Добряк Ду, вообразив, что Го Цюань-хай стал на его сторону, повеселел и умильным голосом начал:
— Я всегда говорил, что наш председатель Го…
— Какой он твой председатель! — оборвал помещика старик Сунь. — Он председатель у бедняков и батраков!
Помещик заискивающе улыбнулся:
— Я не сказал мой… сказал наш… А все мое имущество вот здесь в сундуке и шкафу. Клянусь вам, что больше ничего нет…
Го Цюань-хай выбил трубку и усмехнулся:
— Больше тысячи шанов земли и ничего нет? Кого ты обманывать собрался?
— Ведь я два раза отдавал…
— Что ты там отдавал! — прикрикнул на него возчик. — В первый раз — полудохлую клячу да три уздечки, и то тебя силой заставили! А во второй раз, когда здесь Чжан Фу-ин хозяйничал, ты отдал пару рваных одеял. На этом все и кончилось. А золото и серебро припрятал. Что у тебя есть, мы все хорошо знаем! Ты думаешь, для чего нам даны глаза?..
— Если не скажешь, — проговорил с расстановкой Го Цюань-хай, — бить тебя не станем, но в кутузку посадим.
— Вот правильно! — обрадовался такому решению старик Сунь. — Свяжем и посадим. Пусть посидит несколько дней, а потом потолкуем с ним.
Милиционер снял с пояса веревку.
Семья помещика сразу подняла вой. Добряк Ду оглянулся на них, вытер потную лысину и взмолился:
— Не ревите вы! Как начнете реветь, у меня прямо сердце разрывается.
— А когда мы на тебя работали и пот наш со слезами мешался, у тебя сердце не разрывалось? — грозно спросил милиционер.
— Да-да! — вмешался возчик. — Вот я, например, уезжал с первыми петухами, а возвращался, когда уже лампу зажигали. А вернешься, все равно покоя нет: то дрова руби, то лошадей корми, то воду таскай. Заболеешь, так у тебя чашки рисового отвара не допросишься. Только и слышишь: раз заболел, значит так суждено. Вот и тебе теперь тоже суждено!
— Чего с ним разговаривать? — разозлился У Цзя-фу и изо всей силы толкнул помещика в спину. — Отправляйся в кутузку.
— Не надо в кутузку. Я скажу, я все скажу…
— Тише! — закричали люди. — Послушаем, что он скажет!
Стало так тихо, что слышно было, как за окном чирикали воробьи.
Ду вздохнул, поглядел в окно и направился к южному кану. Не сводя глаз с помещика, люди расступились, освобождая ему дорогу. Помещик присел и замер в позе буддийского созерцателя. Все напряженно ждали, затаив дыхание.
— Что я вам скажу? — заговорил наконец помещик. — У меня в самом деле ничего нет.
Неудержимый гнев овладел крестьянами.
— Вставай, собака! — крикнул У Цзя-фу. — Не разрешаем тебе сидеть!
Помещика стащили с кана.
— Надавать бы тебе как следует, сразу бы заговорил, — вышел из себя милиционер и погрозил помещику винтовкой.
На южном кане вновь раздался вой.
— Ведь никто его не бьет! Чего вас разбирает? — обернулся к женщинам Го Цюань-хай и вышел в соседнюю комнату.
— Пусть хоть потонут в слезах, а долги нам заплати, — сказал старик Сунь.
Добряк Ду молитвенно сложил на груди руки:
— Соседи! Есть у нас изречение: «Если не уважаете рыбу, уважайте хоть воду, если не почитаете золотой лик Будды, то почитайте хоть самого Будду», — помилосердствуйте хоть ради него! — Он набожно поклонился идолу, стоявшему на красном комоде.
Это была бронзовая фигура Будды Матреи, толстого уродливого божества с выпяченным голым брюхом и смеющимся лицом, — символ довольства и блаженства.
Взглянув на изображение Будды, возчик вспомнил один из печальных случаев своей жизни.
Как-то зимой, в пургу, в конюшне Добряка Ду ожеребилась кобылица. Был такой мороз, что не успели жеребенка внести в комнату, как он околел. Помещик обвинил в происшедшем Суня, служившего в ту пору у него конюхом, и в наказание заставил старика стать перед этим Буддой на колени и замаливать свой грех.
После того как Сунь отстоял полдня, Добряк Ду подошел и укоризненно покачал головой:
— Ты убил жеребенка и этим очень огорчил Будду. Скажи: что с тобой сделать?
— Что решишь, то и ладно, — покорно поднял на помещика глаза возчик.
— Нет, ты должен сам сказать.
— Согласен купить курительных свечей и отбить столько поклонов, сколько прикажешь…
— Тогда еще стой, подлец!
Старик Сунь простоял перед Буддой до вечера. Наконец помещик подошел опять и, заложив руки за спину, спросил:
— Ну, теперь как?
