На рысях обежав колонну, Желтоглазова тяжело, увалисто заколыхалась к залу.
Таисия Викторовна онемела. Что делать? Что делать? Что сейчас и будет?… Сдвинуться с ума!..
Не отдавая себе отчёта, бросилась следом за колодой в два обхвата. Догнала, механически взяла её руку в обе свои.
– Марфа Иванна… Марфа Иванна… Ни с чего… Не надо базару…
Причитала Таисия Викторовна со слезами в голосе, безотчётно прижимаясь к желтоглазовской руке.
– Во имя всего святого… Не надо скандала… Мы с вами вместе учились, даже одно время дружили. Наши дочки, как и мы когда-то с вами, в одной группе сейчас…
– Родственничка! А я и не знала! От пятой курицы десятый цыплёнок! Эв-ва счастье!.. Жалостью расколола!.. Не-ет, я в кулачок не собираюсь шептать!.. – Желтоглазова выдернула у неё руку и уже тише, степенней пошла в зал, аврально брюзжа: – Ты у меня с дудками не в Борск – на Колыму усвистишь! Ты у меня по путе[50] огребёшь!
Что же делать? Кинуться одеться и уйти? Уйти? За тем ли я летела на свои за три с половиной тыщи километров, чтоб в первый же день уйти с конгресса? Что я дома скажу? На что влезали мы в долги по самую макушку?
С минуту Таисия Викторовна сомлело провожала взглядом Желтоглазову. Смотрела, как та шла к сцене, как поднималась на сцену, как пошла за кулисы.
«Иди. И я пойду».
Таисия Викторовна ругнула себя тонкослёзихой и, на ходу навспех промокая глаза платочком, быстро вошла в зал и села в последнем ряду на самое дальнее от прохода кресло, стояло вприжим к закрытой решёткой батарее у окна. Прикрыла себя оконной шторой – совсем не видно!
Тут на сцене показалась тигрояростная Желтоглазова с каким-то молодым гренадером в бабочке. Прошествовали по залу в фойе, щупая взглядами всех, кто сидел. Потом, опять же очень скоро, вернулись и уселись под дверью, цепко и вместе с тем с деланным равнодушием осматривая всех входивших.
Начались речи.
Гренадер ушёл, а Желтоглазова всё сидела пеньком, до зла не сводя остановившихся, зачугунелых глаз с двери, уверенная, что вот-вот крадучись прираспахнёт дверину Закавырцева, тут-то её она и цопнет.
Внапрасну промаялась Желтоглазова под дверью до вечера. Опять же не без пользы, по её мнению. Первая ведь выкатилась из зала, когда вальнули все одеваться!
«Действительно, мышка… Как в норку куда завалилась… – мстительно морщилась Желтоглазова, одеваясь. – Но я ничего не потеряла. Дежуря под дверью, я сэкономила на гардеробе. Выскочила первая, первая и оделась… А эта лютикова кукла наверняка трухнула и сбежала. Иначе б разь я её не поймала?»
И невдомёк ей, что сидели они с Закавырцевой в одном, в последнем, ряду. Только на крайних креслах. Одна у двери, а другая у батареи под шторой.
А ночью Таисии Викторовне приснился сон.
Поехала она со своими хлопотами далеко-далеко. Летела самолетом. Катилась поездом. Плыла пароходом. Тряслась автобусом.
Наконец подскреблась к дому, куда ей надо. Глянула – нету ему границы в высоту. «Высокий орган». Полдня поднималась на лифте. Потом ещё с час плыла на бойковитом пароходце по хитрым вилюшкам-коридорам.
И вот вводят её в главный кабинет. Большой, богатый. Таких кабинетов ввек она не видывала. И выступает к ней навстречу в том главном кабинете Желтоглазова. По-матерински обнимает, целует и ведёт под руку за царский стол. Сажает на своё место, а сама обочь стола прилепилась на краёк просительского стула.
А что ласковая! А что обходительная! А что на языке, как на музыке!
– Душечка, лютик ты мой голубенькой, не беспокойся. Все твои дела я улажу лучшим образом. Забудь ты про дела!
– Как же забудь? У меня дети… Кормить надо… А я без работы… Дома всё под метелочку выгребла. Ничего нет и на полизушки. Демонятам на зуб нече положить.
– Положишь. Всё образуется! Это я тебе говорю! Бросай на меня все дела – дела не волки, в тайгу не убегут! – а сама подзаймись своим здоровьицем. Я к тебе с хорошей душой… Не во нрав мне твой видик. А мне небезразлично. У наших дочек женихи братья. Вот поберут наших, извини, мокрушек. Приедешь ты к нам на свадебку, а гости высокие что возопоют, завидевши тебя? «Марфа Ивановна, лягуха ты болотная, что ж это ты родичку свою не бережёшь? Да ты тольке поглянь, какая она вся заморённая да замотанная!.. Доход-доходяга, одно основанье!..» Давай, голубанюшка-душа, разматывайся! Я о тебе загодя подумала. Вот тебе направленьице… Покажешься знаменитому профессору…
Таисия Викторовна застеснялась. Речей не найдёт.
Взяла листок, молчит.
– Ну, ты чего сидишь, как букушка?
