Намъ предстояло большое затрудненіе — заставить Филиппа прочесть собственныя статьи Трегарвана въ Обозрѣніи. Сначала онъ сказалъ, что не можетъ помнить ихъ, стало быть не кчему ихъ и читать. А новый хозяинъ Филиппа имѣлъ привычку дѣлать искусные намёки на свои статьи во время разговора, такъ что нашъ другъ Филиппъ находился какъ на экзаменѣ при каждомъ свиданіи съ Трегарваномъ, мнѣніе котораго о свободной торговлѣ, о таксѣ на солодъ, объ умыслахъ Франціи, и мало ли еще о чомъ, можно было принять или опровергнуть, но слѣдовало, по-крайней-мѣрѣ, знать. Мы заставили Филиппа прочесть всѣ статьи его хозяина, мы дѣлали Филиппу вопросы объ этихъ статьяхъ, а жена моя такъ потакала этому жалкому члену парламента, что я дрожалъ при мысли, съ какому лицемѣрію способенъ ея полъ. Что если эти хитрости и притворства, которыми она опутываетъ другихъ, употребитъ она со мною? Ужасная мысль! Нѣтъ, ангелъ! для другихъ ты можешь быть ласковой лицемѣркой, для меня ты олицетворенное чистосердечіе! Другіе мущины могутъ быть обманываемы другими женщинами, но я не поддамся ничему подобному.
Намъ положили жалованье, какъ редактору. Намъ кромѣ того платили за наши статьи. Это Обозрѣніе доставляло намъ порядочный доходецъ и мы желали, чтобъ это продолжалось вѣчно. Мы могли написать романъ. Мы могли доставлять статьи въ ежедневную газету. Мнѣ кажется, что жена моя даже принялась кокетничать съ Кросстикскимъ бишопомъ, чтобы доставить Филиппу пасторскій приходъ, и хотя она съ негодованіемъ отвергала это обвиненіе, не угодно ли ей объяснить, почему проповѣди бишопа такъ расхваливались въ Обозрѣніи?
Грубость и откровенность Филиппа нравились Трегарвану, къ нашему удивленію, а мы всѣ дрожали, чтобы Филиппъ и этого мѣста не лишился, какъ перваго. У Трегарвана было нѣсколько загородныхъ домовъ, и въ нихъ не только его редакторъ былъ дорогимъ гостемъ, но и семья его, которую особенно полюбила жена Трегарвана. Въ Лондонѣ у лэди Мэри собиралось общество, въ которомъ появилась наша Шарлотта, и разъ шесть въ сезонъ богатый корнуэлльскій помѣщикъ угощалъ сотрудниковъ Обозрѣнія. Вино его было превосходное и старое, шуточки тоже старенькія, столъ пышный, важный, обильный. Если Филиппъ ѣлъ хлѣбъ зависимости, то кусокъ былъ здѣсь ласково приготовляемъ для него, и онъ ѣлъ его смиренно, безъ большаго ворчанія. Эта діэта нездорова для гордыхъ желудковъ, но Филиппъ былъ теперь очень смирененъ и признателенъ за доброту. Онъ принадлежитъ къ числу такихъ людей, которымъ нужна помощь друзей, но которые могутъ принимать одолженія, не теряя своей независимости, не отъ всѣхъ, но отъ нѣкоторыхъ, которымъ онъ отплачиваетъ не деньгами, а привязанностью и признательностью. Какъ этотъ человѣкъ смѣялся моимъ остротамъ! Какъ онъ обожалъ даже землю, по которой ступала моя жена! Онъ сдѣлался нашимъ защитникомъ. Онъ ссорился съ тѣми, кому не нравился нашъ характеръ, кто не хотѣлъ видѣть нашихъ совершенствъ. Мы не могли сдѣлать ничего дурного въ глазахъ Филиппа, и горе тому, кто съ неуваженіемъ говорилъ о насъ въ его присутствіи!
Однажды, за столомъ своего хозяина, Филиппъ выказалъ свою слабость, защищая насъ противъ злыхъ отзывовъ этого Трэйля, о которомъ было уже говорено. Разговоръ шолъ о характерѣ вашего покорнѣйшаго слуги и Трэйль не пощадилъ меня, какъ онъ не щадилъ никого. Будь вы ангелъ, спустившійся съ небесъ, Трэйль постарался бы запачкать вашу одежду и всунуть чорные пёрушки въ ваши крылья. А я знаю, что я вовсе не похожъ на ангела, и ступая по землѣ, не могу не запачкать моихъ панталонъ. Мистеръ Трэйль началъ рисовать мой портретъ, налегая на тѣ мрачныя тѣни, которыя этотъ извѣстный художникъ имѣетъ привычну употреблять. Я быль паразитъ аристократизма, бездушный наушникъ, разбойникъ, пьяница и убійца, возвращонный каторжникъ и т. д.
