Дочь бедных, но благородных родителей с тех пор, как торжественно была объявлена невестой, находилась в меланхолическом состоянии. Она беспрестанно вздыхала. Ее несколько тревожило, что жениха ее зовут Парамоном, но зато это окончательно утвердило ее веру в святочные гаданья. Имя Парамона, как известно читателю, впервые услышала она полтора года пред сим, в один из рождественских вечеров, когда робко и трепетно выбегала на улицу вопрошать судьбу о своей участи.
26 сентября утром, перед самым выездом своим из деревни, невеста пришла к
Ольге Михайловне.
- Ма-шер Ольга Михайловна, - сказала она, - я должна проститься с вами и поблагодарить вас за внимание ваше ко мне в продолжение всего времени, которое я жила здесь. Меня только убивает мысль, что болезнь мешает вам осчастливить своим присутствием мою свадьбу.
Произнеся это, дочь бедных, но благородных родителей скромно потупила глаза.
- Вы не сердитесь на меня, душенька? - спросила она после минутного молчания, взглянув с чувством на Ольгу Михайловну.
- За что же-с?
- Вы могли думать, что я была отчасти причиною неприятностей, которые последнее время терпели вы от Прасковьи Павловны, а я, клянусь вам, всегда еще удерживала ее, сколько могла, хвалила ей вас…
- Очень вам благодарна.
- Мне всегда так жалко было на вас смотреть; я всегда самое искреннее участие принимала в вас… Позвольте мне быть уверенной, что мы расстаемся с вами без всяких неприятностей?
- Совершенно. Желаю вам всякого счастия.
Дочь бедных, но благородных родителей поцеловала Ольгу Михайловну и заплакала.
Все было готово к отъезду. Прасковья Павловна, Семен Никифорыч, Петр
Александрыч и невеста, в салопах и шинелях, присели минуты на две, как это обыкновенно водится; потом помолились; потом Прасковья Павловна начала рыдать и благословлять свою Анеточку; потом все пошли к карете, где ожидали их мрачный Антон и вечно цветущая Агафья.
В эту самую минуту Илья Иваныч, приехавший в тележечке на одной лошадке, подбежал к отъезжающим.
- Ах, Илья Иваныч! - закричал Актеон.
- Эге! Илья Иваныч, - произнес Семен Никифорыч.
- Илья Иваныч! Илья Иваныч! - пропищала Прасковья Павловна с Анеточкой.
- Мое почтение-с. А я привез вам новость-с. Село Козмо-Демьянское графа
Воротынцева продано совсем, с померанцевыми деревьями-с, с фабрикой, с домом и со всеми угодьями за миллион двести тысяч-с.
- Кому? кому? - закричали все в один голос.
- Дмитрию Васильичу Бобынину.
- Вздор! - вскрикнула Прасковья Павловна, обомлев.
- Ей-богу-с. Уж и купчая, говорят, совершена-с… Да в городе вы всё сами узнаете.
Прасковья Павловна бросила значительный взгляд на сына.
- А вы куда-с едете? - спросил Илья Иваныч.
- Ах, батюшка, да разве ты не знаешь? Везу отдавать замуж Анеточку.
- Поедемте-ка с нами, - сказал Актеон, - как будет весело, какие будут обеды, ужины!.. - Он подумал: "Ай да Дмитрий Васильич! Как-то я, выручу от него деньги, отданные на филатуру?"
- Вы, Илья Иваныч, сядете там сзади, в тарантасе, с Настей и с Машей, - заметила
Прасковья Павловна.
- Как же, я жене и детям ничего не сказал-с! Разве с моим мужичком послать их уведомить, что я, дескать, с вами в город поехал?
- И прекрасно. Так решились?
- Решился-с.
На свадьбе будем мы отлично пировать
И молодым всех благ и счастия желать.
Проговорив это двустишие, Илья Иваныч бросился к своей тележке, вынул из нее свой чемоданчик, отдал приказ своему мужичку и расположился в тарантасе.
В карету села, кроме четырех господ, Агафья Васильевна. Антон взгромоздился на козлы. Гришка стал на запятки. Карета двинулась, и за нею два тарантаса, нагруженные перинами, подушками и девками.
В этот же вечер Ольга Михайловна написала к учителю:
"Завтра утром я ожидаю вас к себе. Вы никого не встретите. Я одна, все уехали в город".
Но с кем послать эту записку?
Ольга Михайловна задумалась: вдруг ей пришло на память, что умирающая няня говорила о Петре. Этот Петр находился под опалой у Прасковьи Павловны и редко приходил в комнаты. Ольга Михайловна велела позвать его к себе. Он явился.
- Возьмешься ли ты доставить эту записку учителю, который живет у Андрея
Петровича? - спросила она.
- Почему же нет-с? Да лучше всего, сударыня, отдать ее покровскому крестьянину, который здесь проездом у нашего мужичка Ермолая.
