— Я не удивляюсь этому, отвѣчалъ Парсонсъ, довольно серьёзно: — рѣшительно не удивляюсь. Но повѣрь, что въ этомъ случаѣ ты ровно ничего не потеряешь, потому что строгость и деликатность понятій этой лэди далеки превосходятъ твои собственныя. Да вотъ что я скажу тебѣ для примѣра: когда она пріѣхала въ нашъ домъ, то въ спальнѣ ея висѣлъ старый портретъ какого-то мужчины, съ двумя огромными черными глазами… какъ ты думаешь — она рѣшительно отказалась итти въ эту комнату, пока не вынесутъ портрета, считая крайне неприличнымъ находиться съ нимъ наединѣ.
— И я тоже думаю, что это неприлично, отвѣчалъ мистеръ Ваткинсъ Тотль: — конечно, неприлично.
— А то еще разъ вечеромъ — о! я въ жизнь свою столько не смѣялся, продолжалъ мистеръ Габріель Парсонсъ: — меня принесло домой сильнымъ восточнымъ вѣтромъ и лицо мое страшно ломило отъ холода. Въ то время, какъ мистриссъ Парсонсъ, ея задушевная подруга, я и Франкъ Росси играли въ вистъ, — мнѣ вдругъ пришло въ голову сказать шутя, что когда лягу въ постель, то непремѣнно заверну свою голову въ фланелевую кофту Фанни. И что же? подруга Фанни въ ту же минуту бросила свои карты и вышла изъ гостиной.
— Совершенно справедливо, сказалъ мистеръ Тотль: — для сохраненія своего достоинства лучшаго она ничего не могла сдѣлать. Что же вы сдѣлали?
— Что я сдѣлалъ? Франку пришлось играть съ болваномъ, и я выигралъ шесть пенсъ.
— Неужели вы не извинились передъ ней за оскорбленіе ей чувствъ?
— И не думалъ. На другое утро за завтраковъ мы снова заговорили объ этомъ. Она старалась доказать, что во всякомъ случаѣ одинъ намекъ, не говоря уже о разговорѣ на фланелевую кофту крайне неприличенъ. По ея мнѣнію, мужчины вовсе не должны даже знать о существованіи подобнаго наряда. Я опровергалъ ея доказательства.
— Что же она сказала на это? спросилъ Тотль, глубоко заинтересованный.
— Согласилась со мной, но замѣтила, что Франкъ былъ холостой человѣкъ, а потому неприличіе было очевидно.
— Великодушное созданіе! воскликнулъ восторженный Тотль.
— Фанни и я сразу рѣшили, что она какъ будто нарочно создана для тебя.
Свѣтъ тихаго удовольствія разлился покругообразному лицу мистера Ваткинса Тотля.
— Одного только я никакимъ образомъ не могу понять, сказалъ мистеръ Габріэль Парсонсъ, вставая съ мѣста, съ тѣмъ, чтобы уйти: — ни за что въ жизни не могу представить себѣ, какимъ образомъ ты объяснишься съ ней. Я увѣренъ, что съ ней сдѣлаются судороги, лишь только ты заикнешься объ этомъ предметѣ.
И мистеръ Габріэль Парсонсъ снова опустился на стулъ и началъ хохотать сколько доставало его силъ. Тотль былъ долженъ ему, а потому Парсонсъ имѣлъ полное право хохотать насчетъ должника.
Мистеръ Ваткинсъ Тотль съ твердостью принялъ приглашеніе обѣдать у Парсонса черезъ день, и, оставшись одинъ, съ душевнымъ спокойствіемъ смотрѣлъ на предстоящее свиданіе.
Восшедшее черезъ день солнце никогда еще не усматривало снаружи Норвудскаго дилижанса такой щегольской особы, какъ мистеръ Ваткинсъ Тотль, и когда дилижансъ подъѣхалъ къ крошечному домику, съ парапетомъ для прикрытія дымовыхъ трубъ и лужкомъ, похожимъ на огромный дастъ зеленой почтовой бумаги, — то утвердительно можно сказать, что онъ никогда еще не привозилъ къ мѣсту назначенія джентльмена, который бы чувствовалъ такое сильное безпокойство и неловкость, какое испытывалъ тотъ же мистеръ Ваткинсъ Тотль.
Дилижансъ остановился, и мистеръ Ваткинсъ Тотль спрыгнулъ… ахъ! виноватъ: спустился, — съ соблюденіемъ величайшаго достоинства. «Ступай!» сказалъ онъ, и дилижансъ покатился на гору съ тѣмъ равнодушіемъ къ скорости, которое въ загородныхъ дилижансахъ особенно замѣтно.
Мистеръ Ваткинсъ Тотль нетвердой рукой дернулъ рукоятку садоваго звонка. Нервическое состояніе его вовсе не уменьшилось, когда онъ услышалъ, что звонокъ звенѣлъ какъ пожарный колоколъ.
— Дома ли мистеръ Парсонсъ? спросилъ Тотль у человѣка, отворявшаго ворота.
Голосъ его былъ едва слышенъ, потому что колокольчикъ звенѣлъ оглушительно.
— Я здѣсь! заревѣлъ голосъ съ зеленой лужайки; и дѣйствительно: тамъ былъ мистеръ Габріэль Парсонсъ.
