— Ну ясное дело, разве вы когда-нибудь станете на сторону сына?.. Не верите мне, спросите ее, пусть она сама вам скажет. — И, повернувшись на каблуках, Уильям вышел за дверь.
Миссис Лэтч видела в окно, как он прошел через двор к конюшням. Она плеснула Эстер в лицо водой. Девушка открыла глаза и с недоумением поглядела на миссис Лэтч, не понимая, почему эта старая женщина стоит, наклонившись над ней…
— Тебе лучше, милочка?
— Да, да… Но почему… — Тут память вернулась к ней, — Он ушел? Я ударила его ножом? Я помню, что…
— Он цел и невредим.
— Я не хочу больше его видеть. Да, нам лучше не встречаться. Я была не в себе. Не понимала, что делаю.
— Поговорим об этом в другой раз, милочка.
— Где он? Скажите, мне надо знать.
— Пошел, верно, в свои конюшни. Но ты не должна ходить за ним… Увидишь его завтра.
— Я и не собираюсь идти за ним. Но я его не поранила? Мне только это надо знать.
— Нет, нет, ничего с ним не сталось… Ну, ты, я вижу, немножко оправилась… Обопрись об меня… Ляжешь в постель, и сразу станет легче. Я принесу тебе чашечку чая.
— Да, сейчас все пройдет. Но как вы управитесь без меня с обедом?
— Об этом не беспокойся, ступай наверх и приляг.
В душе Эстер еще жила отчаянная надежда, что она может вернуть себе Уильяма. Вечером она встала с постели и спустилась вниз. В кухне было полно народу — и Маргарет, и Сара, и Гровер, — и Эстер узнала, что сразу после второго завтрака Старик вызвал к себе мистера Леопольда и велел ему выплатить Уильяму жалованье за месяц вперед и проследить, чтобы он без промедления покинул дом. Сара, Маргарет и Гровер пристально следили за выражением лица Эстер и немало удивились ее безразличию. Она, казалось, была даже довольна. Так ведь куда же лучше! Уильям теперь разлучен с ее соперницей, и, выйдя из-под греховного влияния этой женщины, он, ясное дело, обратится к той, которую истинно любит. А она по первому зову вернется к нему и все простит. Но к вечеру, когда из столовой начала поступать грязная посуда, слуги стали перешептываться: Пегги за столом не было.
А уже совсем поздно вечером, когда слуги собирались ложиться спать, стало известно, что Пегги тоже покинула дом и уехала шестичасовым поездом в Брайтон. Эстер опрометью сбежала вниз с лестницы, взгляд ее был безумен. Маргарет преградила ей дорогу.
— Это же ни к чему, моя милая. Ты ничего не можешь сделать так поздно ночью.
— Я могу пойти пешком в Брайтон.
— Нет, не можешь. Ты не знаешь дороги, и, даже если доберешься туда, где ты будешь их искать?
Сара и Гровер безмолвно наблюдали эту сцену, и все, ни слова не промолвив, разошлись по своим комнатам. Маргарет прикрыла дверь и обернулась к Эстер, которая, упав на стул, неподвижным взглядом уставилась в пространство.
— Я знаю, каково тебе. Со мной тоже было так, когда они прогнали Джима Стори. Сперва кажется, что ты этого не переживешь, но потом все как-то отходит.
— Неужто они поженятся?
— Почему бы нет? У нее куча денег.
А два дня спустя во двор въехал наемный экипаж и остановился под самым окном кухни. На крыше экипажа стояли две большие красивые дорожные корзины с инициалами — багаж Пегги. Став на козлах на колени, кучер освобождал рядом место для небольшого баульчика из рыжей телячьей кожи, перевязанного толстой веревкой. Этот бедный незатейливый баульчик всколыхнул в душе Эстер образ Уильяма, заставив так остро почувствовать невозвратимость утраты, что она, не совладав с собой, вышла из кухни. Она прошла в моечную, захлопнула дверь, села и уткнулась лицом в фартук. Послышались приглушенные всхлипывания. Когда она подняла голову, на лице ее было обычное замкнутое выражение, и она снова принялась за работу, словно ничего не произошло.
— Они там все прямо с ума из-за этого посходили. Особенно Старик и Рыжий ярятся. Нужно продать усадьбу, говорят они, и построиться где-нибудь в другом месте. Никто из достойных людей не захочет теперь с ними знаться… И ведь надо же, чтобы это случилось именно теперь, когда у них дела идут так хорошо! Мисс Мэри тоже совсем убита: говорит, что теперь все ее надежды рухнули, а Рыжему, говорит она, остается только жениться на судомойке, чтобы уж совсем погубить семью.
— Мисс Мэри — добрая душа — она нипочем не скажет ничего обидного для других. Только такая старая лгунья, как вы, и может такое выдумать.
— Ну что, получили, миледи! — сказала Сара, радуясь случаю отплатить Гровер, с которой она не ладила.
