Слѣдующую недѣлю я все свободной время посвятилъ розыскамъ. Каждое утро получалъ я отъ красавицы письма, начинавшіяся словами: «я въ величайшей тревогѣ»; единственное, достойное зажѣчанія различіе въ заголовкахъ писемъ было то, что первое письмо начиналось: «сэръ», а послѣднее: «мой милый мистеръ Тоодъ», какъ будто бы такими попытками лести меня можно было обмануть!
Въ помощь себѣ при поискахъ я нанялъ двухъ полисменовъ; условлено было, что мистриссъ Иклъ заплатитъ имъ 20 фунтовъ, если они найдутъ Долли гдѣ бы то ни было; я такъ ревностно посвятилъ себя поискамъ, что упустилъ прекрасный случай въ Миддльсексѣ вынуть остріе изъ желудка одного акробата, который — въ минуту умопомраченія — проглотилъ оружіе.
Я бродилъ по Лондону, громко призывая Долли; я вывѣшивалъ на стѣнахъ объявленія съ надписью: «ищутъ! оставилъ свой домъ!» Я дѣлалъ все, что могло придумать дружеское усердіе.
Между тѣмъ, нашъ мизантропъ скрывался въ отвратительной комнатѣ, въ улицѣ Сого, упиваясь своими бѣдствіями и отказываясь отъ всякихъ удобствъ и даже отъ пищи; хозяйка, наконецъ, чрезвычайно разсердилась на его упорный отказъ отъ жареныхъ ломтиковъ хлѣба, и обѣщалась ему отмстить. Всѣ поиски въ Блусбери взвалены были на плеча Боба; и готовность, съ которою милый молодой человѣкъ исполнялъ свою тяжелую обязанность, была трогательна.
Онъ видѣлъ во снѣ,- или, по крайней-мѣрѣ, увѣрялъ въ томъ, — въ теченіе трехъ ночей сряду, — что зять его входитъ въ трактиръ, который носитъ названіе «Ранняя Птичка», и тамъ просилъ вчерашній нумеръ газеты «Advertiser»; Бобъ былъ такъ твердо убѣжденъ въ справедливости своего сновидѣнія, что рѣшительно хотѣлъ переселиться въ упомянутую «Раннюю Птичку», а между тѣмъ состроилъ тамъ такой счетецъ, по которому, при наступленіи дня расплаты, пятифунтовому билету нечего было дѣлать.
Бобъ вообще обладалъ удивительною способностью обращать въ свою пользу несчастія другихъ. Единственное благоразумное дѣло, которое онъ сдѣлалъ, состояло въ заявленіи ближайшей полицейской караульнѣ о томъ, что, въ случаѣ, если найдется тѣло несчастнаго, констабли могутъ навѣрное найти его въ вышесказанномъ трактирѣ.
Наконецъ, мы отъискали Долли, именно благодаря его необыкновенному воздержанію отъ пищи. Хозяйка его квартиры была убѣждена, или хотѣла казаться убѣжденной, что Долли рѣшился уморитъ себя голодомъ до смерти, и замѣтивъ, съ религіознымъ ужасомъ, что у нея въ домѣ человѣкъ, «произвольно стремящійся къ небу», она дала торжественное обѣщаніе, что если онъ не съѣстъ за обѣдомъ цѣлую баранью котлету, то она обвинитъ его передъ властями въ покушеніи на самоубійство.
Къ счастію для васъ, Долли изъ своей котлеты съѣлъ почти столько же, сколько могла бы съѣсть больная мышь, и въ полицейскую караульню, вслѣдствіе этого, явилась хозяйка, совершенно разъяренная такимъ пренебреженіемъ жильца къ прекрасному питательному блюду.
Взявъ съ собой двухъ полисмэновъ, Бобъ посѣтилъ этого жильца, названнаго хозяйкой мистеромъ Смитомъ. Констэбли остались внизу въ корридорѣ, на случай еслибы потребовалась ихъ помощь.
Не то, чтобъ я въ васъ нуждался, я знаю, какъ за него взяться, говорилъ имъ Бобъ:- но вы знаете, — онъ можетъ пуститься на грубости, а кочерга, въ концѣ-концовъ, остается въ дѣлѣ все-таки кочергой, и раны — ранами.
Несчастный Долли лежалъ на диванѣ, закрывъ лобъ рукою, охраняя глаза отъ свѣта, какъ будто бы хотѣлъ заснуть. Это была жалкая, скверная комната, совершенно несообразная ни со вкусомъ, ни съ положеніемъ Долли, — мёблированная по обыкновенному невзрачному образцу гостиницы, — образцу, съ которымъ я близко знакомъ. Желтые, поношенные, запятнанные, ситцевые занавѣси, съ грубыми рисунками поблекшихъ розъ, висѣли прямо, какъ платье, святое съ кринолина, и неизмѣнная камчатная скатерть покрывала простой, маленькій, грибообразный столъ съ огромными деревянными наклейками на ножкахъ.
Въ комнатѣ все было такъ пусто и чисто, какъ будто бы въ ней никто не жилъ. Газета, или даже просто нѣсколько клочковъ разорванныхъ писемъ въ каминѣ сообщили бы этой несчастной берлогѣ болѣе общежительный характеръ. Кресла стояли чинно, каменныя украшенія находились на надлежащихъ мѣстахъ, и при видѣ человѣческой фигуры, лежащей на диванѣ, прежде всего приходила въ голову мысль, что тамъ положенъ чей-нибудь трупъ, тайнымъ образомъ, пока коронеръ еще не успѣлъ произвести слѣдствіе.
Унылый Долли поднялъ голову и увидѣлъ Боба; потомъ опять опустилъ ее и снова накрылъ глаза рукой.
