— Тогда пойду, молочка вам погрею, — сообщила она, твердо веря, что теплое молоко если не отгонит, то подуспокоит ангела смерти.
Когда дверь за ней закрылась, Джо с облегчением вздохнул.
— Я уж думал, она не уйдет, — простонал он. — Скажи ей, что я не хочу никакого молока.
— Выпей лучше виски с содовой.
— Да, вот это — дело.
Джон пошел на кухню и все уладил, хотя матушка Бальзам и заметила: «Он тут у нас ноги протянет. Что ж, вам виднее».
— Ну вот, — сказал он другу. — Что случилось?
Может быть, раньше Джо рассказал бы все постепенно — он был деликатен и не любил пугать. Но за день он вымотался вконец, и весть выскочила из него, как пробка из бутылки.
— Картина фальшивая!
— Картина? Какая картина?
— Какая? Ну, знаешь! Да Робишо. Которую мы продали герцогу. Ты что, не слышишь? Это подделка.
Теперь Джон понял, и эффект был такой, словно матушка Бальзам, подкравшись сзади, вылила на него ведро ледяной воды. Против всяких ожиданий, он забыл о Линде. Речь он обрел не сразу, а когда обрел, пролепетал:
— Ты уверен?
— Еще бы! Настоящую освидетельствовал Мортимер Бейлис, а если уж он говорит: «Настоящая», — спорить нечего.
Джон смутно понял, что есть не одна, а две ню кисти покойного Клода Робишо, — все остальное было в тумане.
— Объясни с начала, — попросил он. — Откуда ты взял эту, которая у герцога?
— Купил в Париже у румынской парочки. Такая галерейка недалеко от Мадлен. Нет, надо было знать! — горько воскликнул он. — Надо было спросить: «Бендер, если бы ты написал поддельную картину, куда бы ты ее отнес?» Ответ ясен, к каким-нибудь румынам.
— А другая откуда, настоящая?
— Она была у моего отца. Просто ужас какой-то, прямо у нас и висела! Видимо, отец ее придерживал.
— Так почему?..
— Потому что он отдал ее почистить. Сегодня ее принесли. Что нам делать, Джон?
— Отдать герцогу настоящую.
— Да он нас ославит! Разоримся, моргнуть не успеем. Картинная галерея — очень нежная штука. Она живет своей репутацией. Нет, говорить ничего нельзя, иначе нам конец.
— Нельзя же брать деньги за подделку.
— Да, ты прав.
— Так что же?
— Выкупим ее, хоть за двойную цену.
— А как мы это объясним?
— Не знаю.
— Он заподозрит ловушку и взвинтит цену. Я много о нем слышал от крестного, говорит — сквалыга, каких мало. Обдерет как липку. Лучше ее подменить.
— Лучше, ничего не скажешь. А как?
Джон признал, что вопрос хороший, и они помолчали. Джо выпил еще виски.
— Да, — сказал он, — надо стащить подделку и заменить настоящей. Хоть бы мы знали, где она, то есть подделка.
— У герцога.
— А герцог?
— В Бландингском замке.
— Значит, нужно получить приглашение.
— Господи! — закричал Джон, и матушка Бальзам покачала на кухне головой, думая о том, как портит ее хозяина общение с этим Туруру.
Джо пролил на брюки почти все виски.
— Галли! — завопил Джон, и матушка Бальзам совсем разогорчалась, таких ругательств она и не слышала. — Галли в замке!
— Да? — переспросил Джо. Он много слышал о Галахаде, и слабая надежда замерцала за его очками. — Значит…
— Он все и решит, он может. Завтра еду в Маркет Бландинг, — сказал Джон.
2Поехать он смог только в середине дня, утром слушалось дело Онапулос и Онапулос против компании, занимавшейся разливом вина в бутылки. Дело он проиграл, снискав ворчание судьи и резкость обоих Онапулосов, считавших, что только тупость адвоката помешала их торжеству. Когда же он садился в поезд два тридцать три, весь вокзал ужасался, резонно полагая, что он еще хуже, чем вчера.
Прощание с матушкой Бальзам его не утешило. Когда заботливая женщина видит, что ее подопечный готовится к путешествию, хотя только что приехал, ею овладевает любознательность, и она ее не подавляет. Пока Джон складывал чемоданчик, шел такой разговор:
— Едете, а?
— Да.
— Только что ездили.
— Да.
— Куда ж на этот раз?
— В Шропшир.
— Вы ж там были!
— Да.
— Так чего ехать?
— Надо повидать одного человека.
— Это в Шропшире?
— Да.
— А где?
— В одном местечке, Маркет Бландинге.
— Не слыхала!
— Бывает.
— А вы туда ездили?
— Да.
— Вот и остались бы.
— Сегодня у меня был суд.
— Бальзам тоже все ходил в суд. А что это? Вроде пакет.
— Картина.
— Везете туда?
— Везу.
— Послали бы, оно дешевле.
