света.
Осторожности ради он отступил во тьму и подождал, пока выйдет тот, кто его опередил. Кто это, он еще не понял, фамильное привидение — исключил: конечно, они бродят ночью, но света не зажигают. Кроме того, по преданию, их собственный призрак носил голову под мышкой, а это мешает смотреть на картины.
Когда он подумал, что загадка неразрешима, из двери вышел его брат и направился к лестнице. Галли припомнился вечер, когда, стремясь развлечь загрустившего друга, он еще с одним альтруистом отвел к нему свинью, предварительно обмазанную фосфором, и для верности ударил в гонг. Друг бежал по лестнице в таком же оживлении, как лорд Эмсворт; и Галли испугался за брата.
Однако медлить он не мог. Вбежав в галерею, он поскорее повесил свою ню, вернулся к себе и только закурил, как услышал стук и сказал: «Войдите!»
— Галахад! — воскликнул граф, входя. — Как хорошо, что ты не спишь!
— В такую рань? Что ты! Садись, Кларенс. Очень рад. Что случилось?
— Я очень испугался.
— Полезно для надпочечников.
— Хочу попросить совета.
— Пожалуйста. В чем дело?
— Надо ему сказать?
— Кому?
— Алариху.
— Что?
— Что его картину украли. Ее нет.
— Ну что ты, Кларенс!
— Нет и нет! Я хотел ему сразу сказать.
— Скажи.
— Но засомневался. Понимаешь, я его уже разбудил, он очень сердился.
— Как же это?
— Я ходил к ней, вошел на ее участок…
— На участок?
— Понимаешь, она спала, я шел посмотреть — и упал.
— То-то я чувствую! Приоткрой окно, а? Так что ты говорил?
— Я вернулся, а дверь закрыли. У Алариха открыто окно. Только я споткнулся о кошку.
— О кошку?
— Она меня пнула головой, я прыгнул и свалил столик. Аларих проснулся и не поверил, что это из-за кошки. Очень неприятно.
— Да уж, приятного мало.
— Вот я и хочу узнать, будить его снова или нет.
Галли задумался. Конечно, он мог сказать: «Сперва посмотрим, как там картина. Знаешь, оптические иллюзии…» Сказать он мог, но уж очень хотелось разбудить герцога. А как хорошо для его эндокринной системы! Живет себе тихо в поместье, адреналину взяться неоткуда…
— Да, Кларенс, — сказал Галахад, — Идем, сообщим все.
— Идем?
— Я не оставлю тебя одного.
— Не оставишь?
— Конечно.
— Спасибо тебе, Галахад!
— Не за что, Кларенс, не за что. В конце концов не одним же бойскаутам делать добрые дела!
5Заснул герцог скоро — он был не из тех, кому приходится считать овец. Лорд Эмсворт ушел совсем недавно, а он уже храпел вовсю, но мгновенно умолк, когда Галли постучал ногой в дверь, крича при этом: «Эй, поднимайся!»
Герцог поднялся, точнее — сел в постели. Сперва он решил, что замок — в огне, но передумал, когда лорд Эмсворт проблеял в скважину: «Можно тебя побеспокоить?» Эта учтивейшая фраза вышвырнула его из постели на тропу преступлений. Нет, больше выдержать нельзя! Он распахнул дверь, увидел еще и Галли и утратил (вероятно, к счастью) дар речи. Пришлось самому Галахаду начинать разговор.
— Доброе утро, Данстабл, — сказал он. — Выглядишь ты прекрасно. Боюсь тебя огорчить. Кларенс видел поразительные вещи. Расскажи о них, мой дорогой.
— Э, — сказал граф.
— Это еще не все, — заверил Галахад.
— Ты знаешь, который час? — спросил герцог, обретая утраченный дар.
— Два часа ночи! Галли кивнул.
— Да, в это время лучше спать, — согласился он, — но сперва послушай. Расскажу я, Кларенс слишком расстроен. Мы принесли тебе поразительные новости. Я думаю, твои заплетшиеся кудри[10] встанут, как иглы на взъяренном дикобразе. Знаешь эту картину, как говорится, — «ню»?
— Два часа! Нет, третий!
— Она висела в галерее. Заметь, «висела». Сейчас не висит.
— Что ты порешь?
— Это правда, Аларих, — вмешался лорд Эмсворт. — Я туда зашел за книгой, а ее нет. Картины, не книги.
— Что же из этого следует? — сказал Галли. — Ее похитил человек, которому нравится жанр голой натуры.
— Что!
— Подумай сам.
Растерянность вскоре сменилась праведным гневом. Герцогу редко приходили в голову мысли, но не надо Шерлока Холмса, чтобы разгадать эту тайну, справится и доктор Ватсон. Уподобившись цветом полоскам своей пижамы, герцог вздул кверху усы, и глаза его вылезли из орбит, как у какой-нибудь улитки.
— Траут! — закричал он. А в объяснение прибавил:
— Траут, чтоб ему треснуть! Траут, змея собачья! Траут, чертов гад! Надо было знать. Платить не хочет, вы подумайте! Ничего, я ему покажу! Я его допеку! Он мне вернет картину!
Заметив, что лорд Эмсворт смотрит на него, как золотая рыбка, с которой его часто сравнивали сестры, Галли поспешил на помощь.
— Данстабл собирался продать картину Трауту, — пояснил он, — но Траут, видимо, решил сэкономить деньги.
Герцог тем временем излагал свои планы:
— Я ему скажу: «Давай, гони картину!» Я ему голову сверну! Галли заметил, что мера эта очень помогает.
— Где его комната?
— Не знаю, — отвечал Галахад. — Где его комната, Кларенс? Граф очень удивился, что от него ждут сведений.
— Откуда мне знать, Галахад? В замке пятьдесят две комнаты. Многие вообще заперты — вот та, где ночевала Елизавета, и залы какие-то, но мистер Траут не в них. Куда-нибудь Конни его засунула.
— Тогда, — сказал рассудительный герцог, — пойду спрошу Конни.
Как на беду, девятый граф снова стоял рядом со столиком, на который герцог водрузил бокал и чащу (пустые), часы, календарь и фотографию Джеймса Скунмейкера с леди Констанс. Когда страшные слова достигли его сознания, он дернулся, столик упал в привычной манере, герцог воскликнул: «Ну, Эмсворт!», а Галли предупредил, что это может войти в привычку. Но граф отмел укоры.
— Аларих! — вскричал он.
— Что еще?
— Не буди Конни!
— Ха-ха!
— Я не знаю, что она сделает!
— Что ж, пойдем, узнаем, — предложил Галли. Он был добр и не хотел стимулировать надпочечники брата, а потому прибавил: —Ты, Кларенс, не ходи, мы справимся. Спи, милый принц,[11] и ангельское пенье тебя утешит. Пошли, Данстабл.
