— Я не сказалъ бы этого, еслибъ я не слышалъ, съ какими комплиментами онъ принялъ ваше подаяніе; напрасно онъ не прибавилъ, что имя каждаго благотворителя будетъ напечатано огромными буквами.
— Послушайте, мистеръ Парсонсъ: вы, вѣроятно, не хотите этимъ сказать, что я желаю, чтобы имя мое было напечатано огромными буквами? сказала миссъ Лиллертонъ съ негодованіемъ.
— И я съ своей стороны надѣюсь, что мистеръ Парсонсъ не имѣлъ подобнаго намѣренія, сказалъ мистеръ Тотль, вмѣшиваясь въ разговоръ и вторично обращая взоръ свой на оскорбленную миссъ Лиллертонъ.
— Вовсе, вовсе не думалъ, отвѣчалъ Парсонсъ: — но все же мнѣ никто не запретитъ предполагать, что вы, сударыня, непрочь отъ желанія, чтобы имя ваше занесено было въ списки…. не правда ли?
— Въ списки?! въ какіе списки? спросила миссъ Лиллертонъ съ важнымъ видомъ.
— Въ тѣ самые, куда заносятъ новобрачныхъ, отвѣчалъ Парсонсъ, съ видомъ удовольствія, что ему удалось сдѣлать ловкій оборотъ рѣчи, и вмѣстѣ съ тѣмъ взглянулъ на мистера Тотля.
Мистеръ Ваткинсъ Тотль такъ и думалъ, что онъ умретъ отъ стыда, и невозможно представить себѣ, какое бы пагубное дѣйствіе произвела эта шутка на лэди, еслибъ въ эту минуту не сказали, что готовъ обѣдъ. Мистеръ Ваткинсъ Тотль, съ неподражаемымъ усиліемъ ловкости, предложилъ лэди кончикъ своего мизинца; миссъ Лиллертонъ приняла его граціозно, съ сохраненіемъ дѣвической скромности, и въ этомъ порядкѣ отправились къ столу, гдѣ и расположились другъ подлѣ друга. Столовая была уютна, обѣдъ превосходный, и маленькое общество находилось въ самомъ пріятномъ расположеніи духа. Разговоръ сдѣлался общимъ, и Ваткинсъ, успѣвъ вынудить отъ своей сосѣдки нѣсколько холодныхъ замѣчаній, и выпивъ съ ней вмѣстѣ рюмку вина, чувствовалъ, что бодрость быстро возвращалась къ нему. Убрали скатерть со стола; мистриссъ Габріэль Парсонсъ выпила четыре рюмки портвейна, подъ тѣмъ предлогомъ, что кормила грудью дитя, а миссъ Лиллертонъ хлебнула тоже самое число глотковъ подъ предлогомъ, что она вовсе не хотѣла пить. Наконецъ дамы удалились, къ величайшему удовольствію мистера Габріэля Парсонса, который почти цѣлые полчаса и кашлялъ, и шаркалъ ногами, и мигалъ женѣ — сигналы, которыхъ мистриссь Парсонсъ никогда не замѣчала, до тѣхъ поръ, пока ее не принудятъ принять обыкновенное количество, что и исполнялось ею сразу, во избѣжаніе дальнѣйшихъ хлопотъ.
— Что ты думаешь о ней? вполголоса спросилъ мистеръ Парсонсъ у мистера Тотля.
— Я уже влюбленъ въ нее до безумія.
— Джентльмены! давайте выпьемте за здоровье дамъ, сказалъ мистеръ Томсонъ.
— За здоровье дамъ! вскричалъ Ваткинсъ, осушая рюмку. Вь избыткѣ бодрости своей онъ закричалъ во всю мочь.
— Вотъ такъ! сказалъ мистеръ Габріэль Парсонсъ: — помню, помню, когда я былъ помоложе…. да что же ты, Томсонъ! налей свою рюмку.