— A, Икль, сказалъ Бобъ испуганнымъ голосомъ, сообразно торжественности обстановки и самого мѣста: — мы васъ вездѣ искали. Что съ вами такое случилось, а?
Отвѣта не было. Трудно поддерживать разговоръ безъ всякихъ возраженій со стороны собесѣдника, и Бобъ тихонько кашлянулъ.
— Вы не можете себѣ представить, какъ мы всѣ были встревожены, продолжалъ, онъ: — мы уже почти думали, что вы умерли.
Все ни слова.
«Лучше сразу приступить къ дѣлу», подумалъ Бобъ. Прочистивъ кашлемъ себѣ горло, какъ бы для того, чтобы дать мѣсто свободно пройти чудовищной лжи, онъ сказалъ:
— Если вы хотите застать Анастасію въ живыхъ, то должны отправляться со мною сейчасъ же.
Эти снова произвели магическое дѣйствіе. Лежащій человѣкъ сдѣлалъ движеніе, которое со скоростью электричества привело его въ сидячее положеніе.
— Въ живыхъ! пробормоталъ бѣднякъ.
— Съ ней Богъ знаетъ что дѣлается! говорилъ Бобъ: — но если вы сейчасъ же поѣдете, то еще мы можемъ попасть во время. Я вамъ могу сказать, что вы почти убили ее. Надѣвайте шляпу и отправимся.
«Такъ все-таки», — думалъ Долли, прислонившись къ углу кэба и смотря въ окно, потому что не любилъ, чтобъ его видѣли плачущимъ: «все-таки она меня любитъ, любитъ такъ нѣжно, что я своимъ уходомъ едва не убилъ ее. Какъ я былъ жестокъ! Проститъ ли она меня? Она вообще добра. О!»
Сердце его упало, когда, послѣ долгой ѣзды, они приблизились къ Твикенгемской виллѣ. Онъ всматривался въ окна спальни, есть ли огонь въ комнатѣ Анастасіи. Вездѣ было мрачно. Боже, что если онъ пріѣхалъ уже слишкомъ поздно! если эта дорогая женщина умерла прежде, чѣмъ могла произнести еще одно послѣднее слово прощанія! Ужасно! ему, въ такомъ случаѣ, остается только самому умереть. Что для него значилъ цѣлый свѣтъ, когда изъ него исчезло все, чѣмъ онъ дорожилъ?
По причинѣ, легко понятной, Бобъ первый выскочилъ изъ экипажа, велѣвъ Долли не показываться, пока не отворятъ уличную дверь. Наконецъ дверь отперлась и Бобъ сдѣлалъ Иклю знакъ войти.
— Не шумите, сказалъ Бобъ шепотомъ, какъ бы предполагая, что Долли пойдетъ по корридору, какъ ломовой извощикъ. — Сдержите свои чувства и слѣдуйте за мною.
— Пустите меня къ ней! отвѣчалъ Долли, стараясь броситься вверхъ по лѣстницѣ.
Бобъ ловко поймалъ его за воротникъ пальто.
— Или вы хотите совсѣмъ убить ее? вскричалъ онъ. — Если она васъ увидитъ прежде, чѣмъ я ее приготовлю къ вашему появленію, то ей не прожить и пяти минутъ. Она слаба, какъ крыса, даже еще слабѣе, — докторъ такъ говоритъ, — это фактъ.
Они вошли въ розовую комнату. Поставивъ свѣчу, Бобъ поспѣшилъ «приготовить ее», какъ онъ выразился, а Долли бросился въ кресло и думалъ о послѣднемъ своемъ свиданіи съ этой любимой женщиной, которая теперь такъ близка къ дверямъ гроба, — припоминалъ, какъ въ этой самой комнатѣ онъ ее бранилъ и велъ себя, какъ сумасшедшій. Назвавъ себя всѣми возможными бранными словами, онъ закрылъ свое блѣдное лицо полуизсохшими пальцами и плакалъ самымъ отчаяннымъ образомъ.
Бобъ поспѣшилъ въ гостиную, гдѣ красавица работала новомодный воротничекъ и, судя по свѣжему, бодрому виду, никогда не пользовалась лучшимъ здоровьемъ.
— Тише! вскричалъ Бобъ, просунувъ голову въ дверь и испугавъ Анастасію до такой степени, что она почти вскочила съ мѣста.
— Тише! онъ здѣсь! наверху! Я сказалъ, что вы умираете, иначе онъ бы не пріѣхалъ. Я боюсь, если онъ узнаетъ, что я его обманулъ, то опять улизнетъ! Катъ тутъ быть?
Такая новость потрясла Анастасію. Боже! Боже! какъ сердце ея забилось!
Онъ не уйдетъ отсюда, хотя бы пришлось для этого связать его! прошептала она, задыхаясь.
— Не связать ли его?
Не имѣніе веревки было главнымъ препятствіемъ къ этому плану. Внизу у лѣстницы былъ кусовъ холстины и Бобъ хотѣлъ принести его, но Анастасія не позволила, потому что это значило дать понять слугамъ, какимъ способомъ заставляютъ господина оставаться. Молва объ этомъ могла бы распространиться по сосѣдству и породить гнусные толки.
— Развѣ вотъ этой шалью? спросила она, подавая ему шаль.
— Трудно дѣлать узлы, возразилъ Бобъ: — но все-таки лучше, чѣмъ ничего; не выходите, пока я не кашляну три раза.
Безчестный враль пошелъ опять въ Долли, неся съ собой кашмировые оковы.
— Не двигайтесь съ мѣста, сказалъ онъ, входя въ комнату: — все идетъ хорошо.
