Несмотря на все свое нежелание причинить огорчение Гвен и навлечь на нее месть Нелл, Крис не мог не увлечься оборотом, какой принял их спор. Гвен нечаянно затронула этот очень существенный для него вопрос. В самом деле, в какой мере человек должен подчиняться обычаям, которые он считает устарелыми и бессмысленными? Если бы все безоговорочно подчинялись всяким общепринятым условностям, разве не остались бы люди до сих пор дикарями? И разве мы не вышли из состояния дикарей исключительно благодаря самоотверженности отдельных личностей, которые отказывались подчиняться засасывающему действию среды?
Но Гвен и тут обманула его ожидания.
Вместо того чтобы принять участие в диспуте, она бросила на него горький укоризненный взгляд и, не говоря ни слова, выбежала из комнаты.
Мы испытываем какой-то восторг, когда отметаем начисто прежнюю жизнь и начинаем новую. Это, очевидно, удовлетворяет какую-то глубокую человеческую потребность, что и признавали те древние религии, которые делали упор на важности «перерождения». А что такое переродиться как не начать новую жизнь? Апулей лирически распространяется о благодати, осенившей его, когда он переродился с помощью мистерий Исиды. Когда желание переродиться овладевает сразу массой людей, они должны либо дать ему выход через какой-нибудь предохранительный клапан, либо идти путем насилия — войн и революций.
Поскольку дело касается отдельной личности, это метафорическое «второе рождение» ограничено определенными пределами. Люди, которые начинают новую жизнь с нового года — 1 января, только для того чтобы 15-го вернуться на старый путь, они обманывают себя. К этому нужно подходить серьезно. Когда перерождение является вынужденным и вызвано тем, что человек лишился положения, попал в тюрьму или призван на поенную службу, тогда оно тоже никуда не годится. Европейцу нравится думать, что он хозяин своей души. Так вот, значение имеет только нравственное усилие, ибо реальный результат бывает обычно такой же, как и без всякого перерождения.
В этот вечер Крис ощущал восторг перерождения, когда он сидел один в своей порядком зловонной комнате в Сохо. Он не замечал вони, потому что курил трубку; а так как он раньше никогда не жил в грязных домах, ему не приходило в голову, что этот дом грязен. Он слишком радовался своему освобождению, чтобы замечать подобные мелочи. После добродетельного скудного обеда он испытал даже обманчивый экстаз аскетизма. Очень весело опрокидывать мясные горшки в земле изгнания — Египте, во всяком случае, пока вы не зашли слишком далеко в пустыню. А тогда они начинают преследовать вас в видениях, как то случилось с народом Израиля.
Эти мысли не приходили Крису в голову. Он был слишком молод и не успел накопить достаточно опыта. В том состоянии довольства, в каком он пребывал, не было места для самоанализа. Он наслаждался сознанием того, что может посвятить по крайней мере три часа серьезному чтению до сна и никто не будет его прерывать. Он предвкушал длинный ряд таких же вечеров впереди. Его учебники были расставлены на большом сосновом столе. Поэты и беллетристы были свалены в угол как литература для легкого чтения. На полке над камином стояли самые высокочтимые авторы: Фрейзер, Бадж, Петри, Брэстед, Сэйс, Холл, Вулли, Брейль, Мойр, Элиот, Смит, Чайльд и разношерстное собрание философов и психологов, в котором Рассел соседствовал с Марксом, а Уайтхед пытался игнорировать Фрейда и Дарвина.
Крис созерцал этот ряд почтенных имен сквозь белую завесу табачного дыма. Теперь, когда он бесповоротно отказался от обеспеченности и комфорта ради мечты, он задумался над тем, что, собственно, представляет собой эта мечта и как он ее осуществит. Действительно ли он хочет стать одним из кучки терпеливых работников, пытающихся восстановить первобытное прошлое цивилизации? Его соблазняли раскопки, как они, по-видимому, соблазняют очень многих, возможно, потому, что все мы страдаем тем, что хотим найти «клад», зарытый в земле, и сознательно упускаем из виду необходимые для того дисциплину, упорство и знания. Крис размышлял о возможных находках на Ближнем и Среднем Востоке, еще ожидавших открытия и истолкования. Это можно было бы поставить себе как одну из определенных и узких задач. Но как подойти к ней? Как, не имея диплома, получить даже самую скромную должность в какой-нибудь экспедиции? Ведь Шлиман, наверное, тоже задавал себе эти вопросы…
Была и другая, более дерзновенная мечта, которую он не сумел изложить Гвен и которую и сам представлял себе не очень отчетливо. Это был скорее туманный замысел, чем ясно очерченная задача.
