После краткого вступления Лю Шэн перешел к делу:
— У кого какие обиды на помещика, пусть, не боясь, высказываются!
— Правильно! Правильно! Не надо бояться! — крикнул из толпы Ли Чжэнь-цзян.
Все молчали.
Сяо Ван многозначительно взглянул на Чжао Юй-линя. Тот понял и пробрался к трибуне. Напускная беззаботность помещика взбесила его. Он сразу вспотел, расстегнул гимнастерку и, указывая пальцем на Хань Лао-лю, заговорил:
— Ты такой предатель, что похуже японских угнетателей будешь! Ты помнишь, как с помощью своего японского жандарма отправил меня отбывать трудовую повинность, хотя черед до меня еще и не дошел. Из-за тебя пропали все мои посевы, дочка моя умерла, жена стала побираться, а ты все равно требовал арендную плату. Я просил повременить, а ты поставил меня на колени на осколки битой посуды. Хань-шестой, ты не позабыл этого?!
Чжао Юй-линь обернулся к толпе:
— У меня все! У кого еще какие обиды — говори скорей!
По толпе пробежало волнение. Хотя родственники и друзья Хань Лао-лю и бросали на людей свирепые взгляды, это уже не действовало.
Лю Шэн спросил:
— Кто еще хочет говорить?
Выступило трое. После них на трибуну вскочил молодой парень. Он был одет в безрукавку, на которой пестрело такое количество красных, серых, черных и полосатых заплат, что невозможно было определить, из чего она была сшита. Парень сделал шаг вперед и с жаром заговорил:
— Хань Лао-лю, ты, держась за японскую власть, обирал и калечил бедняков. Ты действительно страшнее японцев! Я батрачил на тебя целый год, а когда стал просить заработанные деньги, так ты выгнал меня. Я спросил: «Почему?», ты ответил: «Не отдам и все». На другой же день по твоему наущению начальник Гун отправил меня на принудительные работы. Ответь: было такое дело?
— Долой помещиков! Долой предателей! — выкрикнул Сяо Ван.
Многие подхватили и толпа зашумела: «Бей его!»
Но трибуна была слишком высока, и это остановило людей.
Вначале Хань Лао-лю сидел спокойно, заложив ногу за ногу, и покуривал папиросу. Но после того как выступил Чжао Юй-линь и толпа дружно подхватила лозунг Сяо Вана, он забеспокоился и уже не мог скрыть своего волнения.
В этот момент стоявший возле Ханя Длинная Шея белобородый старик, решительно засучив рукава, растолкал людей и ринулся вперед.
— Я тоже хочу рассказать о своей обиде!
Его пропустили. Это был тот самый старик, который на прошлом собрании заявил, что больше всех согласен бороться с толстопузыми.
Подбежав к трибуне, он погрозил Хань Лао-лю кулаком и быстро заговорил:
— Во времена Маньчжоу-го ты только и делал, что обижал людей! Однажды моя кобыла, стоявшая в твоей конюшне, подралась с твоим жеребцом. Ты выбежал и, не расспросив у меня в чем дело, стал стегать мою лошадь бичом. «Зачем, старая черепаха, поставил лошадь в мою конюшню?» — раскричался ты и изругал меня, старика, матом. Каково тебе будет, если я сейчас такими же словами обзову твою матушку?
— Сделай одолжение, — улыбнулся помещик.
Зная, что мать Хань Лао-лю умерла много лет назад и ругательство очень запоздало, все рассмеялись, и это сразу понизило общее воинственное настроение. После первых же слов Белой Бороды лицо помещика просветлело. Он достал папиросу и закурил.
— Хань Лао-лю! — надрывался белобородый. — Ты многих понапрасну обидел. Что ты думаешь делать теперь?
— Что люди скажут, то и буду делать, — выпустив дым колечком, ответил Хань Лао-лю.
— Нет, постой, ты не юли! Ты сам нам скажи! — тигром зарычал Белая Борода.
— Я скажу, я скажу, — заторопился Хань Большая Палка. — Я тут не при чем. Это все натворил мой брат Хань-седьмой. А если я и виноват, я все исправлю.
— А где твой брат Хань-седьмой? — спросил белобородый, стараясь перенести возмущение толпы на отсутствующего брата.
— Он сбежал на сопку Дациншань. Если бы соседи изловили этого недостойного человека, они уничтожили бы злодея, позорящего всю мою семью. Бейте его, расстреляйте или посадите в уездную тюрьму — делайте с ним, что хотите. Я, Хань Лао-лю, кроме благодарности, ничего не скажу!
— Ты не о Хане-седьмом, ты о себе говори! — закричал Чжао Юй-линь.
— А что за мной есть? Вы хотя бы подсказали! Если я преступление какое совершил, пусть понесу наказание. Что у меня? Всего несколько лишних шанов плохой земли, вот и все богатство. И еще до приезда бригады я намеревался отдать вам эту землю для раздела.
