В это время послышались шаги на лестнице. Синтаро с тревогой приподнялся на постели.
— Кто это?
— Ты не спишь?
Это был голос Кэндзо.
— Что случилось?
— Я ходил вниз, меня мама звала.
Отец произнес это с унылым видом и снова лег в постель.
— Зачем она тебя звала, ей хуже?
— Нет, просто хотела сказать мне, чтобы я завтра если пойду на фабрику, надел летнее кимоно, которое лежит в верхнем ящике комода.
Синтаро жалел мать. Хоть она и была женой совершенно чужого ему человека.
— Как все это тяжело! Она так страдает.
— Может быть, попросить Тодзаву-сан сделать ей еще укол?
— Нет, пожалуй, нельзя так часто делать уколы.
— Ну что ж, нельзя так нельзя, но все равно как-то надо облегчить ее страдания.
Синтаро казалось, что Кэндзо пристально смотрит на него.
— Твоя мать святая женщина... за что же на ее долю выпали такие муки?
Оба помолчали.
— Наверно, никто еще не ложился?
Синтаро стало невыносимо вот так молчать, в темноте, глядя друг на друга.
— Тетушка уже легла. Не знаю только, уснула или нет...
Сказав это, отец вдруг приподнял голову и стал прислушиваться.
— Папа, мама что-то...
Теперь это был тихий голос О-Кину, поднявшейся до середины лестницы.
— Иду.
— Я тоже встану.
Синтаро накинул на плечи ночное кимоно.
— Можешь лежать. Если понадобится, я сразу же тебя позову.
Отец стал быстро спускаться по лестнице вслед за О-Кину.
Какое-то время Синтаро сидел на постели, потом встал и зажег свет. Снова сел и стал осматривать освещенную тусклой лампой комнату. Возможно, мать позвала отца просто так, хочет, чтобы он побыл с ней... Это вполне вероятно.
Неожиданно взгляд Синтаро упал на валявшийся под столом исписанный листок бумаги. Он поднял листок:
— Посвящаю М...ко[164]...
Дальше шло стихотворение Ёити.
Бросив листок, Синтаро лег, закинув руки за голову. Перед ним отчетливо всплыло миловидное лицо Мицу...
7
Когда Синтаро проснулся, в комнате, куда сквозь щели в ставнях проникал слабый свет, сестра и отец о чем-то тихо разговаривали. Синтаро вскочил, будто от толчка.
— Тебе надо немного поспать,— сказал Кэндзо О-Кину и поспешно сбежал с лестницы.
За окном слышался шум, будто на черепичную крышу низвергался водопад. Ливень... Думая об этом, Синтаро стал быстро одеваться. О-Кину, с распущенным оби, ехидно сказала ему:
— Син-тян, доброе утро.
— Доброе утро. Как мама?
— Ночь была очень тяжелой...
— Не спала?
— Сказала, что хорошо поспала, но я видела, что она и пяти минут не вздремнула. И говорила такие странные вещи... Мне всю ночь было не по себе.
Одевшись, Синтаро вышел на лестницу, но вниз не стал спускаться. В той части кухни, которая была видна сверху, Мицу, подверпув подол, протирала пол тряпкой... Услыхав голос Синтаро и О-Кину, она поспешно одернула кимоно. Синтаро взялся за медные перила, но все не решался спуститься вниз, точно ему что-то мешало.
— Какие же странные вещи говорила мама?
— Полдюжины. Разве полдюжины не все равно, что шесть штук?
— Это у нее с головой неладно... А как сейчас?
— Пришел Тодзава-сан.
— Так рано?
Мицу вышла из кухни, и Синтаро стал медленно спускаться по лестнице.
Через несколько минут он уже был в комнате больной, Тодзава сам только что сделал ей укол дигитамина. Мать, которую сиделка укрывала после укола, металась по подушке — отец говорил об этом вчера вечером.
— Пришел Синтаро.
Это громким голосом сказал матери Кэндзо, сидевший рядом с Тодзавой, и сделал Синтаро знак глазами.
Синтаро сел напротив отца, и, скрестив руки на груди стал смотреть на мать.
— Возьми ее руку.
Синтаро послушно спрятал в своих ладонях руку матери. Она была холодной и неприятно влажной.
Увидев сына, мать чуть кивнула ему и сразу же перевела взгляд на Тодзаву.
— Доктор, плохи, наверно, мои дела. Вот и руки стали неметь.
— Это ничего. Потерпите еще день-другой.— Тодзава мыл руки,— Скоро вам станет лучше... О-о, сколько здесь всего!
На подносе, стоявшем у постели матери, лежали талисманы Удзиками из синтоистского храма Дайдзингу, талисманы Тайсяку из буддийского храма в Сибамата... Взглянув искоса на поднос, мать ответила прерывающимся голосом, будто задыхаясь.
— Ночью мне было очень плохо... А сейчас боли почти утихли...