— Я только что выпилъ ее.
— Такъ чтожь за бѣда! возьми да снова налей.
— Изволь, отвѣчалъ Томсонъ, прилагая слово къ дѣлу.
— Помню то золотое времячко, продолжалъ мистеръ Габріэль Парсонсъ:- бывало, съ какимъ одушевленіемъ пивалъ я эти тосты.
— Скажите, когда это было: до женитьбы или послѣ? смиренно спросилъ мистеръ Тотль.
— Безъ сомнѣнія, до женитьбы, отвѣчалъ мистеръ Парсонсъ. — А должно сказать, что я женился при весьма странныхъ и даже забавныхъ обстоятельствахъ.
— Нельзя ли узнать, какого рода были эти обстоятельства? спросилъ Томсонъ, который слышалъ этотъ разсказъ по крайней мѣрѣ два раза въ недѣлю, въ теченіе послѣднихъ шести мѣсяцевъ.
Мистеръ Ваткинсъ Тотль заострилъ все свое вниманіе, въ надеждѣ пріобрѣсть какое нибудь свѣдѣніе, полезное въ его новомъ предпріятіи.
— Я провелъ первую ночь послѣ сватьбы нашей въ кухонной дымовой трубѣ, сказалъ Парсонсъ, въ видѣ начала.
— Въ трубѣ! воскликнулъ Ваткинсъ Тотль. — О, какъ это ужасно!
— Да, признаюсь, мнѣ было не совсѣмъ-то пріятно, отвѣчалъ Парсонсъ. — Вотъ какъ было дѣло. Отецъ и мать Фанни любили меня какъ добраго знакомаго, но рѣшительно не думали видѣть во мнѣ будущаго мужа своей дочери. Въ ту пору у меня почти вовсе не водились деньги, а у нихъ этого добра было много, поэтому они хотѣли, чтобы Фанни выбрала себѣ кого нибудь другого. Несмотря на это, мы успѣли-таки открыть другъ другу сердечныя ваши тайны. Я обыкновенно встрѣчалъ Фанни у общихъ вашихъ знакомыхъ; сначала мы танцовали вмѣстѣ, разговаривали, шутили и тому подобное; потомъ мнѣ ничего больше такъ не нравилось, какъ сидѣть рядомъ съ Фанни: при этомъ случаѣ мы уже разговаривали очень мало, а только любовались другъ другомъ, смотря одинъ на другого. Послѣ того я представился несчастнымъ и черезчуръ сантиментальнымъ, началъ писать стихи. Наконецъ это положеніе сдѣлалось для меня невыносимо, и вотъ въ одинъ прекрасный лѣтній день — уфъ! какое жаркое было тогда лѣто! — проходивши почти цѣлую недѣлю, и въ добавокъ въ узкихъ сапогахъ, по солнечной сторонѣ Оксфордской улицы, въ надеждѣ встрѣтиться съ предметомъ моей страсти, я написалъ письмо, въ которомъ умолялъ Фанни назначить мнѣ свиданіе: мнѣ непремѣнно хотѣлось выслушать рѣшеніе судьбы своей изъ ея собственныхъ устъ. Я писалъ къ Фанни, что открылъ, къ совершенному моему удовольствію, что не могу долѣе жить безъ нея, и что если она не желаетъ имѣть меня своимъ мужемъ, то я непремѣнно сдѣлаюсь горькимъ пьяницей, или уѣду на край свѣта, для того только, чтобъ такъ или иначе, во уничтожить себя. Окончивъ посланіе, я занялъ фунтъ и подкупилъ горничную передать по адресу письмо, что она, конечно, и исполнила.
— Какой же былъ отвѣть? спросилъ Томсонъ.