— Сколько же ты можешь дать? — спросил белобородый.
— У меня семьдесят шанов. Это мой прадед тяжким трудом добыл, работая от зари до зари. Теперь я по своему собственному желанию отдаю пятьдесят из них. Остальные двадцать шанов прошу соседей оставить мне. У меня в семье более десяти едоков. Ведь мы односельчане и, думаю, вы не допустите, чтобы моя семья умерла с голоду.
Услышав, что такой важный человек согласен добровольно отдать свою землю, крестьяне совсем размякли. Кроме того, погода стояла хорошая, все торопились на прополку, и долго раздумывать было некогда. Этим и воспользовались приспешники Хань Лао-лю.
— Да у него только земли много, а другого ничего и нет, — убеждал крестьян один из помещичьих прихлебателей.
— Верно, верно, — поддакивал другой. — А то, что Хань Лао-лю как староста кого и обидел, вспоминать не стоит. Тогда же время такое было. Да и старостой его другие поставили… Какая же за ним вина?
— Вы слышали? Ведь он сам раскаивается. Чего же еще от него требовать? — вразумлял третий.
— Если согласен дать пятьдесят шанов земли для раздела, пусть даст еще и несколько лошадей.
Хань Лао-лю сейчас же согласился:
— Ладно! Дам пять лошадей.
Один из родственников помещика крикнул во все горло:
— Видите, и лошадей отдает добровольно!
— Вот многим одеться не во что! Отдай лишнее и округлим счет, — закричал белобородый.
— Могу, что ни скажете, все могу. Есть у меня черная шелковая курточка на вате и черные хлопчатобумажные штаны на подкладке, теплые, а у жены еще халат голубого цвета. Берите кому годится.
Белобородый подошел к Сяо Сяну и поклонился.
— Начальник бригады, видишь, дело какое? Хань Лао-лю сам отдает землю, посулил лошадей и вещи. Это для него и будет наказанием. Отпусти его домой и отдай нам, крестьянам, на поруки. Если что случится, не трудно будет опять посчитаться с ним. Как ты на это смотришь, начальник?
Сяо Сян промолчал. Он отлично видел, что за человек этот белобородый.
Крестьяне стали расходиться. Одни — с досадой и раздражением, другие — с тупой покорностью. Многие понимали, что это очередная хитрость изворотливого помещика, но говорить вслух не осмеливались. Нашлись, впрочем, и простачки, которые думали: раз Хань Лао-лю сам отдал землю, лошадей и одежду, пожалуй, можно его и простить.
Возчик Сунь ушел, а старик Тянь все еще сидел под тополем и, опустив голову, молчал.
Лю Дэ-шань с заискивающей улыбочкой подошел к Ханю Длинная Шея.
— Теперь другие времена настали. Кто же не помнит, с каким уважением люди относились к господину Ханю Шестому в роде при Маньчжоу-го!
А Чжао Юй-линь откровенно признался Сяо Вану:
— Хотел бы я отдубасить его как следует!
— Кого это? — спросил тот, глубоко удрученный новой неудачей.
— Белую Бороду. Ведь эта сволочь — названный брат Хань Лао-лю.
Чжао Юй-Линь ушел в глубь двора, сел под стеной и обхватил винтовку.
Время приближалось к обеду. Сяо Сян через связного передал Лю Шэну, чтобы тот кончал собрание и не задерживал больше помещика.
Лю Шэн объявил собрание закрытым.
Хань Лао-лю спустился с трибуны и, сопровождаемый старшей женой, вышел из ворот школы. Позади следовали младшая жена и родственники.
Эта картина привела Сяо Вана в такую ярость, что у него голова пошла кругом. Он бросился к Сяо Сяну и, задыхаясь от возмущения, выкрикнул:
— Почему ты освободил Хань Лао-лю?
— Не освободить нельзя.
Начальник бригады хотел что-то добавить, но, взглянув на разъяренного друга, подумал: «Придется с ним обстоятельно побеседовать, иначе он не поймет…» И не прощаясь, нагнал в воротах Тяня.
— Надо будет нам встретиться, старина Тянь, да потолковать обо всем. Заходи, когда время будет.
Люди разошлись. Школьная площадка опустела.
Под вечер управляющий Ли Цин-шань привел пять лошадей, принес одежду и от имени помещика объявил, что землю, находящуюся у западных и южных ворот деревни, крестьяне могут поделить в любое время.
На другой день утром Лю Шэн и Чжао Юй-линь поделили между крестьянами лошадей и одежду Хань Лао-лю. Оки старались, чтобы имущество попало в руки самых бедных. Но вскоре крестьяне, получившие помещичьи вещи, принесли их назад в школу. Была возвращена и кобыла, доставшаяся в совместное владение старику Суню и трем его соседям.
