— Надо же, какое горе! Но ты, Андрейка, теперь перед родителями в ответе и за себя и за Оксану. Так что крепись, держись, я тебе помогу. Раз уж судьба нас свела вместе. А насчет пистолетов я буду думать. Без меня не смей! Хорошо?!
— Хорошо, дядя Ваня, без вас ничего.
Глава двадцать девятая
И вот снова зима, холодная, ветреная, неприветливая. Низко над землей проносятся черные, почти сизые тучи, из которых плеснет то колючим, с льдинками, дождем, то мелкими крупинками снега.
Иван, хотя и хорошо оделся, предвидя причуды погоды, зябко прильнув к одной из тумб аэровокзала, стоит в отстойнике вместе со всеми, улетающими этим рейсом.
Раннее утро. Чуть-чуть засерел рассвет. Громыхая по мокрым скользким бетонным плитам, подрулил специальный автобус, подвозящий пассажиров к самолету.
— И по какому делу в Саратов, если не секрет? — спросил пожилой мужчина, оказавшийся соседом по месту в салоне довольно уютного самолета ЯК-42.
— Да какой там секрет, обмен ищем. Где только я не был уже: и в Запорожье, и в Донецке, и в Жданове, и в Таганроге.
— И что же, нигде никак?
— Пока «нигде» и «никак». Не хотят теперь люди в Молдавию ехать.
— Да, теперь проблема, а раньше...Вот что сделал этот подлец Горбачёв.
— Раньше, раньше, по-моему нужно забыть про раньше. Я вначале многим возмущался в том, старом, строе, но теперь...
Помолчали. Самолет, поревев, медленно покатился к взлетной полосе.
— А семья-то большая? — опять нарушил молчание сосед.
— Да как сказать, была вроде бы и небольшая, да неожиданно стала большой. Вышли на взлетную полосу. Постояв немного, мощный авиалайнер стремительно понесся навстречу такому красочному, такому яркому восходу солнца, что Иван, даже, несмотря на всю паскудность своего настроения, улыбнулся:
— Смотрите, какая красота! Солнца еще нет, а зарево какое яркое, да многоцветное: то оранжевое — то чисто-красное, а вот слева и справа прямо как радуга, — все цвета просматриваются!
— Да-а-а, — протянул сосед, — одно слово — природа, а я вот в Волгоград лечу, родственники у меня там. Тоже определяться надо: натворил Горбатый, натворил. О таком даже Гитлер не помышлял. И сколько же у вас детей?
— Так вот теперь трое стало.
Иван рассказал соседу грустную историю Андрея и Оксаны.
— Вещь серьезная, как бы осложнений не было: оформление документов.
— Все получилось так неожиданно, что мы вначале и сами все делали чисто эмоционально. Куда же им? Взяли, думаем: пусть живут, потом привыкли.
— Надо же, в один день говорите, умерли?
— Не в день, а в одну ночь. Пока дети у нас переночевали, у них не стало ни отца, ни матери.
— И как же они?
— Да как, хорошо, что я позвонил к ним домой. Узнав все это, мы с женой решили пока детям не говорить. Не знаю, правильно ли мы сделали или нет, но такое испытание и для таких малых могло плохо кончиться.
— А кто же похоронил отца с матерью?
— Да почти все я и сделал, помог военкомат. Потом, месяца два спустя, я сказал сначала Андрею, потом и Оксане. Удивительно, но дети даже не плакали, они просто со страхом смотрели на нас и молчали. Андрей, правда, сказал: «Я так и думал». А уже после начались мытарства, и до сих пор тянется.
— А у меня вот жена молдаванка, дети в русской школе учились, записаны, как русские, и что теперь делать, ума не приложу.
Загорелось табло: пристегните ремни. Всего какой-то час полета отделял Кишинев от Волгограда. Погода пасмурная, но не такая тоскливая. Морозец небольшой, снега еще нет. Иван, вместе со всеми, зашел в здание аэропорта.
— Ну, бывай, здоров, — пожав руку, сказал попутчик и нырнул в толпу. Исаев прошелся, вокруг ничего особенного, обыкновенный типовой аэровокзал. Вдруг услышал:
— Ваня-я-я! — пронеслось по полусонному аэровокзалу. Женский голос. Иван даже вздрогнул и приостановился. Но потом, подумав, что это, может быть, и не его, зашагал дальше, посматривая вверх, откуда, как ему показалось, прозвучало его имя.
— Сердюченко! — уже настойчиво и громко прозвучало справа.
Исаев повернул туда голову и застыл в изумлении. Прямо на него шла одетая в дорогие меха, ослепительно красивая женщина. Она, раскинув руки, улыбалась. И Иван не знал, что ему делать, и только по большим, чуть раскосым глазам он, наконец, узнал Лену... Лену из Петропавловска.
— Лена, Елена! — только и успел проговорить Исаев. Женщина так крепко обняла его, что Иван чуть не задохнулся.
