– Нет, это невыносимо, – говорили, рыдая, прекрасные абдеритки.
– Бедный принц! Как он вопил, как он катался по полу!
– А его монолог, когда он отрезал нос!
– А фурии! – вскричала третья. – Я четыре недели подряд не могла заснуть.
– Действительно, это было ужасно! – соглашалась четвертая. – Но бедная Ниоба! Как стояла она, одинокая, посреди нагроможденных друг на друга трупов ее детей, рвала на себе волосы и посыпала ими еще теплые тела. А затем несчастная бросается на них, словно хочет оживить детей и в отчаянии подымается вновь, вращая очами, подобно пламенным колесам, разрывает себе ногтями грудь и с ужасными проклятьями воздевает окровавленные руки к небу… Нет, такого трогательного зрелища еще не видел свет! Что за человек этот Параспазм,[222] и какой талант надо иметь, чтобы создать такую сцену!
– Ну, что касается таланта, – возразила прекрасная Салабанда, – то мы еще посмотрим. Сомневаюсь, оправдает ли Параспазм надежды, которые на него возлагают. Большие хвастуны – плохие бойцы.
Прекрасную Салабанду считали женщиной, которая ничего не говорила без достаточного основания. И это обстоятельство привело к тому, что «Ниоба» Параспазма на втором представлении и наполовину не произвела прежнего впечатления. Даже впоследствии поэт не мог оправиться от удара, нанесенного ему Салабандой одним только словом.
Несмотря на это, Параспазму и его другу Антифилу[223] всегда будет принадлежать честь нового подъема трагедии в Абдере, а также изобретения двух новых жанров – мрачной и пантомимической драмы, открывших более надежный путь к славе для абдеритских поэтов. Ибо, действительно, ничего нет легче, чем… пугать детей и заставлять своих героев от сильных переживаний совсем лишаться языка.
Но поскольку людское непостоянство слишком быстро пресыщается даже и самым приятным новшеством и абдеритам наскучило ежедневно находить прекрасным то, что уже давно им приелось, молодой поэт Флапс пришел к мысли ввести в театральный обиход пьесы, которые не были бы ни комедиями, ни трагедиями, ни фарсами, а своего рода живыми картинами абдеритских семейных нравов; пьесами, где выступали бы не герои, не глупцы, а просто честные и заурядные абдериты, занимающиеся своими повседневными городскими, рыночными, домашними и семейными делами и действовали и говорили бы на сцене перед почтенной публикой так, словно они дома и никого на свете, кроме них, и не существует. Легко заметить, что это был примерно тот же самый жанр, в котором впоследствии стяжал себе немалую славу Менандр.[224] Различие заключалось лишь в том, что последний выводил на сцене афинян, а первый – абдеритов, а также в том, что грек был Менандром, а тот – Флапоом. Но так как подобное различие для абдеритов ничего не значило или, верней, даже послужило на пользу Флапсу, то его первая пьеса[225] в этом жанре была принята зрителями с беспримерным восхищением. Честные абдериты впервые увидели сами себя на сцене in puris naturalibus,[226] изображенными не карикатурно, без ходуль, без львиных шкур и геркулесовых палиц, без скипетров и диадем, в своей обычной домашней одежде, разговаривающими на обиходном языке, живущими по своему прирожденному своеобразному абдеритскому обычаю, едящими и пьющими, женящими и женящимися, и как раз это и доставило им великое удовольствие. Подобно молодой девушке, впервые увидевшей себя в зеркале, они не могли достаточно налюбоваться собой. «Четырехкратная невеста» была сыграна двадцать четыре раза подряд, и длительное время абдериты не желали смотреть в театре ничего, кроме флапседий. Флапс, сочинявший не так быстро, как Гипербол и номофилакс Грилл, не мог вполне удовлетворить публику. Но так как он уже задал тон своим собратьям по перу, то в подражателях не было недостатка. Все кинулись на новый жанр и менее чем за три года все возможные сюжеты и заглавия флапседий были настолько исчерпаны, что и в самом деле было жалко смотреть на муки бедных поэтов, на то, как они тужились и пыжились, чтобы, исходя потом, выжать из губки, уже выжатой многими до них, еще одну каплю мутноватой водички.