— Весьма обыкновенный, какъ всякому изъ васъ извѣстно. Фанни выражала въ немъ свое несчастное положеніе, намекнула на опасеніе сойти въ раннюю могилу, говорила, что никакія убѣжденія не принудятъ ее нарушить долгъ, которымъ она обязана своимъ родителямъ, умоляла меня забыть ее, сыскать себѣ подругу достойнѣе ея, и прочее и прочее. Въ заключеніе всего она упоминала, что ни подъ какимъ видомъ не рѣшится на свиданіе со мной безъ вѣдома ея папа и мама, и упрашивала меня не искать случая встрѣтиться съ ней, — такъ какъ она на другой день въ двѣнадцатомъ часу собиралась итти въ извѣстную часть Кэнсингтонскихъ Садовъ.
— И, безъ сомнѣнія, вы не пошли? боязливо спросилъ Ваткинсъ Тотль.
— Не пошелъ бы я? Безъ сомнѣнія, пошелъ. Фанни была уже на мѣстѣ, вмѣстѣ съ горничной, которая стояла въ значительномъ отъ нея разстоянія, вѣроятно, для того, чтобы не мѣшать нашему свиданію. Мы прогуляли вмѣстѣ цѣлыхъ два часа, представляли изъ себя жалкихъ созданій и наконецъ обмѣнялась клятвами принадлежать другъ другу на вѣки. Послѣ того между вами началась переписка, — и какая еще, если бы вы знали! мы обмѣнивались въ день по крайней мѣрѣ четырьмя письмами; а что было именно въ этихъ письмахъ, нѣтъ возможности представить себѣ. Спустя еще нѣсколько дней, я имѣлъ уже каждый вечеръ свиданіе. Дѣла наши шли такимъ порядкомъ довольно долгое время, и любовь наша другъ къ другу увеличивалась съ каждымъ днемъ. Наконецъ чувство это увеличилось до крайности, а не задолго передъ этимъ увеличилось и жалованье мое: поэтому мы рѣшились на тайный бракъ. Фанни распорядилась такъ, чтобы наканунѣ сватьбы ночевать у своей подруги; мы опредѣлили обвѣнчаться рано по утру, потомъ возвратиться въ домъ ея родителей и просить прощенія. Фанни должно было упасть въ ноги отца и оросить слезами сапоги его, а мнѣ — броситься въ объятія старой лэди, называть ее «маменькой» и какъ можно чаще пускать въ дѣло носовой платокъ. Какъ было сказано, такъ и сдѣлано; на другое утро мы дѣйствительно обвѣнчались. Двѣ дѣвицы, подруги Фанни, были и брачными подругами ея; а какой-то мужчина, которому я заплатилъ пять шиллинговъ и кружку портеру, исполнилъ должность посаженаго отца. Къ нашему несчастію, старушка-лэди, уѣхавшая въ этотъ день съ визитомъ въ Рамсгетъ, отложила возвращеніе свое до другого дня; а такъ какъ главная надежда наша была основана на ней, то мы согласились отсрочить наше признаніе на двадцать-четыре часа. Молодая жена моя возвратилась домой, а я провелъ свой брачныя день шатаясь около Гампстэта. Вечеромъ и отправился утѣшать жену свою и увѣрять ее, что всѣ наши безпокойства скоро совершенно прекратятся. Когда и отворялъ садовую калитку, отъ которой ключъ былъ въ моемъ распоряженіи, меня немедленно провела одна служанка на кухню.
— На кухню!? прервалъ мистеръ Ваткинсъ Тотль, котораго идеи о приличіи были сильно оскорблены этимъ признаніемъ.
— Да, ли, на кухню! отвѣчалъ Парсонсъ. — Да позволь сказать тебѣ, любезный другъ мой, еслибъ ты, какъ говорится, былъ влюбленъ по уши и не имѣлъ бы другого мѣста увидѣться и перемолвить слово, то, повѣрь я былъ бы радъ-радешенекъ воспользоваться подобнымъ случаемъ…. Но позвольте, гдѣ бишь я остановился?
— На кухнѣ, подсказалъ Томсонъ.