На немъ надѣта была фланелевая куртка. Онъ чрезвычайно быстро перебѣгалъ отъ калитки къ двумъ шляпамъ, поставленнымъ одна на другую, и обратно къ калиткѣ, между тѣмъ какъ другой джентльменъ, у котораго сюртукъ былъ снятъ, гнался за мячомъ въ самый конецъ зеленой лужайки. Джентльменъ безъ сюртука, отъискавъ мячъ, что продолжалось, между прочимъ, минутъ десять, побѣжалъ къ шляпамъ, между тѣмъ какъ мистеръ Габріэль Парсонсъ поднялъ палку. Потомъ джентльменъ безъ сюртука весьма громко закричалъ: «играй!» мячъ покатился, и мистеръ Габріэль Парсонсъ снова подбѣжалъ къ шляпамъ, положилъ палку и погнался за мячомъ, которыя, къ величайшему несчастію, укатился въ сосѣднее поле. Они называли это игрою въ криккетъ.
— Тотль, не хочешь ли и ты присоединиться? спросилъ Парсонсъ, приближаясь къ гостю и вытирая съ лица потъ.
Мистеръ Ваткинсъ Тотль отклонилъ предложеніе, одна мысль о принятіи котораго кидала его въ жаръ сильнѣе, чѣмъ самого Парсонса игра.
— Въ такомъ случаѣ войдемте въ комнаты. Теперь ужь половина пятаго, а мнѣ еще нужно умыться до обѣда, сказалъ мистеръ Габріэль Парсонсъ. — Знаете, церемоніи и ненавижу здѣсь…. Томсонъ! вотъ это Тотль. Тотль! вотъ это Томсонъ — членъ человѣколюбиваго общества.
Мистеръ Томсонъ безпечно поклонился; поклонъ мистера Тотля былъ натянутъ; и вслѣдъ за тѣмъ мистеръ Габріэль Парсонсъ повелъ друзей своихъ въ комнаты. Габріэль Парсонсъ былъ богатый кондитеръ и всякую грубость свою приписывалъ честности, открытому и чистосердечному обращенію; впрочемъ, есть люди и кромѣ Габріэля, которые воображаютъ, что грубое обращеніе — вѣрный признакъ чистосердечія.
Мистриссъ Габріэль Парсонсъ весьма граціозно приняла гостей на лѣстницѣ и повела ихъ въ гостиную. На мягкомъ диванѣ сидѣла лэди весьма жеманной наружности и замѣтно недружелюбныхъ наклонностей. Она принадлежала къ тому разряду женщинъ, о возрастѣ которыхъ весьма трудно сдѣлать какое нибудь вѣрное опредѣленіе. Быть можетъ, что черты лица ея были бы чрезвычайно прелестные еслибъ она была помоложе; а можетъ быть онѣ и въ молодости имѣли такой же видъ, какъ теперь. Цвѣтъ лица ея — съ легкими слѣдами пудры — отличался бѣлизною восковой фигуры; лицо ея было выразительно. Она была одѣта со вкусомъ и, для большаго эффекта, заводила золотые часы.
— Миссъ Лиллертонъ, душа моя, рекомендую вамъ вашего друга, мистера Ваткинса Тотля, нашего стариннаго знакомаго, сказала мистриссъ Парсонсъ, представляя новаго Стрэфона изъ улицы Сесиль.
Лэди встала и сдѣлала низкій реверансъ; мистеръ Ваткинсъ Тотль сдѣлалъ комически-серьёзный поклонъ.
«Великолѣпное, величественное созданіе!» подумалъ Ваткинсъ Тотль.
Съ перваго раза она показалась ему тѣмъ прелестнымъ идеаломъ, который Ваткинсъ часто создавалъ въ своемъ воображеніи.
Въ эту минуту приблизился мистеръ Томсонъ — и мистеръ Ваткинсъ Тотль началъ ненавидѣть его. Мужчины по инстинкту узнаютъ иногда соперника, и мистеръ Ваткинсъ Тотль чувствовалъ, что ненависть его была справедлива.
— Могу ли я, сказалъ достопочтенный джентльменъ: — смѣю ли я обратиться къ вамъ, миссъ Лиллертонъ, и просить васъ о ничтожной жертвѣ въ пользу неимущихъ, о которыхъ печется ваше общество?
— Пожалуста, напишите на меня двѣ гинеи, отвѣчала миссъ Лиллертонъ, похожая на автоматъ.
— Вы по-истинѣ человѣколюбивы, сударыня, отвѣчалъ мистеръ Томсонъ. — Позвольте мнѣ замѣтить, что въ словахъ моихъ не кроется никакого преувеличенія. Благотворительнѣе васъ я въ жизнь свою никого еще не встрѣчалъ.
При этомъ комплиментѣ на лицѣ миссъ Лиллертонъ отразилось что-то въ родѣ дурного подражанія одушевленію. Ваткинсъ Тотль, подъ вліяніемъ зависти, внутренно желалъ, чтобы мистеръ Томсонъ провалился сквозь полъ.
— Знаешь ли, какого я мнѣнія о тебѣ, почтенный другъ мой? сказалъ мистеръ Парсонсъ, только что вошедшій въ гостиную съ чистыми руками и въ черномъ сюртукѣ: — мнѣ кажется, что ты готовъ на каждомъ шагу говорить вздоръ.
— Вы очень жестоки, отвѣчалъ Томсонъ съ кроткой улыбкой.
Надобно сказать, что Томсонъ въ душѣ не любилъ Парсонса, но зато отъ души любилъ его обѣды.
— Вы рѣшительно несправедливы, сказала миссъ Лиллертонъ.
— Конечно, конечно! замѣтилъ Тотль.
Миссъ Лиллертонъ взглянула кверху: глаза ея встрѣтились съ глазами мистера Ваткинса Тотля. Она отвела ихъ въ плѣнительномъ смущеніи, а Ваткинсъ Тотль послѣдовалъ ея примѣру; смущеніе было взаимное.
— Я не сказалъ бы этого, еслибъ я не слышалъ, съ какими комплиментами онъ принялъ ваше подаяніе; напрасно онъ не прибавилъ, что имя каждаго благотворителя будетъ напечатано огромными буквами.