Колени старика совсем одеревенели. Он был на все согласен, лишь бы освободили:
— Твоя воля, хозяин, что скажешь, то и выполню.
— Чтобы ты не нарушил слова, приложи сюда палец, — приказал помещик и протянул ему тетрадку.
Возчик исполнил приказание.
В тетради было написано:
«Я, Сунь Юн-фу, конюх высокочтимого господина Ду Шань-фа, признаю себя виновным в том, что уморил жеребенка. Пусть за это с меня удержат мой трехмесячный заработок и купят на эти деньги кусок красной материи для подарка Будде».
Вспомнив сейчас обо всем этом, возчик схватил палку и трахнул бронзового Будду по голове. Другие последовали его примеру, и вскоре Будду так измяли, что он потерял всякое сходство со своим первоначальным образом.
— Толстопузые только надувают нас своими богами да чертями! — кричал старик Сунь.
На шум из соседней комнаты прибежал Го Цюань-хай.
— Зачем глупостями занимаетесь? — возмутился он. — Сейчас есть дела поважнее. Помещик не хочет признаться по-честному. Придется самим решать, как с ним поступить.
— Давайте сперва изобьем его как следует, а потом уж посадим, — предложил милиционер.
— Нет, — ответил Го Цюань-хай. — Бить не будем, но посчитаться — посчитаемся. У Цзя-фу! Приведи сюда нашего оспопрививателя.
У Цзя-фу кинулся выполнять поручение.
— Пусть обязательно захватит счеты! — бросил вдогонку Го Цюань-хай.
Вскоре мальчик вернулся, ведя за собой Хуа, прославившегося на всю деревню умелым прививанием оспы. На темном лице оспопрививателя лежала печать величавого спокойствия.
— Оспопрививатель Хуа, — обратился к нему Го Цюань-хай. — Надо будет подсчитать, сколько помещик Ду Шань-фа задолжал нашим крестьянам. Возьмешься за это дело?
— Возьмусь, — произнес оспопрививатель одними губами.
— Ну, Добряк, — заявил Го Цюань-хай помещику, — если ты отказываешься выдать ценности, мы сейчас подсчитаем твой долг крестьянам, и ты его возместишь полностью.
— Считайте, не считайте, у меня все равно ничего нет… — забормотал помещик.
— Так… — не обратив на него внимания, продолжал Го Цюань-хай. — Арендную плату, которую тебе вносили крестьяне, считать не будем. Подсчитаем только твои доходы от эксплуатации батраков. В нашей деревне и в других деревнях нанимал ты в год самое меньшее тридцать человек… Товарищи, один батрак может засеять пять шанов земли? — спросил Го Цюань-хай у присутствующих.
— Может! — ответили все хором.
— Если у него есть лошадь, — вставил Сунь.
— А чтобы оплатить работу батрака и прокормить лошадь, хватит урожая с одного шана или нет?
— Даже много, — заметил возчик.
— На налоги и другие сборы накинем еще два шана. Получается три. Значит, к твоим рукам, Добряк, не мало прилипло. Ну, Хуа, считай теперь.
Хуа поправил очки, засучил рукава и проворно защелкал на счетах.
— Выходит, — объявил он, — на каждом батраке за год помещик зарабатывал десять даней зерна. Нанимая ежегодно тридцать батраков, он получал в год триста даней.
— А Добряк уже тридцать лет помещиком, и каждый год он нанимал не менее тридцати батраков. Ну, подсчитай, сколько он за тридцать лет задолжал нам.
В комнате воцарилась тишина. Добряк Ду, который хорошо разбирался в счете, видя, что получается огромная сумма, весь побагровел и покрылся потом.
— За тридцать лет, не считая процентов, — торжественно возвестил оспопрививатель, — помещик задолжал беднякам девять тысяч даней зерна.
Комната сразу загудела, как улей. Все придвинулись к южному кану, на котором сидел Хуа. Все впились глазами в счеты, точно перед людьми лежали косточки, которые предсказывали судьбу.
Добряка Ду стиснули так, что он не мог пошевельнуться. Понурив голову, он мрачно молчал.
— Ты онемел, что ли?! — закричали на него.
— Пусть отдаст зерно, хотя бы без процентов.
— Долги надо платить. Сами помещики такой закон завели!
Все говорили разом.
— Тише! — возвысил голос Го Цюань-хай. — Довольно болтать попусту! Считай, Хуа, опять: хватит ли у помещика имущества, чтобы расплатиться с нами.
— Считать не надо. Это ясно само собой, — ответил оспопрививатель.
— Так как вещей у Ду не хватит, — заявил Го Цюань-хай, — значит, что все его дома теперь наши. А раз они наши, мы можем проверить и имущество. Только не суетитесь! Смотрите, зеркала не перебейте. Все здесь теперь наша собственность!