— Вот это встреча! А я смотрю и думаю: он или не он? Если бы шапки не было, сразу бы узнала. Да сними ты ее, ну вот теперь ты, точно, Иван. Сколько же лет прошло?! Мамочка родная! Какая встреча!
«Объявляется посадка на самолет...» — пронеслось по аэровокзалу.
— Это мой рейс, надо лететь, — сказал Иван, — в Саратов лечу.
— Витя, дай ручку, быстренько, я адрес запишу.
Иван только сейчас обратил внимание на солидного мужчину, стоящего рядом.
— Мой муж, — представила Лена, — между прочим, доктор наук.
— Елена Михайловна, вас снова заносит.
— Ничего подобного, давай, Ванечка, диктуй.
— Так диктовать-то нечего, удираем мы из Молдавии, вот, обмен ищем.
— Тогда возьми наши данные, может, еще встретимся!
Иван, не посмотрев, сунул визитную карточку в карман. Елена обняла его еще раз и крепко поцеловала в губы.
— Прощай, Ванечка, помни обо мне, я тебя никогда не забывала, — прошептала она и вдруг заплакала. Крупные слезинки покатились по ее щекам.
Исаев почти побежал на посадку. Холодный ветерок дунул ему в лицо, уколол щеки и нос, прослезил глаза.
И только в самолете Иван достал визитку и прочитал: доктор технических наук, заведующий кафедрой политехнического института Кузнецов Сергей Владимирович. Дальше: адрес, телефон и все в Москве.
«Интересно, — подумал Иван, — телефон мне кажется знакомым. Кузнецов..., Кузнецов Владимир Иванович, так у них мальчик и девочка значительно моложе меня. Нет, значит однофамилец, — и Иван, откинув назад голову, закрыл глаза, — Как там Оксана управляется с этой оравой?»
Ивану действительно повезло с женой. Оксана была воплощением всего того, что должно быть в каждой женщине. Доброта, сердечность, нежность, отзывчивость, красота, любовь к мужу, детям, забота о них.
Как это они столько лет отдали другим! А теперь бы жить да жить, а жизни-то и нет.
Так, задумавшись, Исаев задремал. Самолет, прорезав облака, снова вышел к солнцу и, пролетев еще около часа, пошел на посадку.
Саратов. Холодно. Дует свежий, уже почти зимний ветер. По привокзальной площади несется мусорная поземка: бумаги, пакеты, пачки из-под сигарет, консервные банки, — создается впечатление, что год не убирали. Сел на автобус, идущий из аэропорта в город. Стекла выбиты, в салоне мужики курят, полное бескультурье, в отдельных обрывках речи слышится мат, даже от женщин.
«Вот это да, вот тебе и Россия!» — подумал Иван.
Заскрежетав ржавыми дверьми, автобус поковылял вниз. Слева и справа постройки, наверно, несколько столетней давности. Домики деревянные, черные. Окна на уровне тротуаров, везде неухоженность, запущенность. На центральной площади, у здания театра, кучи мусора, ветер, разбрасывая его, несется по серому асфальту.
«Да, Россия, моя ты Россия, и это областной город! Может, правы молдаване, называя нас русскими свиньями», — еще раз подумал Иван, ежась от холода.
Глава тридцатая
Обратно Иван возвращался поездом. С трудом достав через воинскую кассу билет, забрался на верхнюю полку и проспал там несколько часов подряд. Поезд, ритмично постукивая, тащил и тащил Исаева в Москву. В столице надо было компостировать билет.
Прибыл вечером.
«Вот идиот, не взял телефон Кузнецовых, хоть позвонил бы! — Вдруг он вспомнил про визитную карточку! — Что же делать? Позвонить? А если придется ночевать? Кто она теперь, как к этому отнесется? А может, схитрить, просто позвонить и спросить Владимира Ивановича. Мало ли кто мог ошибиться», — и Исаев решился.
— Да, я вас слушаю, алло, — звучал детский голос.
— Извините, мне бы Кузнецова Владимира Ивановича.
— Деда, деда, это тебя, — послышалось в трубке.
Иван обмер: «Что за чертовщина?»
«Я вас слушаю.» — «Владимир Иванович, это я, Иван Исаев.» — «Какой Иван? Ваня, ты что ли? Какими ветрами, ты где?... На вокзале?... Проездом? А когда поезд?... Так ночь впереди. Приезжай. Как это не знаешь, телефон взял, а адрес... Ладно, я пришлю за тобой машину, где ты будешь и в чем одет?»
Минуты три договаривались, как бы не разминуться, и, наконец, Владимир Иванович решил приехать сам.
— Ну, Ванька, я бы тебя ни за что не узнал, да и виделись-то мы всего два раза. И то, когда это было. Теперь, видишь, седой я весь, высох.
Старый разведчик действительно сдал, постарел сильно.
