— Вот что, дитя мое. Я дам вам четыре фунта. Вместе с вашими сбережениями у вас будет двенадцать фунтов, и, мне кажется, с этими деньгами вы обернетесь. Вы были хорошей служанкой, Эстер, вы мне очень пришлись по душе, и я искренне сожалею, что должна расстаться с вами… Вы мне напишите, когда все будет позади, и если будете искать место, а я смогу вам что-нибудь предложить, буду рада взять вас обратно.
Суровость, резкий тон всегда заставляли Эстер ощетиниваться и замыкаться в себе, но на доброе слово она была очень отзывчива, а сейчас ей захотелось броситься к ногам своей хозяйки. Однако, сдержанная по натуре, она не могла позволить себе подобных излияний и только пробормотала сдержанно, как истая англичанка:
— Вы слишком добры ко мне, мэм. Я не заслужила такого обращения… Я понимаю, что не заслужила.
— Не нужно об этом больше, Эстер. Я верю, что господь даст вам силы нести свой крест… А теперь ступайте, уложите вещи. Но сначала скажите мне, Эстер, сознаете ли вы свой грех? Можете ли вы перед лицом господа нашего искренне, от всей души, сказать, что раскаиваетесь?
— Да, мэм, мне кажется, могу.
— Тогда, Эстер, подойдите сюда и преклоните вместе со мной колени, и помолимся господу, чтобы Он укрепил вашу волю и не дал вам больше впасть в соблазн.
Миссис Барфилд взяла Эстер за руку, они опустились на колени перед овальным столом, положили руки на его край, и миссис Барфилд ясным, звонким голосом начала молиться вслух, а Эстер повторяла за ней слова молитвы:
— Боже милостивый! Ты, кому открыты все наши помыслы! Ты знаешь, как впала в грех сия заблудшая раба твоя. Но Ты сказал, господи, что одному раскаявшемуся грешнику больше возликуют на небесах, чем девяноста девяти праведникам. И потому, о господи, преклонив здесь перед тобой колена, мы молим Тебя: сжалься над бедной девушкой, ибо она раскаивается в своем грехе, и в несказанном милосердии своем укрепи ее против новых соблазнов. Прости ей ее прегрешение, господи, как простил Ты самаритянке ее грех. Дай ей силы честно идти путем Твоим, дай ей силы безропотно нести бремя страданий, ожидающих ее.
Женщины поднялись с колен и стояли, глядя друг на друга. Глаза Эстер были полны слез. Она молча повернулась к двери.
— Обождите минутку, Эстер. Вы просили дать вам рекомендацию. Я колебалась, но сейчас мне кажется, что было бы неправильно отказать вам в этом. Если я не дам вам рекомендации, вы можете не получить места, а кто знает, как сложится тогда ваша жизнь. Я не уверена, что поступаю сейчас правильно, но я знаю, что значит для прислуги не получить рекомендации, и не могу взять на себя такой ответственности.
Миссис Барфилд написала Эстер рекомендацию, аттестовав ее как девушку честную и трудолюбивую. Она хотела добавить «положительную», задумалась и вместо этого написала: «Я уверена, что в глубине души она глубоко религиозна».
Эстер поднялась к себе укладываться. Когда она спустилась вниз, все женщины уже собрались на кухне, — как видно, они ждали ее. Шагнув к ней навстречу, Сара сказала:
— Надеюсь, мы расстанемся друзьями, Эстер. Мы, правда, ссорились иногда… Но ведь никто из нас не затаил обиды, верно?
— Я ни на кого не в обиде. Мы все сдружились последнее время, и вы были очень добры ко мне. — И с этими словами Эстер поцеловала Сару в обе щеки.
— Право же, нам всем очень жалко расставаться с тобой, — сказала Маргарет, подходя ближе. — Надеюсь, ты будешь нам писать, сообщишь, как твои дела.
Сердобольная Маргарет даже расплакалась, целуя Эстер, и заявила, что ни с одной девушкой ей не жилось в ее каморке так хорошо. Гровер пожала Эстер руку, и Эстер подняла глаза на миссис Лэтч. Старуха обмяла ее.
— У меня сердце разрывается, как подумаю, что он, плоть от плоти моей, мог так дурно поступить с тобой… Если только тебе что понадобится, дай мне знать, я все сделаю. Я знаю, тебе нужны деньги, так вот я тут кое-что приготовила для тебя.
— Спасибо вам, спасибо, но у меня есть деньги. Миссис Барфилд была очень добра ко мне.
На шум голосов выглянул из буфетной мистер Леопольд; он появился с кружкой пива в руке, и это навело Сару на мысль предложить тост.
— Давайте выпьем за здоровье малютки, — сказала она. — Мистер Леопольд, верно, не откажется дать нам пивка по такому случаю.
Это предложение вызвало на лицах добродушные ухмылки, а Эстер закрыла лицо руками и хотела убежать, но Маргарет ее не отпустила.