Естественным следствием такого положения было то, что равновесие восстановилось. Абдериты, испытавшие вначале по довольно распространенному человеческому обыкновению невероятное влечение к новому жанру, пришли, наконец, к выводу, что противодействовать однообразию и скуке лучше всего переменой и многообразием пьес. Трагедии обычные, мрачные и пантомимические, комедии, оперетты и фарсы опять пошли в ход. Номофилакс сочинял музыку к трагедиям Еврипида; а Гиперболу (особенно потому, что в голову его засело желание стать абдерским Гомером) не оставалось ничего лучшего, как разделять благосклонность абдерского партера с Флапсом, тем более что тот женился на племяннице одного главного цехового старшины и с недавнего времени стал важной особой.
Глава четвертая
Достопримечательный пример хорошего национального хозяйства абдеритов. Заключение рассказа об их театре
Прежде чем покончить с этим отступлением и вернуться к нашей истории, необходимо рассеять небольшое сомнение благосклонного читателя, быть может, возникшее у него при знакомстве с очерком абдерских театральных дел.
Непонятно, могут сказать, каким образом общественная казна Абдеры, поступления в которую не могли быть значительными, позволяла себе длительное время такой ощутимый побочный расход, как ежедневные театральные представления со всеми их статьями. Допустим даже, что поэты служили государству из чистого патриотизма, не получая вознаграждения. Но если предположить и это обстоятельство, то покажется почти невероятным, чтобы в Абдере имелось столько профессиональных драматургов и чтобы великий Гипербол при всем своем патриотизме и самохвальстве мог сочинить до 120 пьес.
Чтобы не держать читателя в недоумении, мы откровенно признаемся, что абдеритские драматические поэты трудились не бесплатно (ибо справедливость великого закона природы – «Если вол молотит, то и есть просит» – чувствовали даже абдериты). Благодаря особой финансовой операции государственная казна собственно не несла никаких новых расходов по театру, а издержки эти большей частью покрывались за счет прочих более важных и нужных финансовых статей.
Дело обстояло следующим образом. Едва покровители театра заметили, что абдериты загорелись и театральные зрелища стали для них необходимой потребностью, они не замедлили объявить народу через цеховых старшин, что казна не в состоянии вынести такое огромное увеличение расходов без новых источников обложений или взысканий. Это и вызвало учреждение комиссии, которая после шестидесяти платных заседаний представила, наконец, совету общий проект театрального дела в Абдере. Его нашли столь основательным и обдуманным, что он тотчас же был принят народным собранием граждан как один из основных законов города.
Мы сочли бы за удовольствие представить нашим читателям это мастерское абдеритское произведение, будь мы достаточно уверены в их терпении. Если же какая-нибудь община или государство в Священной Римской империи[227] или вне ее пределов заинтересуется сим документом, то мы готовы переслать его по первому требованию бесплатно с возмещением лишь расходов по его переписке. Все, что возможно в данном случае сообщить, это следующее. Благодаря такой мере были изысканы sine aggravio Publici[228] достаточные суммы для того, чтобы «обслуживать абдеритов четыре раза в неделю театральными представлениями, вознаграждать достойным образом поэтов, актеров и оркестр, а также господ членов комиссии и номофилакса. Сверх того довольствовать оба низших класса зрителей при каждом представлении фунтом хлеба и двумя сушеными фигами». Единственный недостаток этого прекрасного установления заключался в том, что господа из комиссии, бухгалтерские способности которых были общепризнанными, тем не менее ошиблись в подсчете доходов и расходов на 18 000 драхм (примерно 2500 талеров нашими деньгами). И они должны были быть оплачены казной свыше предназначенного для данной цели капитала. Да, это была, конечно, не мелочь! Однако отцы города навострились так гладко и bona fide[229] управлять государственными финансами, что только по истечении нескольких лет выяснилась причина дефицита казны в 2500 талеров. Обнаружив его с великим трудом, отцы города сочли необходимым сообщить об этом народу и для вида взыскать недостачу с театра. Но абдериты так ополчились против предложения, словно их собрались лишить огня и воды. Короче, был устроен плебисцит, решивший, чтобы в пользу театра отчислять два с половиной таланта,[230] ежегодно поступавших на хранение в национальную сокровищницу при храме Латоны. И того, кто в будущем осмелится требовать упразднения театральных зрелищ, считать отныне врагом города Абдеры.