Гровер с удивлением поглядела на Сару, как бы говоря: «Вы что — все начали держать сторону этой жалкой судомойки?»
А Сара, чтобы подольститься к миссис Лэтч, принялась распространяться о том, какое хорошее положение занимало в прежние времена семейство Лэтчей. Варфилды были тогда никто. И теперь они могут похвалиться только деньгами, да и те принесла им конюшня.
— Оно и видно: взять хотя бы Рыжего — куда ему насупротив Престона или молодого Норскота. Разница-то сразу в глаза бросается.
Шел конец октября, и Эстер слушала эти пересуды совершенно так же, как она слушала их в первые дни сентября, — с застывшим лицом и тупой болью в сердце. Теперь у нее не было врагов, не было даже недоброжелателей. Тот, кто был предметом ревности и зависти, исчез, и все стали ее жалеть. Все понимали, что ее сильно обидели и она страдает, и теперь, видя вокруг себя только друзей, Эстер невольно думала о том, как хорошо жилось бы ей в этом красивом доме, как она была бы здесь счастлива, если бы не Уильям. Она любила свою работу и любила тех, на кого работала. Другого счастья она не знала и не могла мечтать о нем. Но она согрешила, и господь покарал ее, и она должна безропотно нести наказание за свой грех и благодарить Его за то, что Он не покарал ее еще более тяжко.
Вот какие мысли бродили в уме Эстер три месяца после отъезда Уильяма, и изо дня в день в послеполуденные часы, когда в работе наступала передышка, она погружалась в размышления о постигшем ее великом несчастье — измене возлюбленного.
Как-то в начале декабря, когда миссис Лэтч поднялась к себе вздремнуть после обеда, Эстер сидела у камина, придвинув стул поближе к огню. По двору вели покалечившуюся скаковую лошадь, — ноги у нее были забинтованы от бабок до колен, — ее выводили для прогулки по холмам. Вскоре, стук копыт замер вдали.
Эстер сидела одна со своими мыслями. Поставив ногу на решетку камина, она отклонилась на деревянную спинку стула, закинула руки за голову и смотрела в окно. Отблески огня играли на ее пестром ситцевом платье. Она долго сидела так, в полузабытьи, и вдруг почувствовала, как что-то словно бы шелохнулось в ней — что-то едва уловимое, как трепетание крыл; по телу ее пробежала дрожь, и сердце отчаянно заколотилось. Когда дурнота прошла, она поднялась на ноги. Лицо ее смертельно побледнело, на лбу выступили капли пота; она вся напряглась, судорожно прижав вытянутые руки к бокам. Открытие озарило ее, словно свет внезапно вспыхнувшей звезды, и в этот миг прозрения она, казалось, охватила взором всю свою трагическую судьбу, от которой уже ничто не могло ее избавить, все, что предстояло ей пережить за часом час. Дикий ужас пронзил ее; промелькнула мысль: «Верно, я схожу с ума». Но нет, она уже понимала, что это правда. Значит, ей придется покинуть Вудвью. Срам-то какой! Как признаться в своем позоре миссис Барфилд, которая так добра к ней и такого о ней хорошего мнения! Отец не пустит ее на порог. В Лондоне у нее не будет даже крыши над головой… И никакой надежды устроиться на место… Никто теперь не даст ей рекомендации. Она будет в Лондоне одна как перст, бездомная, и с каждым месяцем ее положение будет все ужасней…
Она снова почувствовала дурноту. Тело приходило на выручку духу, и, уже почти теряя сознание, она тяжело опустилась на стул; ей казалось, что она умирает. Медленным движением она утерла фартуком пот со лба… Может быть, она ошиблась… Она закрыла лицо руками… Потом упала на колени и взмолилась господу, чтобы Он дал ей силы безропотно нести уготованный ей крест.
В душе ее все еще брезжила надежда, что, может быть, она ошиблась, и с этой надеждой она жила одну неделю, за ней другую, но в конце третьей надежда угасла, и она поняла, что ей остается только молиться. Она молилась, чтобы господь ниспослал ей силы выдержать испытания, которые, как она понимала, ей предстоят, чтобы Он просветил ее разум, указал ей путь, каким она должна идти. Следует ли ей пойти к миссис Барфилд и признаться, что с ней случился грех? Миссис Барфилд, узнав правду, не сможет оставить ее в своем доме, даже если и пожалеет ее. А ведь если она не обмолвится никому ни словом, так никто ничего не будет знать. Она может остаться в Вудвью и заработать жалованье еще за один квартал; первое жалованье она все потратила — купила себе платье и башмаки, сейчас ей только что выплатили второе. Если она проработает в Вудвью еще три месяца, у нее будет восемь фунтов, и с этими деньгами она еще, может быть, как-нибудь протянет, ведь ждать уже останется не так долго. Но сумеет ли она сохранить свою тайну еще почти целых три месяца — до выплаты следующего жалованья? Надо попытаться.