— Вот еще глупости! — сказала Маргарет. — Ты от этого не стала для нас хуже. Чего уж там! Такое может случиться с любой из нас.
— Упаси бог, — сказала Эстер.
Прикончив кувшин пива, снова обнялись и расцеловались, поплакали, и вот уже Эстер зашагала через двор мимо конюшен.
Аллея ее встретила дождем и ветром; жалобно шумели ветви над головой; пустынные поля одело белым туманом, дорогу развезло, дома выглядели бесприютно на фоне уныло-бесцветного моря, и на душе у Эстер было так же пусто и безотрадно. Она приехала сюда, в Вудвью, из родного дома, жизнь в котором стала для нее невыносима, и теперь возвращалась обратно, а положение ее было во много раз хуже, и ко всем ее бедам прибавилась еще горечь воспоминаний об утраченном счастье. Все горести, все заботы, какие достаются в удел девушкам ее класса, терзали сердце Эстер, когда она, стоя у окна вагона, в последний раз провожала взглядом суровые холмы и промелькнувших между деревьями мраморных ангелов итальянской беседки. Достав из кармана жакетки платок, она изо всех сил старалась скрыть от посторонних глаз душившее ее отчаяние.
Когда Эстер сошла с поезда на вокзале Виктории, шел дождь. Подобрав юбку, она перешагнула через лужу, и резкий сырой ветер, гнавший потоки дождя по мокрой улице, хлестнул ей в лицо.
Сундучок свой она оставила на вокзале на хранение, так как не знала, позволит ли ей отец остаться дома. Мать — та скажет ей напрямик все, что она о ней думает, но что сделает отец — этого никак нельзя знать наперед. Если она возьмет с собой свои пожитки, он может вышвырнуть их вместе с ней на улицу; лучше уж явиться без сундучка, даже если придется потом брести за ним обратно под дождем. Новый порыв ветра обрушился на нее с удвоенной силой, башмаки у нее промокли насквозь. Небо было серым, как зола, низкие кирпичные строения тонули в тумане, на булыжной мостовой стояли лужи, и лишь унылое позвякивание трамваев нарушало тишину. Эстер стояла в нерешительности; ей не хотелось без нужды тратить ни единого пенни, но, вспомнив поговорку, что мудро потраченным пенни лучше глупо сбереженного фунта, она помахала рукой вагоновожатому, вошла в трамвай и доехала до маленькой, застроенной кирпичными домами улочки, где жили Сондерсы. Эстер толкнула дверь, увидела кухню, услышала голоса ребятишек. Миссис Сондерс подметала лестницу, но при звуке шагов перестала мести и, перегнувшись через перила, крикнула:
— Кто там?
— Это я, мама.
— Как! Ты, Эстер!
— Да, мама.
Миссис Сондерс прислонила метлу к стене, поспешила вниз и, заключив дочь в объятия, расцеловалась с ней.
— Как же я тебе рада, доченька, так давно не виделись! Но ты что-то неважно выглядишь? — Радость на лице матери потухла. — Что случилось? Ты потеряла место?
— Да, мама.
— Ох, вот беда-то! А мы думали, что тебе там хорошо и новая хозяйка тебе нравится. Ты что — небось не смолчала и нагрубила ей? С хозяйками часто нелегко бывает поладить, это я знаю, да еще с твоим характером. Ты у нас не очень-то умеешь держать себя в руках.
— На хозяйку грех жаловаться. Она самая добрая на свете, лучше не бывает. А характер мой… Да не в этом дело, мама…
— Так скажи мне, что случилось, доченька?..
Эстер молчала. Дети в кухне притихли, дверь туда была отворена.
— Пойдем в гостиную, там поговорим… Отец когда должен вернуться?
— Часа через два, не раньше.
Эстер затворила входную дверь, они прошли в гостиную и сели рядом на маленький, набитый конским волосом диванчик, стоявший у стены напротив окна.
Сердца обеих были полны тревоги, и она отражалась на их лицах.
— Меня рассчитали, мама. Я на седьмом месяце.
— Что ты говоришь, Эстер! Да не может этого быть!
— Да, мама, это так.
Эстер начала торопливо рассказывать матери про свою беду, а когда та стала перебивать ее и расспрашивать о подробностях, сказала:
— Ах, мама, ну, не все ли равно? Не хочется мне это рассусоливать.
По щекам миссис Сондерс покатились слезы; она утерла их краем передника, и в затихшей комнате стали слышны ее негромкие всхлипывания.
— Не плачь, мама, — сказала Эстер, — Я знаю, что поступила очень дурно, но господь сжалится надо мной. Я не перестаю молиться ему, как ты меня учила, и мне кажется, что все как-нибудь уладится.
— Отец никогда не позволит тебе остаться здесь. Он скажет, как всегда, что здесь и без того слишком много ртов.