Отец чуть слышно сказал сиделке:
— По-моему, у нее стал заплетаться язык.
— Видимо, во рту пересохло... Дайте ей водички.
Синтаро взял у сиделки смоченную в воде кисточку и несколько раз провел ею во рту у матери. Мать прижала языком кисточку и проглотила капельку воды.
— Я еще зайду. Никаких оснований для беспокойства нет.— Тодзава громко сказал это, повернувшись к больной, и, закрывая свой чемоданчик, обратился к сиделке: — В десять часов сделайте укол.
Сиделка поморщилась и что-то пробурчала.
Синтаро с отцом пошли провожать Тодзаву. В соседней комнате, как и вчера, уныло сидела тетушка. Проходя мимо, Тодзава непринужденно ответил на ее приветствие и заговорил с Синтаро:
— Как идет подготовка к экзаменам? — Тут же сообразив, что он ошибся, доктор весело улыбнулся.— Простите. Я имел в виду вашего младшего брата.
Синтаро горько усмехнулся.
— В последнее время, встречаясь с вашим братом, я говорю с ним только об этом. Наверно, потому, что мой сын тоже готовится к экзаменам...
Когда Тодзава шел через кухню, он все еще весело улыбался.
После ухода доктора, скрывшегося за сплошной пеленой дождя, Синтаро, оставив отца в магазине, поспешно вернулся в столовую. Теперь рядом с тетушкой там сидел с сигаретой в зубах Ёити.
— Хочешь спать?
Синтаро присел к жаровне.
— Сестра уже спит. Ты тоже ложись.
— Ладно... Всю ночь курил, даже язык щиплет.
Морщась, Ёити с унылым видом бросил в жаровню недокуренную сигарету.
— Как хорошо, что мама перестала стонать.
— Ей, кажется, лучше.
Тетушка зажгла сухой спирт в грелке.
— До четырех часов ей было плохо.
Из кухни выглянула Мицу, причесанная на прямой пробор.
— Простите. Господин просит вас зайти в магазин.
— Хорошо, хорошо, сейчас иду.
Тетушка протянула Синтаро грелку.
— Син-тян, зайди к маме.
Сказав это, она вышла, вслед за ней, подавляя зевок, поднялся и Ёити.
— Пойду посплю немного.
Оставшись один, Синтаро положил грелку на колени и задумался. О чем — он и сам не знал. Шум ливня, низвергавшегося на невидимую крышу с невидимого неба,— единственное, что его сейчас заполняло.
Неожиданно вбежала сиделка.
— Идите кто-нибудь. Хоть кто-нибудь...
Синтаро вскочил и в тот же миг влетел в комнату больной. Он обнял О-Рицу, прижал к себе.
— Мама, мама.
Лежа в его объятиях, мать дернулась несколько раз. В уголках губ выступила пена.
— Мама.
В те секунды наедине с матерью Синтаро громко звал ее, жадно всматривался в лицо умершей.
1920, октябрь — ноябрь
1
-Рэн стала содержанкой и в начале зимы 1895 года поселилась на улице Ёкоами в районе Хондзё. Снятый для нее крохотный одноэтажный домик стоял на берегу реки у моста Окураба. Когда она смотрела из сада на реку, на умиротворенный, спокойный пейзаж, совсем не похожий на городской, он не казался ей унылым: там, где сейчас станция Рёгоку, тянулись, заслоняя пасмурное, готовое пролиться дождем небо, густые заросли кустов и деревьев. Но по ночам, если с О-Рэн не было господина, ей становилось порой невыразимо тоскливо.
— Бабушка, кто это кричит?
— Это? Кваква.
Так О-Рэн, когда ей было не по себе, переговаривалась со служанкой, поддерживая в лампе огонь.
Примерно раз в три дня появлялась плотная фигура ее господина — Макино в интендантской форме, который заглядывал к ней еще засветло прямо со службы. Случалось, что он приходил и после захода солнца, уже из дому — он жил напротив моста Умаябаси. У Макино была семья — жена и двое детей, мальчик и девочка.
О-Рэн, которая с недавних пор стала причесываться как замужняя женщина, собирая волосы в пучок, вечерами сидела у жаровни напротив Макино, по-семейному, и пила с ним сакэ. На разделявшем их чайном столике стояли тарелочки и мисочки с закуской — сухой соленой икрой, солеными потрохами трепанга...
В такие минуты перед О-Рэн нередко проносилась в памяти вся ее прошлая жизнь. Вспоминая многочисленную семью, подруг, она еще острее ощущала свою полную беззащитность в этой чужой далекой стране. Иногда ее вдруг охватывала жгучая ненависть к разжиревшему Макино.
А Макино в это время с истинным удовольствием маленькими глотками, смакуя, пил сакэ. Он то и дело отпускал шутки, заглядывал при этом в лицо О-Рэн и громко хохотал — такая у него была привычка, когда выпьет.