— Да.
— Вот и пошлите.
— Ой, не могу! — сказал Джон, и матушка поняла, что влияние мистера Вуруру еще тлетворней, чем она думала.
Когда последний из пеликанов узнал от Биджа, что звонил крестник, он не обрадовался. Прирожденный вождь не любит, чтобы нарушали его инструкции. Поэтому, придя в «Герб Эмсвортов», он был сдержан.
— Сказано тебе, сиди в Лондоне, — напомнил он. Джон не испугался.
— Я по другому делу.
— То есть как?
— Не из-за Линды.
— Да?
— Да.
— Тогда из-за чего? Если я тащился по жаре из-за каких-то пустяков… Что ты хихикаешь?
— Я не хихикаю, — поправил Джон. — Я глухо смеюсь. Рассмешило меня слово «пустяки». Мне очень жаль, что вы шли пожаре…
— По жаре? Я как все три отрока в печи.
— … но дело очень важное. Нам нужна ваша помощь.
— Кому это?
— Мне и Джо Бендеру.
— Кто такой Джо Бендер?
— Я вам говорил, вы забыли, у него галерея.
— А, да! Ты вложил туда деньги.
— Все, какие у меня есть. А сейчас они пропадут, если вы не поможете.
— Дорогой мой, что я могу? Нам, младшим сыновьям, не положено иметь деньги. Двадцать фунтов дам, но что это? Да и то вряд ли наскребу.
— Спасибо. Деньги мне не нужны.
— Тогда зачем ты их просишь?
— Я не прошу.
— Так получилось.
— Простите, Галли. Мне надо украсть две картины.
— Что?
— Да, звучит странно, но это легко объяснить.
— Вот и объясни.
— Хорошо.
Как мы уже говорили, Галли лучше рассказывал, чем слушал, но на этот раз не дал повода к недовольству. Он впитывал каждое слово, не прерывал и даже не сказал, что нечто похожее случилось с одним пеликаном. Выслушав, он заметил, что сделать это — легче легкого, а к тому же и приятно. В сельской местности, пояснил он, некуда девать время, и такие дела — истинное благодеяние.
— Картину привез? — деловито спросил он. — Как сказал бы мой брат Кларенс, прекрасно, прекрасно. Где она?
— Наверху, в моей комнате.
— Сейчас я ее не возьму.
— Как же так?
— Дорогой мой, подумай сам! Что я скажу, если встречу Конни?
— Да, вы правы.
— Действовать надо ночью. Договоримся, где встретиться. Где же? Не в развалинах часовни, их просто нет. Здешних мест ты не знаешь. Похожу, подумаю.
Он походил и подумал, видимо — успешно, ибо после одиннадцатого круга сообщил:
— У свиньи!
— Где?
— Там, где живет премированная свинья моего брата. Место идеальное. Как бы темно ни было, запах ни с чем не спутаешь. Рядом — огород. Дойди до него, а дальше — по нюху. Когда ты еще не родился, пели песенку, и припев начинался так: «Не все благоухает розой». Прямо про нашу свинью! Как у тебя с обонянием? Все в порядке? Тогда не ошибешься. Надо спешить. Сделаем все сегодня. Данстабл хочет перепродать эту картину Трауту, а Траут вчера приехал. Значит, в полночь, у свинарника.
Запоздалое раскаяние терзало Джона. Он впервые подумал о том, что просит слишком много.
— Мне очень стыдно, Галли, — сказал он. — Не надо бы вас впутывать.
— Ничего, развлекусь.
— Не слишком поздно для вас? Все ж полночь.
— Это вообще не ночь, это вечер.
— А если вас поймают?
— Не поймают. Меня никогда не ловят. Я — тень.
— Сказать не могу, как я благодарен! Вы сняли с моей души такой груз…
— Ничего, еще много осталось.
— Да. — Джон закашлялся, словно его настигла внезапная простуда. — А вы… а вы… а вы… с ней не говорили?
— Нет еще. Тут спешить нельзя.
— Как… ну… это… как она вообще?
— Физически — превосходно. Духовно — похуже. Терпи. Напомни себе, что гнев ее пройдет. Время — великий целитель, и так далее. Значит, в двенадцать ноль-ноль. Притаись во тьме, а когда закричит белая сова — беги. Белая сова — в моих силах. А не выйдет, будет серая.
1Часы над конюшней отбивали четверть (что означало одиннадцать сорок пять), когда Галли вышел из галереи с поддельной ню. Он надел башмаки на резине и ступал мягко, как и подобает грабителю. Стараясь не поскользнуться на дубовых ступеньках, он прошел через холл к выходу и отодвинул засовы (задвигал их Бидж перед тем как нести напитки в гостиную, т. е. — в девять тридцать). Выходя, он пожалел на мгновение о растраченных впустую годах — вот так, очень давно, выходил он во тьму, чтобы обменяться мыслями с той, у которой теперь есть внуки.
