— Что случилось, балда?
— Тебе весело с ними?
— Нет.
— Почему же ты с ними?
— Все одинаковые, — сказал Матье.
— Кто одинаковый?
— Они и мы.
— И что же?
— Тогда лучше держаться вместе. Глаза Пинетта сверкнули.
— Я не такой, как они! — сказал он, вздернув подбородок.
Матье промолчал. Пинетт сказал:
— Пошли.
— Куда?
— На почту.
— На почту? А что, тут есть почта?
— Есть. На том краю деревни есть почтовый пункт.
— А что ты хочешь делать на почте?
— Не волнуйся, увидишь.
— Она наверняка закрыта.
— Для меня будет открыта, — сказал Пинетт. Он просунул руку под руку Матье и увлек его.
— Я нашел одну малышку, — добавил он.
Его глаза блестели лихорадочным блеском, он изысканно улыбался.
— Я хочу вас познакомить.
— Зачем?
Пинетт строго посмотрел на него:
— Ты ведь мой приятель, разве нет?
— Конечно, — сказал Матье. Он спросил:
— Твоя малышка работает на почте?
— Да, она барышня с почты.
— Мне казалось, что ты не хочешь затевать с женщинами?
Пинетт натянуто засмеялся:
— Раз уж не воюем, нужно же как-то проводить время. Матье повернулся к нему: Пинетт выглядел фатоватым.
— Ты сам на себя не похож, старина. Не из-за любви ли ты так изменился?
— Что ты! Мне еще повезло. Ты бы видел, какие у нее груди: класс. И образованная: по географии и по математике она тебе сто очков вперед даст.
— А как же твоя жена? — спросил Матье. Пинетт изменился в лице.
— В задницу! — грубо сказал он.
Они подошли к двухэтажному домику, ставни были закрыты, щеколда с двери снята. Пинетт постучал три раза.
— Это я! — крикнул он.
Он, улыбаясь, повернулся к Матье:
— Она боится, что ее изнасилуют. Матье услышал, как повернули ключ.
— Заходите быстро, — произнес женский голос.
Они окунулись в запах чернил, клея и бумаги. Длинная перегородка с проволочной сеткой наверху делила комнату на две части. В глубине Матье различил открытую дверь. Девушка отступила и закрыла ее за собой; слышно было, как щелкнул замок. Некоторое время они оставались в узком коридоре, предназначенном для посетителей, потом девица снова показалась под прикрытием, в своем окошке. Пинетт нагнулся и прижал лоб к решетке.
— Вы нас наказываете? Это не слишком любезно.
— Да! — ответила она. — Нужно проявлять благоразумие.
У нее был красивый голос, теплый и густой. Матье увидел, как блестят ее черные глаза.
— Значит, — заключил Пинетт, — нас боятся? Она засмеялась.
— Не боюсь, но и не доверяю.
— Это из-за моего друга? Но он как раз такой, как и вы, он служащий: вы среди своих, это должно вас успокоить.
Он говорил галантерейным тоном и тонко улыбался.
— Ну же, — попросил он, — просуньте хотя бы пальчик через решетку. Только палец.
Она просунула через решетку длинный худой палец, и Пинетт поцеловал ноготь.
— Прекратите, — сказала она, — или я его уберу.
— Это будет невежливо, — ответил он. — Мой друг просто должен пожать вам палец.
Он повернулся к Матье.
— Позволь представить тебе мадемуазель-которая-не-хочет-назвать-своего-имени. Это храбрая маленькая француженка: она могла бы эвакуироваться, но не захотела бросить свой пост — вдруг она понадобится.
Он поводил плечами и улыбался: он все время улыбался. Его голос был мягким и певучим, с легким английским акцентом.
— Здравствуйте, мадемуазель, — сказал Матье.
Она сквозь решетку пошевелила пальцем, и он пожал его.
— Вы служащий? — спросила она.
— Я преподаватель.
— А я почтовая работница.
— Вижу.
Ему было жарко, и он скучал; он думал о серых и медлительных лицах, которые он оставил там, позади.
— Эта мадемуазель, — сказал Пинетт, — несет ответственность за все любовные письма в деревне.
— Ой, да какие уж тут любовные письма, — скромно возразила она.
— Что ж, — продолжал Пинетт, — живи я в вашей дыре, я бы посылал любовные письма всем здешним девушкам, чтобы послания проходили через ваши руки. Вы были бы почтальоном любви.
Он неуверенно рассмеялся:
— Почтальон любви! Почтальон любви!
— Ну уж нет! — протестовала она. — Это удвоило бы мою работу.
Наступило долгое молчание. Пинетт сохранял небрежную улыбку, но вид у него был напряженный, взгляд шарил по комнате. С решетки свешивалась на шпагате перьевая ручка, Пинетт взял ее, обмакнул в чернила и написал несколько слов на бланке почтового перевода.
— Вот, — сказал он, протягивая ей бланк.
— Что это? — спросила она, не пошевелившись.
— Ну возьмите же! Вы почтовая служащая: выполняйте свою работу.
