— Икль, кричалъ Бобъ: — что такое случилось, дружище?
Долли, вмѣсто отвѣта, смѣрялъ глазами своего шурина.
Въ этомъ взглядѣ выражалось бѣзконечное презрѣніе къ цѣлому племени де-Кадовъ, — Бобъ съ горечью чувствовалъ это и принялъ смиренный видъ. Онъ возвратился въ сестрѣ, которая, ломая руки, стояла на порогѣ, и не принесъ ей никакихъ утѣшительныхъ извѣстій.
Анастасія, чувствуя, что грубое насиліе безполезно, рѣшилась пустить въ дѣло силу своего личнаго очарованія. Она приблизилась къ густому кусту остролистника, и, спрятавшись за его колючими листьями, обратилась въ Долли съ увѣщаніями.
Какое ужасное положеніе для лэди! Если кто-нибудь пройдетъ, что съ нею будетъ!
— Долли, Долли, шептала она сквозь вѣтви: — отвѣчайте, милый! Только одно слово. Я безъ намѣренія сдѣлала это, право, безъ намѣренія. Если вы меня простите теперь, то я никогда больше не буду ссориться съ вами.
Единственный отвѣтъ былъ:
— Женщина, принесите мнѣ шляпу.
— О, съ удовольствіемъ — сейчасъ!
Она побѣжала за шляпой, и черезъ двѣ минуты Бобъ передалъ шляпу владѣльцу, который надѣлъ ее на голову и, принявъ, такимъ образомъ, болѣе благообразный видъ, гордо смотрѣлъ на дорогу.
— Простите вы меня, Долли? умоляла Анастасія. — Я стану на колѣни предъ вами, если хотите. Вы можете дѣлать какъ вамъ угодно — идти или оставаться, какъ вы желаете! Увѣряю васъ, клянусь вамъ!
На улицѣ показалась карета, и красавица, корчась отъ страха, присѣла за кустъ. Она наблюдала на Долли, полная той тревоги, которая ускоряетъ образованіе морщинъ и останавливаетъ ростъ волосъ.
Слава-Богу, это только омнибусъ, и притомъ мѣста всѣ заняты, и снаружи и внутри! Она замѣтила, къ величайшей своей радости, что Долли спряталъ за спину и кочергу и окровавленные пальцы. Значитъ, онъ не желалъ выставлять ее на позоръ. Это утѣшительно. Она опять можетъ свободно дышать.
— Испытайте меня еще разъ, Долли, кричитъ Анастасія, начиная плакать. — Я знаю, что была злой женщиной, была неласкова къ моему Долли; но теперь я буду доброю, — право, буду, Долли. О, простите меня! Вы хотите идти куда-нибудь? Дѣлайте какъ вамъ угодно, — обѣдайте гдѣ хотите, я буду ждать васъ, какъ бы ни было поздно, — я сдѣлаю все, если вы теперь простите меня!
Кто можетъ противиться такимъ сладкимъ мольбамъ, произносимымъ чуднымъ сопрано? Долли чувствовалъ, что гнѣвъ его начинаетъ оплывать, какъ слабая пѣна.
Чтобъ поддержать свое мужество, онъ сердито крикнулъ «никогда!» и повернулся спиной къ кустарнику.
Но уже самый тотъ фактъ, что онъ отвѣчалъ, былъ удовлетворительнымъ явленіемъ. Сношенія начались.
— Это была не болѣе, какъ шутка, Долли, говорила она, продолжая рыдать. — Я отворила бы дверь чрезъ нѣсколько минутъ. Я сдѣлала это, чтобы попугать васъ. Меня взяла ревность: я думала, что вы уходите въ какимъ-нибудь лэди.
Она знала, что такія слова его подвинутъ до облаковъ.
— Мнѣ кажется, что вы меня теперь уже не любите. Я думаю, что васъ привлекаетъ какая-нибудь другая женщина; эта мысль дѣлаетъ меня очень несчастною и выводитъ изъ себя. Иногда я не знаю, что дѣлать съ собой. Простите меня на этотъ разъ, милой, и я буду хорошей женщиной! Право, буду — клянусь! вѣрите мнѣ! Скорѣе! опять опять ѣдетъ карета, прибавила она, услыхавъ стукъ приближавшіхся колесъ.
Выставивъ ревность причиною безумствъ, Анастасія сдѣлала геніальный ходъ — Долли навострилъ уши. Новый свѣтъ блеснулъ предъ нимъ. Ему объяснялось необыкновенное поведеніе Анастасіи въ послѣднее время; извѣстно, что ревнивыя женщины способны на все. Именно такъ было и въ настоящемъ случаѣ. Бѣдное созданіе!
Ему было даже нѣсколько пріятно подозрѣніе въ непостоянствѣ. Это показывало, что она вѣрила въ его способность плѣнять сердца, а онъ терзался мыслію, что она его презираетъ!
Бѣдное, ревнивое созданіе!
— На этотъ разъ я прощу васъ, сказалъ онъ, проходя между остролистникомъ съ высоко поднятой головой и съ нахмуренными бровями, съ видомъ строгаго школьнаго учителя: — но если вы опять когда-нибудь забудетесь, Анастасія, мы разстанемся завсегда!
Она покорно послѣдовала за нимъ и, дѣйствительно, въ эту минуту чувствовала къ нему уваженіи — или, если хотите, страхъ. Чтобы убѣдить мужа въ искренности своего раскаянія, она спросила его:
— Я призову слугу, милый, и велю ему принести шестъ шляпъ, хотите?