Филиппъ опоздалъ къ обѣду; въ этомъ проступкѣ, и долженъ сознаться, онъ часто бываетъ виноватъ. Всѣ сидѣли за столомъ, онъ взялъ единственное порожнее мѣсто и оно случилось рядомъ съ Трэйлемъ. По другую сторону Трэйля сидѣлъ дородный человѣкъ съ здоровой и румяной физіономіей и въ огромномъ бѣломъ жилетѣ. Къ этому человѣку Трэйль обращалъ свой любезный разговоръ и раза два назвалъ его сэръ Джонъ. Мы уже видѣли, какъ Филиппъ ссорился за столомъ. Онъ далъ обѣтъ исправиться въ этомъ отношеніи. Ему это удалось, возлюбленные братья, не лучше и не хуже, чѣмъ вамъ и мнѣ, признающимся въ своихъ проступкахъ и обѣщающимъ исправиться, и повторяющимъ тѣже проступки каждый день.
— Это самый самонадѣянный человѣкъ во всёмъ Лондонѣ, продолжалъ Трэйль: — и самый суетный. Онъ броситъ полковника, чтобъ обѣдать съ генераломъ. Васъ двухъ баронетовъ онъ можетъ быть не оставитъ, чтобъ обѣдать съ лордомъ, но обыкновеннаго баронета оставитъ.
— Почему же не оставитъ насъ? спрашиваетъ Трегарванъ, котораго забавляла эта болтовня.
— Потому-что вы не похожи на обыкновенныхъ баронетовъ; потому что у васъ есть большія помѣстья; потому-что, какъ авторъ онъ можетъ бояться вашего Обозрѣнія! кричитъ Трэйль съ громкимъ смѣхомъ.
— Трэйль разсуждаетъ о вашемъ другѣ, говоритъ хозяинъ, улыбаясь пришедшему гостю.
— Это очень счастливо для моего друга, ворчитъ Филиппъ и молча ѣстъ свои супъ.
— Кстати, его статья о мадамъ де-Севинье чистый вздоръ. Никакого знанія того періода. Три грубыя ошибки во французскомъ языкѣ. Тотъ, кто не жилъ во французскомъ обществѣ, не можетъ писать о нёмъ. Что Пенденнисъ знаетъ объ этомъ обществѣ? Человѣкъ, дѣлающій подобныя ошибки, не можетъ понимать французскій языкъ. Человѣкъ, не понимающій по-французски, не можетъ бывать во французскомъ обществѣ. Слѣдовательно онъ не можетъ писать о французскомъ обществѣ. Всё это довольно ясно. Его черезчуръ превознесли, также какъ и его жену. Её называли красавицей, а это просто неряха, вѣчно возится съ дѣтьми. Въ ней нѣтъ никакого стиля.
— Она болѣе ничего, какъ одна изъ лучшихъ женщинъ на свѣтѣ! закричалъ Фирминъ вспыхнувъ и принялся защищать насъ и произнесъ намъ похвальную рѣчь, въ которой, я надѣюсь, было нѣсколько правды. Онъ говорилъ съ большимъ энтузіазмомъ и мистеръ Трэйль присмирѣлъ.
— Прекрасно вы дѣлаете, что защищаете вашихъ друзей, Фирминъ! сказалъ хозяинъ. — Позвольте мнѣ представить васъ…
— Позвольте мнѣ самому представиться, сказалъ господинъ, сидѣвшій по другую сторону Трэйля. — Мы съ вами родственники, мистеръ Фирминъ — я сэръ Джонъ Рингудъ.
И сэръ Джонъ протянулъ Филиппу руку черезъ стулъ Трэйля. Они много говорили въ этотъ вечеръ, а когда Трэйль увидалъ, что знатный помѣщикъ былъ дружелюбенъ къ Филиппу и самъ выставилъ своё родство, его обращеніе съ Фирминомъ перемѣнилось. Онъ впослѣдствіи горячо хвалилъ сэра Джона за доброту, съ которою онъ призналъ своего несчастнаго родственника, и сострадательно сказалъ:
— Филиппъ можетъ быть не похожъ на доктора Фирмина, онъ не виноватъ, что его отецъ былъ мошенникъ.