- И он доставит ее?
- Как же-с, непременно; наказать только ему строже.
- Так возьми же эту записку и попроси его, чтоб он доставил ее сегодня же, если может.
- Слушаю-с. - Петр ушел.
На следующее утро она встала рано и вышла в сад. Погода была пасмурная; серые тучи кругом обложили небо. Резкий ветер, поднявшийся с поля, со стоном качал полуобнаженные деревья; желтые листья грудами лежали на земле, утки лениво ныряли в пруде; на полусгнившем и почернелом заборе висело белье; по крыше разваливающегося дома лепился мох; ставни у многих окон сорвались с петель и качались со скрипом…
Она возвратилась в свою комнату и села в тревожном ожидании у окна, прислушиваясь к однообразному стуку и шипенью старинных стенных часов. Сердце ее ныло и замирало от грусти. На ней было белое платье - такое же, как в тот день, когда она увидела его в первый раз. Осунувшееся лицо ее было покрыто ярким румянцем; глаза блестели; грудь подымалась тяжело и неровно.
Вдруг раздались чьи-то шаги в тишине. Кто-то всходил на лестницу. Она начала слушать. "Это он!" - прошептала она и пошла к нему навстречу.
- Я издалека узнала ваши шаги, - сказала она, улыбаясь и протягивая ему руку. -
Видите ли, как старые друзья ваши помнят вас?..
Она села на диван и указала ему место возле себя.
- Я думал, что уж более не увижусь с вами.
- О нет, нет! вы не должны были уезжать, не простясь со мною… А вы скоро едете?
- спросила она немного изменившимся голосом…
- Через два дня, - отвечал он.
- Через два дня! - повторила она, задумываясь. - Наконец ваше всегдашнее желанье исполняется…
- И странно! в эту минуту, - сказал он, - я счел бы величайшим счастием, если б мне навсегда можно было остаться здесь…
Несколько минут они молчали.
- Куда же вы едете? - спросила она.
- В Италию.
- Поезжайте, поезжайте! вам будет лучше там… Я рада за вас. - Она опять задумалась. - И я когда-то думала быть в Италии… только это очень давно.
Она улыбнулась.
- И я вижу вас в последний раз? - произнес он голосом, вырвавшимся из глубины болящей души.
- В последний!
На глазах ее показались слезы…
- Да… я теперь начинаю вспоминать… вы когда-то желали услышать от меня еще раз - Шуберта… Теперь я могу исполнить ваше желание. - Она села к роялю и с минуту как будто припоминала что-то… Легкий, едва заметный трепет пробежал по ее телу… руки прикоснулись к клавишам, и раздались печально-медленные аккорды "Странника"*. * "Der Wanderer".
Она пела:
…"Тихо и грустно странствую я по жизненному пути, и вздохи беспрестанно спрашивают: где же, где?
"Здесь солнце светит на меня так холодно… цвет жизни моей вянет, речи их - для меня звуки пустые…
"О, где же ты, где ты, моя возлюбленная страна, так мной любимая, предчувствуемая и никогда мной не знаемая? Страна, столь полная надежды, - страна, где цветут мои розы, где живут друзья мои, где восстают мои мертвые, - страна, где говорят моим языком, - о, где же ты, где ты?
"Тихо и грустно странствую я по жизненному пути, и вздохи беспрестанно спрашивают - где она, где она?
"Мне слышится, словно в дуновении ветра прозвучал таинственный голос: там, где нет тебя, - там твое счастие…"
Она смолкла, голова ее болезненно склонилась к груди… Это была ее лебединая песнь. Он смотрел на нее, и по бледному лицу его ручьями лились слезы…
Отдохнув, она долго еще разговаривала с ним о своей жизни в Москве, о чужих краях… Наконец он встал со стула и взялся за шляпу.
- Вы уж идете? - сказала она, сжимая его руку. - Прощайте; да благословит вас бог!.. Благодарю вас… за все… Вам я обязана лучшими минутами моей жизни… - Она едва могла договорить последнее слово; силы оставили ее, и голова ее упала к нему на грудь.
Минуты две она была в каком-то забытьи; вдруг приподняла голову, отвела от глаз свои волосы и смотрела на него долго и пристально, будто стараясь еще более напечатлеть в своей памяти черты его.
- Прощайте! - повторила она, - если когда-нибудь случится вам быть в этих местах, зайдите на мою могилу…
Она улыбнулась.
Он ничего не мог говорить: слезы задушали его, он только жадно прильнул к ее рукам в упоении отчаяния…
Она проводила его до другой комнаты… потому что силы не позволяли ей идти далее, и села у окна, которое выходило на улицу.
Он давно скрылся, но она все еще сидела у окна…
У Полицейского моста, часу в 3-м утра, офицер с серебряными эполетами и с черным султаном остановил офицера с золотыми эполетами и с белым султаном.