– А что я, савраска без узды, скажу? Я всегда молчу, хоть камни с неба катись. Раз к профессору… поеду к профессору…
Уже в лифте на девяту-на десяту проскочила записку.
«Зав. диспансерным отделением института психиатрии проф. Ремизу А.Г.
Отдел специализированной медицинской помощи направляет к Вам гр. Закавырцеву Т.В., прибывшую из г. Борска для амбулаторной консультации, согласно договоренности».
Это ж ей, сникло подумала Таисия Викторовна, зудится кого-то убедить, что у меня не все дома – ушли по соседям. Ладно, ночью мои мозги работают. Что-нибудь придумаю.
И придумала.
Наутро приходит к Желтоглазовой. А та вроде в горе – так сочувствует.
– Душенька! Я ночь думала про тебя. Не спалось, хоть спички в глаза вставляй… Радостинка ты моя, была ль ты на консультации?
– Была.
– Ну и как?
– Посмотрели и говорят: «Вы такая здоровущая тетёха! У вас даже коленная рефлексия не поднимается. Удивительно, какой язевый лоб и направлял!»
– А где ты была? – нетерпеливо выкрикнула Желтоглазова.
– Да где… Еду к себе в гостиницу… в «Колос»… Вижу: поликлиника. Зашла к невропатологу.
– Без ножа зарезала! – простонала Желтоглазова и уронила голову набок. – Я куда тебя посылала? К про-фес-со-ру! Профессор так ждал, так ждал!.. Все жданки прождал… Умоляю всеми святыми, езжай прям сейчас к нему. Слышь? Сейчас же!
И тогда Таисия Викторовна спокойно, даже лениво, даже ленивей лодыря и расстегнись:
– А ты, Марфа Ивановна, ухо с глазом, ухватистая… Только не пойму, кому это ты, «дворянская кровь и собачья бровь» пылаешь доказать, что у меня не хватает семь гривен до рубля? Что ты из меня дурандейку строишь?
И со всей размашки только хвать кулаком по столу и… проснулась.
Во сне она била по столу, а наяву попала себе по ноге.
Села на кровати, глянула в окно.
Расцветало.
Она не знала сны, не верила им и не разгадывала, всегда была к ним прохладна.
Но этот сон задел её, полоснул по сердцу.
«Не к добру наснилась такая чертовня. Какое-нить лихостное коленце выкинет сегодня уховёртка Марфа… Наточняка… Не подловит ли сегодня и не упечёт ли в Кащенку?… Знатьё бы где упасть, постелю постелила…»
Желтоглазову она откровенно прибаивалась и потому заседать подалась на рани. Машины ещё умывали московские улицы.
– А вы нонче первейше всех! – ликующе доложил ей дежуривший у входа старичок с кулачок.
Это ему она вчера как на духу выпела всю правду о своих бедах, и старичок, махнув на все условности, безо всяких особых прямых бумажек пропустил её.
Ему хватило горькой её исповеди, её паспорта и справки о том, что Минздрав принял от неё заявку на предполагаемое изобретение – лечение рака борцом. Если такую разумницу, если такую радетельницу не подпускать к конгрессу по раку, то кого тогда и прикажете пускать? И он пропустил. Он и сегодня был непритворно рад, что она пришла именно первая. Все ещё чухаются, пинают воздух, а божья птичка уже в деле!
И старичок гордовито подхвалил:
– А старательная ж вы! Выполнительная!
– Надо! – посияла она детски чистой улыбкой и торопливо постучала каблучками к раздевалке.
Быстрей, быстрей за штору! Не то, отведи Господь, наткнёшься ещё на тигрояростную, с позором выставит! В психушку ещё замурует!
Во весь деньский день Таисия Викторовна не выпнула и носа из своей засады у батареи.
Утром уходила, гостиничный буфет был ещё закрыт. Она не позавтракала, и с полудня её начал подпекать голод. В её недрах всё рычало, хлюпало, лилось, журчало. Она зажимала живот, наваливаясь всем тощеньким тельцем на колени, но рычанье не стихало, а час от часу разыгрывалось всё злей. Её поднимало, как говорят в деревне, пойти до ветру, но она снова усаживала себя и терпела, терпела до самой крайней крайности.
Проученная, новым утром она прибежала за штору уже с хлебом, с колбасой, с яблоками, с бутылочкой простой воды в лаковой белой сумочке на руке. Никем не видимая, во всю силу пялилась, всё искала поиском Желтоглазову.
Но той не было и сегодня. И не могло быть.
Не найдя Таисию Викторовну позавчера ни с гренадером, ни без гренадера, Марфа Ивановна простодушно решила, что Таисия Викторовна ушла и без документов забоится ещё раз попытаться пощекотать судьбу.
А нет единственного свидетеля, кто мог бы уличить, то чего и тиранить себя в узде? Чем травить на конгрессе перекур с дремотой, не наваристей ли пуститься в разминку, в разгул по столичным магазинам? Ведь чего я здесь выслушаю, у гардеробщика уже и забуду, и ни одна душа тем меня не попрекнёт. А вот не привези я на заказ чего и дядюшке, и тётушке, и Грицианчику, как я им в глаза-то гляну?