Въ прежнее время Трэйль ѣлъ и пилъ за столомъ этого мошенника. Но вѣдь правда, знаете, должна стоять выше всего, и если вашъ родной братъ совершилъ проступокъ, справедливость требуетъ, чтобъ вы закидали его каменьями.
Въ прежнее время, вскорѣ послѣ смерти лорда Рингуда, Филиппъ оставилъ свою карточку у дверей этого родственника, и буфетчикъ сэра Джона, пріѣхавшій въ коляскѣ своего господина, оставилъ карточку Филиппу, которому это вовсе не понравилось и онъ даже употребилъ ругательныя выраженія, говоря объ этомъ, но когда они встрѣтились, ихъ знакомство было довольно пріятно. Сэръ Джонъ слушалъ разговоръ своего родственника — а кажется Филиппъ держалъ себя, по обыкновенію, свободно и непринужденно — съ интересомъ и любопытствомъ, и впослѣдствіи признавался, что злые языки очернили характеръ молодого человѣка. Если въ этомъ отношеніи Филиппу пришлось хуже своихъ ближнихъ, я могу только сказать, что его ближнія необыкновенно счастливы.
Черенъ два для послѣ встрѣчи кузеновъ спокойствіе Торнгофской улицы было нарушено появленіемъ великолѣпной жолтой каретѣ съ гербами съ кучеромъ въ парикѣ и съ напудреннымъ лакеемъ. Бетси, няня, выходившая гулять съ малюткой, встрѣтила этого гиганта на порогѣ двери мистриссъ Брандонъ, а дама въ каретѣ отдала три карточки лакею, которой передалъ ихъ Бетси. Бетси увѣряла, что дама въ каретѣ любовалась малюткой и спрашивала сколько ей мѣсяцевъ, чему мама малютки вовсе не удивлялась; черезъ нѣсколько времени послѣдовало приглашеніе на обѣдъ и наши друзья познакомились съ своими родственниками.
Филиппа, во второй его визитъ къ сэру Джону, ввели въ библіотеку, гдѣ огромное фамильное дерево висѣло надъ каминомъ, окружонное цѣлой галереей покойныхъ Рингудовъ, которыхъ представителемъ былъ теперь баронетъ. Сэръ Джонъ сообщилъ Филиппу, что онъ уважаетъ людей за ихъ собственныя дѣла, а не за то, что сдѣлали ихъ предки. Вотъ, напримѣръ, покойный лордъ Рингудъ имѣлъ сына, который умеръ нѣсколько лѣтъ тому назадъ жертвою своихъ сумасбродствъ и развратной жизни. А если бы онъ пережилъ отца, онъ засѣдалъ бы теперь въ палатѣ пэровъ — самый несвѣдущій молодой человѣкъ, безъ всякихъ правилъ, слабаго ума, самой дурной жизни. А если бы онъ остался живъ и наслѣдовалъ Рингудское имѣніе, онъ былъ бы графъ, а сэръ Джонъ, превосходившій его нравственностью, умомъ и характеромъ, равный ему по происхожденію, оставаля бы просто сэръ Джонъ. Вслѣдствіи этого сэръ Джонъ рѣшился смотрѣть на самаго человѣка, а не уважать его за нелѣпыя прихоти фортуны. Когда сэръ Джонъ говорилъ съ своимъ родственникомъ, слуга вошолъ въ комнату и шепнулъ, что свинцовыхъ дѣлъ мастеръ принёсъ счотъ. Сэръ Джонъ вскочилъ съ бѣшенствомъ, спросилъ слугу, какъ онъ смѣетъ тревожить его, и велѣлъ сказать свинцовыхъ дѣлъ мастеру, чтобы онъ убирался къ чорту. Ничто не могло сравниться съ дерзостью и жадностью ремесленниковъ, сказалъ онъ, кромѣ развѣ дерзости и лѣности слугъ. Тутъ онъ кликнулъ назадъ слугу и спросилъ его, какъ онъ смѣетъ оставлять огонь въ каминѣ въ такомъ положеніи, кричалъ и бранилъ слугу до талой степени, что его новый знакомый удивился, а потомъ, когда слуга ушолъ, продолжалъ свой прежній разговоръ о равенствѣ правъ.
