Онагр подошел к ней, взглянул на нее и подумал: "Она царица бала. Меня здесь многие называют счастливцем, глядя на нее, потому что я уверил… Впрочем, сегодня должно решиться все… Какая ручка пухленькая, беленькая, так бы и поцеловал ее!"
- Четвертый кадриль сейчас начинается, - сказал он ей, кланяясь и закладывая палец за жилет. Эту львиную привычку он не так давно перенял.
Она подняла на него свои глазки и опустила их, потом опять подняла и опять опустила, поправила свой фермуар и произнесла немного нараспев:
- А я думала, что вас нет.
- Меня не было: я приехал к четвертому кадрилю.
- Д-а-а?
Она приподнялась со стула и уронила веер. Адъютант и Онагр бросились поднимать его, но он достался в руки адъютанта, и адъютант; подавая его Катерине Ивановне, был награжден за свою ловкость многозначительной улыбкой.
Онагр покраснел и занялся поправлением своего галстука. Между тем они стали в ряды танцующих.
- С каким нетерпением ожидал я этой минуты, - оказал Онагр, - сегодня целый день для меня тянется так долго… я вас видел во сне.
- Какой скучный сон!
Она то складывала, то развертывала свой веер.
- Напротив…
- Вы долго оставались вчера в маскараде?
- Нет… а вы исполните вчерашнее обещание?
- Какое? разве я что-нибудь обещала вам?
- Вы хотели говорить со мною.
- О чем?
- Вы сказали мне, что вам надобно объясниться со мной о многом.
Катерина Ивановна начала бить такт веером по своей ручке и как будто задумалась.
"Женщине нелегко открывать свои чувства, - подумал Онагр, - это натурально… она не знает, как приступить к такому щекотливому разговору".
- О чем же вы задумались?
- Какая у меня слабая память! Что бишь такое я хотела сказать вам?
"Притворяется, будто не помнит".
- Вспомнила! вспомнила! Она подняла глаза к потолку.
Онагр сделал три шассе вперед, три шассе назад, взял ее за руки, повернулся с нею и бросил на нее один из тех взглядов, для которых нет выражения.
- Вспомнили? Скажите поскорей, не мучьте меня.
- Нет, я раздумала, я не хочу говорить.
…
- Ах, мои батюшки! да что это такое? - закричала сзади танцующих генеральша
Питковская, отскакивая от лампы, - да на что это похоже, масло с ламп каплет!.. посмотрите, бога ради, матушка Анна Ильинишна, что мантилья-то моя, я думаю, совсем испорчена? Да сюда нельзя, я вам скажу, хороших вещей надевать.
Анна Ильинишна смотрела на мантилью и покачивала головой:
- Жаль, вещица-то прекрасная! Большие два пятна, Пелагея Ивановна!
Генеральша Питковская побагровела, сдернула с себя мантилью и с ужасом увидела пятна. Около нее собрались пожилые и толстые дамы… Они все закивали и замотали головами.
Вдова Калпинская, vis-a-vis Катерины Ивановны во время соло, иронически улыбаясь, сказала ей:
- Какая забавная сцена! Не-спа?
Катерина Ивановна смеялась и закрывала себя веером.
- Что же? вы не сдержите своего слова, вы не скажете мне… - шептал Онагр, наклонясь к плечу Катерины Ивановны.
- Не скажу, не скажу и не скажу.
- К чему же такое упрямство?
- О, я очень упряма! вы меня не знаете…
Она прищурилась и вздохнула. Грудь ее роскошно поднялась, как волна, и опустилась.
Боже, какая грудь! Мурашки пробежали во внутренности Онагра.
- О чем вы вздохнули?
- Так. Хотите, чтоб я была с вами откровенна?
- Я об этом только и прошу вас.
- Мое упрямство теперь происходит оттого, что мне нечего сказать вам. В маскараде всегда мистифируют, и мне вчера захотелось вас помистифировать. Вот и все.
Кадриль кончился.
Мечты Онагра вдруг развеялись, он упал с неба на землю, он был ужасно недоволен такой прозаической развязкой.
- А шестую кадриль вы танцуете со мною? - спросил он у Катерины Ивановны, не глядя на нее.
- Шестую? Нет, я дала слово.
- Как! это тоже была маскарадная мистификация?
- Разве я обещала танцевать с вами шестую кадриль?
- Обещали.
- Неужели? Ах, простите меня, пожалуйста! Теперь нечего делать: я скорей решусь быть виноватой перед вами, чем перед человеком, которого я не так знаю.
Онагр холодно поклонился Катерине Ивановне и хотел идти.
- Вы не сердитесь на меня?
- Нет, помилуйте.
"Она заважничала, - думал он, - оттого, что я за ней слишком ухаживаю. Хорошо же!
Я стану волочиться за всеми, кроме ее; надобно показать, что я не дорожу ею, что для меня все равно, она или другая. Посмотрим, кому она дала слово на шестую кадриль!.."