Он пытался наметить какие-то основные вехи. Прежде всего взять новейшую историю и, отбросив в сторону империи, войны, политические и религиозные раздоры так называемых великих людей, рассматривать ее как великое биологическое действо, как попытку определенного вида особей, обладающих разумом, выжить посредством сознательных усилий. Широко применить психологию для объяснения неудач и побед.
На этом фундаменте (он беспечно закрывал глаза на то, какие огромные трудности, какая нечеловеческая работа предстоит ему даже на этом предварительном этапе) он хотел поставить и попытаться разрешить некоторые из великих мировых проблем.
Где, когда и как зародилась «Цивилизация»?
Каков истинный базис человеческой кооперации?
Есть ли общий психологический базис у всех мифов и религий? Если да, то какой именно?
Существует ли такое явление, как религиозный импульс? Если да, то что должна сделать в таком случае Наука?
Является ли врожденным импульсом и биологической необходимостью война? Если нет, то каким образом она возникла в человеческом сообществе? Почему отдельные группы людей стремятся уничтожить одна другую?
Чем объясняется то, что многие люди предпочитают оставаться невежественными? Что огромное количество человеческих усилий направлено к явно негативной разрушительной цели — препятствовать распространению знаний и рациональной организации жизни?
Чего добивались люди в прошлом и почему? Добиваемся ли мы того же самого, а если нет, то чего добиваемся мы? В какой мере мы связаны своим прошлым? До какой степени может одно поколение послужить на пользу будущему человечества?
Когда на все эти и сотни других попутных вопросов будут найдены ответы, как приложить эту сумму знаний и кто этим займется?
Действительно ли человечество погибнет как биологический вид, если не сумеет управлять собой и своими судьбами с помощью добытых им знаний?
Должны ли мы согласиться с теми, кто, отчаявшись, утверждает, что эта задача свыше сил человеческих?
Должны ли мы признать, что разум потерпел поражение, и вернуться к таинственным импульсам нашего подсознательного «я»? И наконец, когда мы выработаем все эти замечательные определения и ярлычки, кто повесит их на шею Зверю Войны, Зверю Жадности, Зверю Власти, Зверю Упрямства, Зверю Тьмы, Зверю Глупости, Зверю Разрушения, Зверю Извращенности и целому ряду других хищников, такому же длинному, как список человеческих пороков?
Легко смеяться над беспомощным честолюбием юноши без гроша, который ломает себе голову над судьбами человечества, а сам не может устроить даже и собственную жизнь; который с двумя фунтами в неделю в убогой и грязной комнатке в лондонском Сохо пытается разрешить сверхчеловеческую задачу, задачу целого поколения сверхчеловеков.
Беспочвенные мечты, не более того. Однако сколько великих достижений были некогда всего лишь беспочвенными мечтами? В конце концов, Крис был заодно с лучшими представителями своего поколения, ибо он пытался что-то предпринять, он смотрел на свою жизнь не как на сокровище, над которым нужно эгоистически трястись, а как на маленькую часть основы в величественной ткани человеческих судеб. Ведь должны же быть люди, готовые мечтать и зажигать нас своими надеждами и устремлениями, чтобы мы не погрязли в тупом варварстве милитаризма или в еще более тупой первобытности купли-продажи.
Но подобные мечты бывают иногда гибельны для мечтателя. Под влиянием этих Захватывающих идей, казавшихся такими всеобъемлющими и важными, пока их нельзя было проверить на опыте, Крис невольно поддавался опасному умственному пороку. Он был недалек от того самообольщения, которое приводит многих спасителей человечества в состояние перманентного опьянения. В самом деле, когда он созерцал свои возвышенные концепции, он начинал жалеть самого себя за то, что ему приходится унижаться, зарабатывая себе на жизнь, и приходил к роковой мысли, что это должен делать за него кто-то другой.
К счастью, в эту минуту бесенок Здравого Смысла напомнил ему сказку о восточном царе, пожелавшем сделать жизнь совершенной во всем мире или, по крайней мере, в той его части, которая находилась под его скипетром. С этой целью юный монарх приказал мудрецам и прочим магам своего царства составить ему энциклопедию всех знаний.