Это его растрогало, даже заставило почти прослезиться.
— Нѣтъ, Анастасія, возразилъ онъ: — я не имѣю желанія унижать свою жену передъ прислугой, для удовлетворенія желанной гордости. Ваше предложеніе доставляетъ мнѣ больше удовольствія, чѣмъ могло бы доставить проявленіе моей власти въ глазахъ слуги.
Мягкость и кротость дорогаго существа — вещь опасная: она обезоруживаетъ васъ, и при возобновленіи непріязненныхъ дѣйствій вы удивляетесь, гдѣ оставлено ваше оружіе.
Анастасія перевязала раненую руку Долли, а онъ, въ знакъ благодарности, поцаловалъ ее въ лобъ. Во время обѣда она кротко разговаривала, и при каждомъ миломъ словѣ привязанность къ ней возраждалась въ его сердцѣ.
Съ недѣлю времени онъ былъ совершенно счастливъ. Когда она намекнула, что Боба нужно отослать прочь, онъ, глупый крошечный человѣкъ, рѣшился быть великодушнымъ и не только воспротивился отъѣзду Боба, но еще далъ этому отвратительному юношѣ пять фунтовъ взаймы. Когда она каждое утро спрашивала, будетъ ли Долли обѣдать не дома, онъ горячо отвѣчалъ, что всему въ мірѣ предпочитаетъ общество своей Анастасіи.
Но съ такимъ сумасшедшимъ существомъ, какъ Анастасія, можно ли сколько-нибудь быть увѣреннымъ въ томъ, какъ пройдетъ день.
Такой энергической, горячей женщинѣ нуженъ былъ сильный, рѣшительный, хладнокровный мужчина, ростомъ футовъ въ семь — съ грудью, шириною дюймовъ сорокъ-пять, человѣкъ, у котораго рука была бы похожа на домъ, а кулакъ — на боксерскую перчатку. Она не очень цѣнила умъ и сердце. Какую же власть могъ имѣть надъ этой прекрасной Бобелиной такой нелѣпый крошечный мужъ, какъ дорогой Долли? Онъ съ самаго начала выпустилъ изъ рукъ самую большую свою силу — богатство. A что касается до заботъ о его любви, то это пустяки! онъ обязанъ былъ любить ее. Тысячи мужчинъ считали бы за счастье любить ее, такъ гдѣ жь тутъ заслуга? Я всегда думалъ, что изъ Анастасіи вышла бы отличная хозяйка какой-нибудь солдатской пивной лавки: тамъ было бы у мѣста такое ловкое, прекрасное существо, которое принимало бы поклоненіе отъ цѣлаго полка, имѣла бы по пяти обожателей за разъ, отъ сержанта до барабанщика, но не отдавало бы никому своего сердца и не отпускало бы ничего въ кредить и на одинъ пенни.
Хоти я и не увѣренъ, но сильно подозрѣваю, что въ жилахъ прекрасной Анастасіи были частицы азіятской, итальянской, испанской и ирландской крови. Де-Кадъ-отецъ обладалъ такимъ носомъ, который, говоря вполнѣ безпристрастно, получилъ первоначальное свое очертаніе въ Іудеѣ, и только потомъ эмигрировалъ въ Европу. Сынъ его, Бобъ, отличался лѣностью и, кромѣ того, страстно любилъ лукъ, долги и табакъ, что наводило меня на мысль о его испанскомъ происхожденіи. Съ другой стороны, Анастасія, во всѣхъ отношеніяхъ, кромѣ голоса, была образцомъ итальянки, между тѣмъ, какъ пристрастія мистриссъ до-Кадъ къ картофелю было непомѣрно; она проливала слезы, когда впервые появилась болѣзнь на эти овощи; умѣнье ея приготовлять картофельные соусы показывало въ ней урожденку Дублина.
Кровь всѣхъ этихъ расъ очень живуча, и даже одна капля ея, подобно аромату миндальнаго экстракта, долгое время продолжаетъ сохранять свою силу.
Я того мнѣнія, что въ крови Анастасіи было слишкомъ много такого аромата. Она никогда не была довольна, пока не достигала какой-нибудь крайней степени душевныхъ движеній — любви или ненависти.
Въ привязанности этой женщины всегда можно было сомнѣваться, также, какъ всегда можно было ожидать отъ нея какой-нибудь дикой выходки. Когда она обнимала руками шею супруга, то первымъ побужденіемъ его было защищаться изъ опасенія внезапнаго насилія. Когда она врывалась въ его комнату съ намѣреніемъ сдѣлать сцену, онъ нерѣдко встрѣчалъ ее съ улыбкой, думая, что визитъ жены вызванъ внезапнымъ, неукротимымъ порывомъ нѣжности. У такихъ лэди, какъ Анастасія, нерѣдко случается, что чрезъ десять минутъ послѣ страстныхъ поцалуевъ въ одну щеку, онѣ даютъ въ другую сильную, звонкую пощечину.
Цѣлую недѣлю Анастасія, какъ бы обновленная, только и дышала любовью. Вовсе не стараясь регулировать привязанность, она раскрыла всѣ источники своей страстной натуры и затопила маленькаго супруга такою страстью, въ которой онъ, милый утенокъ, захлебывался въ блаженствѣ, хотя, вмѣстѣ съ тѣмъ, не безъ тревоги сознавалъ, что никакой смертный не можетъ служить достаточнымъ водоемомъ для такого изобильнаго прилива нѣжности.
