А между тѣмъ не несешь ли и ты, какъ многіе, казнь за грѣхи своихъ родителей? Бросилась ли бы ты въ объятія демона гордости, приведшему тебя къ погибели, еслибъ ты могла опираться на вѣрную руку отца? Не эта ли гордость была единственнымъ наслѣдіемъ, доставшемся тебѣ отъ несчастной матери? И чѣмъ была для нея эта гордость, какъ не противоядіемъ отчаянія? Бѣдная мать! бѣдная дочь!... И не могли ли тебѣ помочь эти талисманы? Это тоненькое золотое колечко, которое ты сняла съ охладѣвшаго пальца любимой руки, которую ты поцѣловала съ горячею нѣжностью? И эта цѣпочка, которая украшали бѣдняжку, можетъ быть, и въ самый вечеръ смерти предъ пошлою публикою маленькаго театра? И этотъ медальонъ, въ которомъ скрывается вѣроятно ея портретъ... Боже великій! что это?»
Увидѣвъ портретъ въ медальонѣ, Свенъ вздрогнулъ, какъ-будто молнія упала къ его ногамъ. Онъ не вѣрилъ своимъ глазамъ. Самъ демонъ, должно быть, смѣется надъ нимъ; но — иначе не можетъ быть: этотъ превосходный, на эмали писаный портретъ красиваго мучжины, красоту котораго ни страсти, ни безпутная жизнь не могли ослабить — это былъ портретъ его отца!..
—
На дворѣ смеркалось, въ комнатѣ царствовала ночь, а Свенъ все сидѣлъ въ своихъ креслахъ, облокотившись головою на руку неподвижно, какъ-будто спалъ. Наконецъ онъ тихо поднялся, тихо перешелъ въ смежную комнату, одѣлся, почти не сознавая что дѣлаетъ, опять вернулся, положилъ книжку .и золотыя вещицы въ шкатулку, взялъ ее съ собою и какъ лунатикъ тихо и молча вышелъ, не обращая вниманія на возгласы попавшейся ему на лѣстницѣ госпожи Шмицъ, не отвѣчая на вопросъ изумленнаго швейцара: «Развѣ вы изволите выходить, господинъ баронъ?» Онъ вышелъ изъ дома и перешелъ улицу, направляясь прямо къ дачѣ.
У подъѣзда дачи стояли два экипажа, карета и телега, на которой установлено было много чемодановъ. Въ сѣняхъ на встрѣчу Свену попались люди, несшіе другія дорожныя вещи. Свенъ заглянулъ въ отворенныя двери опустѣлой комнаты; изъ прислуги никого не видать. Въ залѣ встрѣтилъ онъ стараго англичана, который выходилъ изъ гостиной съ большимъ портфелемъ подъ мышкой и, какъ только увидѣлъ Свена, тотчасъ затворилъ за собою дверь изъ гостиной. Выпрямившись во весь ростъ, онъ съ полуиспуганнымъ и полувраждебнымъ видомъ смотрѣлъ на непрошеннаго гостя. Старый камердинеръ былъ всею душой преданъ мистеру Дургаму, и должно быть, въ эту минуту страшныя мысли мелькали въ его головѣ.
— Я желаю видѣть мистрисъ Дургамъ, сказалъ Свенъ.
— Мистрисъ Дургамъ никого не принимаетъ, отвѣчалъ старикъ тихо, но очень отчетливо, и не двигаясь съ мѣста передъ дверьми.
— Мнѣ непремѣнно надо ее видѣть.
— А я говорю вамъ, что это невозможно.
— Я самъ въ этомъ удостовѣрюсь, сказалъ-Свенъ, подходя къ двери.
— Назадъ! крикнулъ старикъ, грозно поднявъ руку.
Въ эту минуту дверь тихо отворилась и сама Корнелія показалась на порогѣ. Она была въ траурной одеждѣ, черный крепъ обрамливалъ ея лицо, покрывшееся смертной блѣдностью при видѣ Свена.