В конце концов она взяла бланк и прочла:
— «Оплатите тысячу поцелуев мадемуазель Имярек…» Фу ты! — воскликнула она, обуреваемая гневом и безудержным смехом. — Испортил мне бланк!
Матье все это до смерти надоело.
— Что ж, — не выдержал он. — Я вас покидаю. Пинетт смутился.
— Как, ты уходишь?
— Мне нужно вернуться.
— Я пойду с тобой, — поспешно сказал Пинетт. — Да! Да! Я пойду с тобой.
Он повернулся к девушке.
— Я вернусь через пять минут: вы мне откроете дверь?
— Боже, какой невыносимый! — простонала она. — Все время то туда, то сюда. Решайтесь, наконец!
— Ладно, ладно! Я остаюсь. Но запомните: это вы попросили меня остаться.
— Я вас ни о чем не просила.
— Просили!
— Нет!
— До чего осточертело! — сквозь зубы процедил Матье. Он повернулся к девушке:
— До свиданья, мадемуазель.
— До свиданья, — довольно холодно ответила она.
Матье вышел с пустой головой. Наступала ночь; солдаты сидели в прежних позах. Он прошел среди них, и снизу раздались голоса:
— Какие новости?
— Никаких, — ответил Матье.
Он дошел до своей скамейки и сел между Шарло и Пьерне. Он спросил:
— Офицеры все еще у генерала?
— Все еще там.
Матье зевнул; он с грустью посмотрел на людей, погруженных в тень; он прошептал: «Мы». Но это больше не действовало: он был один. Он откинул голову и посмотрел на первые звезды. Небо было нежным, как женщина, словно вся любовь земли поднялась к небу; Матье сощурился:
— Ребята, звезда падает. Загадывайте желание. Люберон выпустил газы.
— Вот оно, мое желание, — отозвался он. Матье снова зевнул.
— Ладно, — сказал он, — я пошел спать. Ты идешь, Шарло?
— Даже не знаю: вдруг мы этой ночью уходим, я предпочитаю быть готовым.
Матье грубо засмеялся:
— Балбес!
— Ладно, ладно, — поспешно согласился Шарло. — Иду. Матье вернулся в ригу и одетым бросился в сено. Ему до смерти хотелось спать: когда он был несчастлив, его всегда тянуло в сон. Красный шар начал вращаться, женские лица наклонились с балкона и тоже завращались. Матье снилось, будто он — небо; он свешивался с балкона и смотрел на землю. Земля была зеленой с белым животом, она делала блошиные прыжки. Матье подумал: «Только бы она меня не трогала». Но она подняла огромную пятерню и схватила Матье за плечо.
— Вставай! Быстро!
— Который час? — спросил Матье. Он чувствовал на своем лице горячее дыхание.
— Десять двадцать, — сказал голос Гвиччоли. — Тихо вставай, иди к двери и смотри, чтоб тебя не увидели.
Матье сел и зевнул.
— Что такое?
— Офицерские машины ждут на дороге в ста метрах отсюда.
— Ну и что?
— Делай, что говорю, сам увидишь.
Гвиччоли исчез. Матье протер глаза, он тихо позвал:
— Шарло! Шарло! Лонжен! Лонжен!
Ответа не было. Он встал, пошатываясь со сна, и пошел к двери. Она была широко распахнута. В тени прятался какой-то человек.
— Кто здесь?
— Это я, — сказал Пинетт.
— Я думал, ты сейчас трахаешься.
— Она ломается; до завтрашнего дня я ее не одолею. Боже мой, — вздохнул он, — я уже весь рот разодрал от улыбок.
— Где Пьерне?
Пинетт показал на темное крыльцо на другой стороне улицы.
— Там, с Лонженом и Шарло.
— Что они там делают?
— Не знаю.
Они молча ждали. Ночь была холодной, луна стояла ясная. Напротив них под крыльцом смутно шевелились какие-то тени. Матье повернул голову к дому врача: окно генерала было закрыто, но бледный свет проникал из-под двери. Я, я здесь. Время обрушивалось со своим пугающим будущим. Осталась только мигающая местная протяженность. Не было больше ни Мира, ни Войны, ни Франции, ни Германии: только бледный свет под дверью, которая, может быть, сейчас откроется. Откроется ли? Все другое не считалось, у Матье не осталось ничего, кроме этого крохотного будущего. Откроется ли она? Нечто вроде радости проникло в его иссушенную душу. Откроется ли она? Это было важно: ему казалось, что дверь, открывшись, даст наконец ответ на все вопросы, которые он задавал себе всю жизнь. Матье почувствовал, что дрожь радости вот-вот зародится во впадине его ягодиц; ему стало стыдно, он смиренно сказал себе: «Мы проиграли войну». И тут же Время было ему возвращено, маленькая жемчужина будущего растворилась в огромном и зловещем настоящем. Прошлое, Будущее, покуда хватает глаз, от фараонов до Соединенных Штатов Европы. Его радость угасла, угас свет под дверью, дверь заскрипела, медленно повернулась, открылась в темноту; тень затрепетала под козырьком крыльца, эхо хрустнуло, на улице, как в лесу, затем улица снова погрузилась в тишину. Слишком поздно: приключения не произошло.