Проходя мимо стульев, где сидели маменьки, Онагр должен был беспрестанно останавливаться, потому что маменьки наперерыв одна перед другою старались очаровать его своею приветливостию.
Особенно нежно смотрела на него одна действительная статская советница лет пятидесяти четырех, которая сидела, вытянутая как струнка, моргала веками, повертывалась будто на пружинах и необыкновенно мило и искусно шевелила своими губками. У этой действительной статской советницы была рыжая дочка лет двадцати шести…
- Я все смотрю на вас, мсье Разнатовский, - сказала она нашему герою с тою умилительною жеманностию, которая называется обыкновенно светскостию, - как вы всегда со вкусом одеты.
Онагр поклонился ей с чувством полного удовольствия.
- Признаюсь, мне нравится, когда молодые люди обращают внимание на свой туалет.
А что, вы достали для моей Нади ноты, последний романс Глинки? Это немножко неделикатно, что я напоминаю.
- Я привезу вам на днях.
- Надя, Надя! поди сюда, мой друг. Вот Петр Александрыч так добр, что привезет нам романс Глинки…
Она поправила брошку на груди дочери.
- Merci, monsieur, - сказала рыжая дочка.
- Вы не ангажированы на этот кадриль? - спросил у нее Онагр.
- Non, monsieur.
- Позвольте мне танцевать с вами?
- Avec plaisir, monsieur.
Статский с изнеженными движениями не танцевал; он кочевал из комнаты в комнату, повертывая своей тросточкой с бирюзовым набалдашником и поглядывая на все и на всех насмешливо.
- Здесь очень скучно, - сказал он Петру Александрычу, - я здесь никого не знаю, кроме madame Бобыниной. И как душно! меня сегодня звал князь Петр Иваныч на вечер, но мне совестно было отказать Горбачеву.
- Да, прескучно, - закричал, подбегая, офицер с серебряными эполетами, - а вы никогда не танцуете?
- Редко.
- Хочешь быть, мон-шер, моим визави? - продолжал офицер, обращаясь к Онагру, - я танцую с премиленькой; она недавно показалась в свете, только что из Москвы или из деревни откуда-то приехала; я люблю все новенькое. Жаль, не так молода - лет двадцати с лишком, дочь полковника, отлично воспитана. Что же, мон-шер, будешь моим визави?
- Изволь, братец.
Онагр ангажировал хозяйку дома и избрал для своего поприща самое видное место.
Офицер с серебряными эполетами стал напротив с своею. Онагр с высоты величия взглянул на провинциалку.
- Ай, ай! какая странная, а ведь хорошенькая!
В самом деле, она была недурна. Черные волосы, густыми локонами спускавшиеся до плеч, длинные полуопущенные ресницы, черты лица тонкие и нежные, прозрачность кожи, стан высокий и стройный, простота убора - все это показалось необыкновенным Онагру и как-то, не совсем сходилось с его понятиями о красоте и светскости… А хорошенькая!..
Офицер никак не мог ходить; он бегал, прыгал, суетился около нее, кричал ей на ухо, и она едва поспевала за ним следовать и решительно не поспевала отвечать на его вопросы…
В этой паре было что-то комическое.
- Не правда ли, мон-шер, порядочное личико? - бормотал офицер, делая фигуру и подскакивая к Онагру, - только робка чересчур, мало говорит, это ничего - пооботрется.
- Конечно… - Онагр, однако, думал совсем не о ней, а о Катерине Ивановне, которая танцевала и кокетничала с адъютантом.
Изнеженный статский подошел к хозяйке дома.
- Знаете ли, Елена Сергеевна, - сказал он, обращаясь к ней и к Онагру; - эта девица, которая танцует с господином Анисьевым, точно, интересна, она очень похожа на княжну Б…
- Неужели? - воскликнул Онагр, внимательнее посмотрев на девушку.
- Что вы думаете? именно похожа! - произнесла хозяйка дома, также взглянув на нее.
- Даже и в манере ее есть как будто сходство с княжной…
- Неужели и в манере?
Онагр еще пристальнее посмотрел на девушку. Изнеженный статский был для него авторитетом.
- Мне чрезвычайно нравится ее отец, - сказала г-жа Горбачева, - такой балагур, шутник и с такими здравыми понятиями обо всем. Он прежде командовал полком и никак не мог сойтись с своим бригадным генералом, оттого и вышел в отставку. Прежде он с семейством жил в Москве, а потом в своей тверской деревне. В Петербурге они не более месяца.
- Шармант персонь! - сказал Онагр.
- Меня что удивляет, - продолжала г-жа Горбачева, - ведь она почти не была в свете, а, несмотря на это, тре-жантиль!
Через четверть часа девица с черными локонами сделалась вдруг предметом всеобщего внимания.
Онагр спешил ангажировать ее на мазурку.
