С шумом и смехом вошли девушки в рощу святой Троицы, которая считалась святым заповедником и потому сохранила свою первозданную прелесть.
Все разбрелись собирать землянику, чернику, боярышник. Нуну и Марине незаметно отстали от подруг и спустились к реке Чхери. Они освежились холодной водой и уселись на берегу.
Долго сидели, не решаясь прервать молчание.
– Что случилось, Нуну, почему не расскажешь ничего мне? – заговорила наконец Марине.
– Что мне рассказать! – с тоской воскликнула Нуну. – Наши взяли выкуп сполна, шьют мне подвенечное покрывало, Гиргола готовится к свадьбе, а от Иаго все нет и нет никаких вестей, – и Нуну залилась слезами.
– Значит, все-таки решили отдать тебя замуж за Нинию.
– Решили! – горько улыбнулась Нуну. – Клянусь богом, свадебное покрывало станет моим саваном, но только Ниния не введет меня в свой дом!
– А что ты можешь сделать?
– Об этом узнает теми!
– Ах, горе мне! Если Иаго не вернется, ты не выйдешь замуж, так что ли?
– Нет, не выйду!
– Разве это можно?… А вдруг Иаго уже давно выпустили, разве ты узнаешь, куда он пошел?
– Что ты говоришь, моя Марине? – удивилась Нуну.
– Правду говорю, бог свидетель!
– Не говори так, а то поссорюсь с тобой! – сурово сдвинув брови, сказала Нуну. – Иаго не может мне изменить, мы поклялись друг другу перед богом!
– Как знаешь!.. – Марине задумалась.
Сама Марине тоже любила, был и у нее возлюбленный, и она не променяла бы его ни на кого на свете, не изменила бы ему никогда. Но она видела безысходную печаль Нуну, мало было надежды на возвращение Иаго, и она попыталась набросить тень на любовь Иаго, помочь подруге разлюбить его. А Нуну дала ей такой суровый отпор, что теперь она жалела о своих словах.
– Значит, ты не сможешь забыть своего Иаго? – помолчав, спросила она.
– Нет, нет, моя Марине, скорее умру, чем с ним расстанусь. Его арестовали, погубили из-за меня… Могу ли я покинуть его?…
– Ты права, милая, изменить ему ты не можешь! – горячо согласилась Марине.
– Чем мне помочь ему, какое средство найти? Сгораю я, сохну, его ожидая, и ниоткуда нет мне утешения. Если б могла, продалась бы в рабство, лишь бы его спасти!
Вдруг позади них раздвинулись ветки и вооруженные люди выскочили из засады. Девушки вскочили и в страхе прижались друг к другу.
Среди напавших девушки узнали Гирголу, он подбежал к Нуну и оттащил ее в сторону.
– И теперь будешь упрямиться? – спросил он с насмешкой.
Нуну, вся дрожа от страха, не могла вымолвить ни слова, и побледневшая Марине тоже застыла на месте.
– Пусть-ка придет Иаго, пусть поможет тебе! – издевался Гиргола над Нуну. – Идем! – приказал он ей, грозно тараща глаза.
– Куда? – растерянно спросила Нуну.
– Я знаю, куда! – усмехнулся Гиргола и потащил ее за руку. Только теперь опомнилась Нуну, она напрягла все свои силы и вырвалась из рук Гирголы.
– Не пойду с тобой, пока жива! – закричала она, и глаза ее загорелись, как угли. – Не выйду замуж за твоего брата, я ненавижу его, а тебя презираю, оба вы – бабы трусливые!.. – кричала Нуну.
– Иди, говорят тебе! – заревел Гиргола, снова схватив ее за руку.
– А-ах! Баба, баба трусливая! И зачем только шапка мужская на тебе, повязал бы голову моим платком, он тебе больше к лицу! – кричала Нуну, оскорбляя насильника, яростно сопротивляясь.
– Помогите мне! – окликнул Гиргола своих. Те, лихо подбоченившись, спокойно и равнодушно глядели на эту борьбу. Но на зов Гирголы они все, как один, кинулись к Нуну и подхватили ее.
Марине, оцепеневшая от испуга и неожиданности, вдруг пришла в себя и, сорвав с головы шелковый платок, бросила его к ногам мужчин.
– Окажите мне честь, оставьте ее в покое! – воскликнула она, надеясь, что этот обычай, священный для каждого горца, укротит озверевших насильников.
Если бы обезумевший от горя отец с оружием в руках настиг убийцу своего сына, даже и он не попрал бы просьбы женщины, остановился бы перед брошенным к его ногам женским головным платком, но можно ли было ожидать этого от Гирголы, развращенного царской службой, давно уже растоптавшего все обычаи гор! Что значили для него мольбы женщины, что значила лечаки, так почитаемая некогда на его родине?
– О-о! – махнула рукой Марине. – Нет, вы не мужчины, нет у вас ни чести, ни совести, ни стыда…
– Болтай, болтай себе! Многого ты этим добьешься! – с насмешкой огрызнулся Гиргола.