Старикъ отступилъ. Корнелія и Свенъ стояли другъ противъ друга. У Свена дрожали ноги, все тѣло его дрожало, онъ съ трудомъ держался на ногахъ. Корнелія, какъ бы ища опоры, положила руку на дверную ручку; но скоро оправилась и сказала голосомъ, звучавшимъ твердостью:
— Вы пришли проститься съ нами. У насъ вѣ домѣ страшный безпорядокъ, потому что мы уѣзжаемъ на слѣдующемъ пароходѣ. Впрочемъ, со старыми знакомыми не слѣдуетъ церемониться; прошу...
Она повернулась въ гостиную. Свенъ послѣдовалъ за нею. Старикъ тоже вошелъ за ними, подвинулъ кресла къ дивану и зажегъ свѣчи въ канделабрѣ, стоявшемъ на каминѣ. Корнелія между тѣмъ пригласила Свена садиться и заговорила беззвучно-равнодушнымъ, совсѣмъ чуждымъ ей голосомъ, отъ котораго у Свена сердце облилось кровью:
— Отъѣздъ нашъ рѣшенъ довольно неожиданно. Докторъ желалъ какъ можно скорѣе отправить Эдгара въ болѣе благотворный климатъ Италіи. Кромѣ того, во Флоренціи или въ Генуѣ мы должны встрѣтить сэр-Джорджа Блунта, дѣда моихъ дѣтей съ материнской стороны; на него я возлагаю всѣ надежды для Китти. Вы знаете, что все состояніе принадлежитъ Эдгару. Докторъ ожидаетъ насъ на пароходѣ; онъ такъ добръ, что хочетъ проводить своихъ паціентовъ. Это мнѣ тѣмъ пріятнѣе, что мистеръ Смитъ взялъ на себя трудъ привести въ порядокъ наши дѣла... Благодарю васъ, Смитъ; кажется, этого довольно. Пожалуйста доложите мнѣ, когда дѣти будутъ готовы.
Бросивъ взглядъ подозрительный и враждебный на свою госпожу и ея гостя, Смитъ удалился. Корнелія все время сидѣла спокойно и ни разу не взглянула на него, но когда онъ затворилъ за собою дверь, она встала, торопливо прошлась по комнатѣ, вдругъ остановилась противъ Свена и, сложивъ руки на груди, съ глубокой страстью, рѣзко отличавшеюся отъ ея притворнаго спокойствія, воскликнула:
— Зачѣмъ пришли вы сюда? Развѣ вы не понимаете, что я узница, что ко мнѣ приставленъ сторожъ, который неохотно отсчитываетъ мнѣ минуты свободы? Конечно, конечно, прежде я была обязана отвѣтственностью только моему мужу, теперь отъ меня требуетъ отвѣтственности цѣлый свѣтъ. Я должна бояться своей горничной, потому что она можетъ поставить мнѣ въ вину улыбку, не подходящую къ моимъ траурнымъ одеждамъ.
И Корнелія разразилась смѣхомъ, но въ этотъ же мигъ сама прервала его и сказала презрительнымъ тономъ:
— Такъ и вы тоже были больны, господинъ фон-Тиссовъ? Славное время вы выбрали для своихъ болѣзней! Вы хотите сказать, что не на шутку расхворались, и даже съ опасностью жизни? Тѣмъ хуже! Знаете ли, господинъ фон-Тиссовъ, что бываетъ и такое время, когда человѣкъ не смѣетъ быть больнымъ, знаете ли вы это? И знаете ли вы также, какая тому причина? а та, что онъ можетъ пропустить время, когда умереть ему было прилично и полезно, что вслѣдствіе этой ошибки придется ему влачить жалкую, презрѣнную и постыдную жизнь.
Корнелія поспѣшно ходила по комнатѣ взадъ и впередъ, разговаривая скорѣе съ собою, чѣмъ съ Свеномъ, который сидѣлъ облокотившись на руку, почти въ полузабытьѣ, дѣлая всѣ усилія оправиться и привести въ порядокъ путаницу мыслей.
