Изображать белую сову ему не понадобилось, ибо крестник сам вышел из кустов.
— Я уж думал, вы не придете, — сказал он, ибо с непривычки совсем извелся. Пришел он в одиннадцать пятнадцать, и ему казалось, что он дышит букетом свиньи с раннего детства.
Галли, с обычной своей деликатностью, заметил, что часы над конюшней спешат. Джон отвечал, что извела его тьма, и Галли согласился, что это она умеет.
— Ничего не поделаешь, днем — опасно, — пояснил он. — Помню, я это говорил одному пеликану, Биллу Боумену. Влюбился, а родители его девицы увезли ее в Кент. Естественно, он написал ей письмо, предложил бежать, а передать это письмо хотел с их садовником. Я отговаривал…
— Зачем нам тут стоять? — спросил Джон; но слова его пропали даром.
— Да, так я отговаривал. «Влезь по водосточной трубе, — советовал я, — а сперва швырни камешек в окошко. Влезь и все изложи. Иначе ничего не выйдет». Он туда-сюда, брюки жалко, — и наутро пошел искать садовника. Ну, дал ему денег, дал письмо, а это, естественно, был отец девицы. Погнался за ним с вилами. Главное — деньги не вернул! Это подумать, заплатил целый фунт за то, чтобы продираться через изгородь, спасаясь от вил! Так что днем — опасно. Кстати о письмах, почему тебе не написать своей красотке?
— Прошу вас, — сдержанно сказал Джон, — не называйте ее так вульгарно.
— Надо же ее как-то называть! — обиделся Галли.
— Хотя бы «мисс Гилпин».
— Ну, знаешь! В общем, понятно. Почему ты ей не напишешь?
Джон покачал головой, что не очень разумно, когда собеседники — в темноте.
— Ничего не выйдет. Надо увидеться.
— Вообще-то ты прав. Букмекера, к примеру, уломаешь только лицом к лицу — погладишь по руке, снимешь с рукава пушинку… С девицами — то же самое. Как их поцелуешь в письме?
Джон задрожал.
— А в замок попасть никак нельзя?
Надежда в его голосе тронула доброго Галли. Он хотел бы подбодрить — но не мог.
— Никак. Не успеешь ты войти, Конни скажет своим клевретам: «Выбросить его!», и еще прибавит: «Пусть перевернется два раза в воздухе». Задержаться на десять минут помогли бы фальшивые усы. Тогда бы ты отрекомендовался слесарем. Один пеликан…
Однако история пеликана, проявившего интерес к трубам, осталась нерассказанной. Как мы неоднократно сообщали, Галахада Трипвуда нелегко остановить, но фонарик, приближающийся во тьме, это сделать может.
Джон тоже увидел свет и мгновенно исчез. Галли последовал его примеру, решив, что факелоносцу не стоит рассказывать о злополучном пеликане. Собственно, они с Джоном уже обменялись картинами.
Вернувшись в замок кружным путем, он задвинул засовы, чтобы не огорчать Биджа, который подумал бы, что это — его оплошность, и пошел к себе.
Галерея была недалеко от его комнаты, но он решил не спешить — повесить картину он успеет, до утра еще шесть часов, а вымыться надо. Словом, он взял свою любимую губку и направился в ванную.
2Рассказ о слесаре-пеликане прервал сам лорд Эмсворт. Обычно в это время он спал, но тревожные мысли выгнали его из постели, словно шило, пропущенное сквозь матрас.
Да, ветеринар сказал, что благородное животное — в прекрасной форме, беспокоиться не о чем; и все же граф беспокоился. Ветеринары — тоже люди, они могут ошибаться. Могут они и скрыть из жалости неизлечимую болезнь.
Граф долго не мог уснуть, а когда уснул — радости это не прибавило. Сон, великий целитель, не справился со своим делом. Страдальцу приснилось, что он пришел к Императрице и вместо небесной красоты увидел истинный скелет, словно несчастная свинья взбиралась на горные вершины или победила в спортивной ходьбе от Лондона до Брайтона.
От ужаса он проснулся. Обычно, моргнув раз-другой, он засыпал снова, но теперь встал, надел халат, сунул ноги в шлепанцы и взял из комода фонарик, ибо хотел убедиться, что страшное видение — только сон.
Возможно, в спокойном состоянии он бы удивился, что дверь не заперта, но о спокойствии не было и речи.
Фонарик был не так уж нужен, зато на него слетелись, словно только его и ждали, все насекомые, которые живут в сельской местности летучими бандами. Подходя к обиталищу Императрицы, граф глотал шестого комара.
Стояла тишина, разве что где-то вдали проехала машина, а поближе — закричала белая или серая сова. Свинья не издавала ни звука, и граф не сразу понял, что в такое время она просто спит. Для Галахада, чья личность сложилась в «Пеликане», начинался вечер, но для приличной свиньи это — глубокая ночь. Еще восемь часов она не выйдет из домика.