– Я-то сама ничего не добьюсь, но у отца Нуну есть братья, они не простят тебе, Гиргола.
– Ты чего ко мне пристала, девка проклятая?
– Не бесчесть нас, Гиргола, – ведь ты мужчина, шапку носишь на голове.
– Да я здесь с согласия Онисе, он мне сам посоветовал ее похитить. Кого же ты защищаешь, чего требуешь от меня?… А теперь отойди подальше, не то, богом клянусь, на месте тебя уничтожу!
– Кого ты уничтожишь, баба ты подлая? – крикнул юноша, неожиданно выскочивший из чащи. Он схватил Гирголу за руки. – Отойди в сторону, если есть в тебе хоть капля мужества!
Это был Коба, возлюбленный Марине. Он шел на охоту в горы и, услышав шум и крики, свернул в лес.
Коба и Гиргола сошлись. Разгорелась борьба. Оба были сильные и ловко увертывались друг от друга.
Гиргола старался оттеснить Кобу к пропасти и столкнуть его туда. Коба понял этот коварный замысел, напряг все силы и свалил Гирголу. Он выхватил кинжал и занес его над врагом. Тогда один из людей Гирголы, подскочив сзади, ударил прикладом ружья по занесенной руке и Коба выронил кинжал. Гиргола воспользовался этим и вскочил на ноги. Между тем Коба быстро схватил левой рукой упавший кинжал и двинулся на того, кто помешал ему в единоборстве с Гирголой. Тот отступил и нацелился из ружья. Коба ловко подскочил к нему и, отодвинув левой рукой дуло ружья, изо всех сил вонзил ему в грудь кинжал по самую рукоять.
Тотчас же извлекши из раны кинжал, Коба огляделся по сторонам. Гиргола и его сообщники уже успели похитить Нуну. Вскочив на коней, они спасались бегством со своей добычей. Коба увидел всадников, мчавшихся по гребню горы. Он рванулся вперед, хотел их преследовать, но они были уже далеко. Он заскрежетал зубами в бессильной злобе.
– Подожди ты у меня, Гиргола! – пригрозил Коба. – Доберусь я до тебя! Пусть не растут у меня над губой усы, если я спущу тебе это!
Он вернулся на место боя, где лежал с искаженным лицом поверженный убитый враг.
– Зачем ты напал на меня, зачем заставил пролить свою кровь, несчастный? – с презрением глянул на него Коба.
И только теперь вспомнил он о своей любимой. Марине лежала в глубоком обмороке. В жаркой схватке Коба этого не заметил.
Он кинулся к ней.
– И женщин стали убивать! – он думал, что она ранена. – Какое настало время! – горько воскликнул он. – Лучше смерть, чем такая позорная жизнь!
Марине пришла в себя. Близость друга, который спасся от опасности и вот теперь цел, невредим и рядом с нею, так ее потрясла, так переполнила благодарностью ее сердце, что слезы полились у нее из глаз.
Она крепко обняла его, и в эту минуту ей казалось, что все беды уже миновали и нет больше горя на земле. Она целовала его, ласкала, вся замирая от счастья.
Увы, скоро пришлось им стряхнуть с себя блаженное забытье и вернуться к горькой действительности. Коба убил человека, а этого было достаточно, чтобы разлучить его с родиной, иначе ему грозила тюрьма или смерть.
Они ужаснулись тому, что произошло. Им следовало тотчас же расстаться, и как тяжко было для них это расставание?
Девушка кинулась догонять своих подруг, а Коба подхватил ружье и ушел бог весть куда…
И в тот же вечер, не посчитавшись с тем, что Нуну отказывалась от брака, сопротивлялась, не хотела стоять в церкви рядом со своим женихом, поп сочетал ее с Нинией теми узами, которые могла расторгнуть одна только смерть.
Аршская крепость, прославленная своей неприступностью не только в истории Хеви, но и всей Грузии, как бы умышленно оградила себя высокими скалами, делавшими ее недоступной для человека, кроме как с одной стороны. Да и с этой одной стороны так трудно ее достигнуть, что один человек, преградив путь, может задержать на нем целое войско; тропинка, узким поясом обвивающая голую скалу, кое-где так узка, что даже одному путнику трудно пройти по ней.
Внутри ограды Аршского укрепления широко раскинулась прекрасная зеленая поляна, которая так щедро усеяна тысячью ароматных цветов и орошена такими студеными ключами, что кажется обителью бессмертных. Кругом в скалах вырыты пещеры, вполне пригодные для человеческого жилья. Укрепление это давно покинуто, никто в нем не живет, и только один раз в год сходятся туда люди, чтобы прославить знамя аршского святого Георгия, покоящегося в одной из пещер.
Несколько бурок сушилось на солнце, дым выбивался из расселин пещеры, – видимо, кто-то поселился в Аршской крепости.
Солнце уже клонилось к закату, когда из пещеры вышел мохевец с печальным и встревоженным лицом; он подошел к роднику, постоял там молча, потом, тяжело вздохнув, опустился на камень.