Какъ онъ сдѣлаетъ это открытіе Корнеліи? Теперь, при прежней обстановкѣ, въ той самой комнатѣ, гдѣ нѣкогда глаза его съ упоительнымъ восторгомъ были прикованы къ ея лицу, здѣсь открыть ей эту тайну — это казалось ему невозможнымъ, чудовищнымъ. Когда его взоры въ какомъ-то оцѣпенѣніи стремились къ стройной фигурѣ въ черной одеждѣ, онъ видѣлъ то Фанни, героиню только что прочитанной повѣсти, какъ она блуждала по улицамъ Лондона, убѣгая отъ позора, то опять Корнелію Дургамъ, жену высокоуважаемаго мистера Фрэнка Дугласа Дургама, при одномъ имени котораго душа его наполнялась трепетомъ; то онъ видѣлъ въ любимыхъ чертахъ прекраснаго, блѣднаго, чернымъ флеромъ обрамленнаго лица отраженіе лица того стройнаго, красиваго человѣка, котораго онъ никогда не любилъ, хотя этотъ человѣкъ былъ его отцомъ. И его ухо уловляло въ миломъ голосѣ звуки, которые уносили его далеко, далеко въ воспоминанія его перваго дѣтства, и не могъ онъ понять, почему эти звуки онъ теперь только уловилъ, почему же прежде, почему съ первой минуты онъ не умѣлъ ихъ уловить? За тѣмъ мракъ спускался на него все гуще и гуще; онъ почти ничего не видалъ и не слыхалъ, что вокругъ него происходило, и вдругъ, очнулся, увидавъ Корнелію предъ собою на колѣняхъ, которая, схвативъ его руки, въ страхѣ смотрѣла на него и говорила:
— Милый, любимый! не сердись на меня; я совсѣмъ помѣшалась, и сама не знаю, что говорю. Ты ни въ чемъ тутъ не виноватъ; вѣдь ты только желалъ мнѣ добра; ты виноватъ только въ томъ, что не повѣрилъ мнѣ, когда я тебѣ говорила, что мнѣ помочь нельзя. Ты самъ теперь это видишь. Онъ дорого поплатился за то, что хотѣлъ помочь мнѣ; онъ не хотѣлъ допустить, чтобъ я утопилась въ рѣкѣ, и вотъ теперь его самого волны носили два дня и двѣ ночи, пока не выкинули на берегъ...
Она закрыла лицо обѣими руками; ея стройное, прекрасное тѣло тряслось какъ въ лихорадкѣ подъ вліяніемъ сильной страсти. Вдругъ она опять схватила руки Свена, прижимая ихъ то ко лбу, то къ глазамъ и губамъ, и говорила:
— Вѣдь и ты тоже едва не утонулъ; я знаю все, какъ-будто сама тамъ была. Я никогда не вѣрила, чтобъ онъ не могъ безъ меня жить, чтобъ изъ-за меня онъ могъ жертвовать своею жизнью и жизнью другого — твоею жизнью, Свенъ! Твоею жизнью! и только потому, что ты меня любилъ! Не слѣдовало бы ему такъ поступать. Не великодушно съ его стороны. Это такъ жестоко, какъ всегда въ глубинѣ его сердца была жестокость. Твою жизнь! Твою дорогую жизнь!
Голова пылала у Свена, виски страшно колотились и холодная дрожь разливалась по его жиламъ. Эти прекрасныя, бѣлыя руки съ любовью гладили его руки, эти прекрасныя губы произносили слова сердечной любви, эти черные глаза сверкали молніями страсти въ таинственной глубинѣ — какъ онъ могъ все это выносить, когда онъ зналъ то, что зналъ? Онъ вырвалъ свои руки изъ ея рукъ; усиливался поднять ее, указывая дрожащею рукой на шкатулку чернаго дерева, поставленную имъ при входѣ въ комнату на столъ, у котораго онъ теперь сидѣлъ. Его взглядъ, его движеніе вынудили Корнелію обратить глаза по тому же направлению; шкатулку она тотчасъ узнала и съ восклицаніемъ удивленія протянула къ ней руку, сама же вопросительно смотрѣла на Свена. Видя, что развязка близится къ концу съ ужасающей быстротою, Свенъ могъ только знакомъ объяснить ей, что шкатулка имъ принесена.