Однако ему хотелось ее увидеть, и он поддался соблазну. Перелезть через перила — как говорится, дело плевое; поскользнуться и упасть ничком — еще легче. Все это его не смутило. Увидев, что Императрица спит ангельским сном, граф понял, как беспочвенны его кошмары. Три года подряд получала она медали по классу жирных свиней, и, выйди сейчас на помост, все бы закричали: «Победа!» Юлий Цезарь, приближавший к себе тех, кто потолще, принял бы ее без единого слова.
Возвращался лорд Эмсворт, как на крыльях. Все к лучшему, думал он, в лучшем из миров; и только дойдя до замка, изменил свои взгляды. В лучшем из миров не запирают засовы, когда ты ненадолго вышел.
3Домовладельцу все ж неприятно, когда он не может войти в свой дом, и мы не будем осуждать лорда Эмсворта за то, что он огорчился. Конечно, человек сильный легко решит затруднение, если легкие у него в порядке. Много лет назад восьмой граф, вернувшись с ежегодного обеда Верных Шропширцев, орал так, что все обитатели замка, не свалившиеся в истерике, кинулись открывать, и он, швырнув свою трость в дворецкого, проследовал в спальню.
Сын его и наследник растерянно глядел сквозь пенсне на запертую дверь. В отличие от предшественника, он отнюдь не был уверен, что хозяйка (в данном случае — сестра) воздержится от упреков. Его покойная матушка прыгала вверх на шесть вершков, когда муж к ней внезапно обращался.
Мысль о Конни парализовала девятого графа. Комары, мошки и жучки в большинстве своем решили, что он обратился в соляной столп; как же удивились они, когда он задвигался! Ему пришло в голову, что при такой погоде герцог оставит открытым выходящее в сад окно. Акробатом лорд Эмсворт не был, по трубам не взбирался, но войти в открытое окно, доходящее до пола, мог не хуже других. Полный надежд, он обошел угол и, словно к магниту, направился к этому окну.
Туда же двигалась и кошка, днем обитавшая в конюшне, по ночам — бродившая. Кошки любопытны; ей захотелось узнать, что там, в комнате. Когда граф переступал порог, она, за неимением лучшего, исследовала домашнюю туфлю.
Ноги, появившиеся рядом, понравились ей больше. Да, они странно пахли, но о них можно потереться. Оставив туфлю, кошка обратилась к ним, а их владелец испытал то же самое, что испытывал в детстве, когда склонный к шуткам приятель орал ему сзади в ухо. Девятый граф исполнил па, которым в лучшую свою пору славился Нижинский.[8] Раздался грохот, какой раздался бы, окажись в посудной лавке особенно буйный бык.
Напомним, что леди Констанс постаралась устроить все в комнате как можно лучше. Среди прочего она сочла нужным поставить туда круглый столик, а на него — бокал с розой, чашу с сухими лепестками, часы, календарь и свою свадебную фотографию. На все это граф и налетел, закончив антраша.
Грохот еще не утих, когда зажглись лампы и в их свете предстал герцог. На нем была лимонная пижама в малиновую полоску.
При всех своих недостатках трусом герцог не был. Услышав, что к ним ворвались ночные мародеры, другие закрылись бы простыней и тихо ждали их ухода; другие — но не он. Герцог гордился тем, что не терпит всяких глупостей, так будет ли он терпеть их от воров, решивших поиграть в футбол? Вооружившись бутылкой минеральной воды, он кинулся в бой с пылом ассириян, идущих, по меткому выражению поэта, как на стадо волки, — и увидел лорда Эмсворта.
Воинственный дух был этим обижен. Приятно ли вооружиться до зубов — и увидеть перед собой слабую улыбку хозяина? Особенно раздражала улыбка. Как будто мало ворваться в час ночи, чтобы станцевать pas seul![9] Нет, этот Эмсворт определенно рехнулся.
Незваный гость тем временем решил хоть что-нибудь сказать. В конце концов этого требует простейшая вежливость. Улыбнувшись еще слабее, он произнес:
— Добрый вечер, Аларих.
— Добрый? — взвился герцог. — Чем, интересно узнать? И почему вечер? Поздняя ночь. Что ты здесь делаешь?
— Я шел к себе, — объяснил граф. — Кажется, я тебя побеспокоил,
— Еще как!
— Прости, пожалуйста. Столик свалил… Я нечаянно. Это кошка.
— Какая кошка? Тут нет никаких кошек.
Граф смотрел на него именно тем взором, который доводил до умоисступления леди Констанс, леди Дору, леди Шарлотту, леди Джулию и леди Гермиону.
