— Все равно тебе не скажем, — ответила Дасаоцза и, сделав строгое лицо, обратилась к старухе Ду: — Если ты не признаешься, мы все равно своего добьемся. Снимайте-ка туфли да полезайте все на кан!
Женщины послушно выполнили приказание. Дасаоцза и Лю Гуй-лань тщательно осмотрели ноги, заглянули даже в туфли, но ничего не нашли.
Отойдя в сторону, активистки стали советоваться. Вскоре Лю Гуй-лань направилась прямо к Тощей Конопле:
— Снимай одежду!
Та притворилась, что не расслышала.
— Что ты сказала?
— Одежду, говорю, снимай!
Тощая Конопля не двинулась с места.
— Не хитри, снимай скорей!
— Сама не снимешь, так мы с тебя стащим, — пригрозила Дасаоцза. Она подошла и стала расстегивать ей пуговицы.
Женщина побледнела и взвизгнула:
— Не смей меня трогать…
— Ну, скорей, говорят тебе! Чего мешкаешь? — прикрикнула на нее Лю Гуй-лань.
Старуха Ду соскочила с кана и бухнулась на колени:
— Добрая девушка! Какой стыд и срам! Будда разгневается и нашлет на всю твою семью болезни.
— Здесь что-то неладно. Пословица говорит недаром, что если человек залезает на кан в туфлях, значит у него рваные носки, — сказала Дасаоцза.
Тощая Конопля, когда ее раздевали, визжала и плакала, а старуха твердила:
— Да ничего же у нас нет! Дасаоцза! Девушка! Не гневите милосердного Будду!
— Восьмая армия ни в богов, ни в чертей не верит! — возразила Лю Гуй-лань.
Наконец, когда был развязан пояс, что-то выпало, блеснуло при тусклом свете масляной лампы и со звоном покатилось по полу.
Лю Гуй-лань подняла два золотых кольца.
— Есть! — крикнула она. — Поглядите, что здесь такое.
Мужчины, с нетерпением ждавшие у дверей, ворвались в комнату и окружили Лю Гуй-лань.
— Где нашла? — спросил старик Сунь.
Девушка не ответила.
— А тебе зачем знать? — рассмеялась Дасаоцза. — Где бы ни нашла — все ладно.
Возчик взял кольцо и, вытянув руку, стал рассматривать с видом оценщика закладной конторы.
— На золото вроде не похоже. Это бронза. Золото на вкус сладкое, а бронза — горькая. Сейчас попробую. Я только на язык возьму, сразу скажу, — и сунул кольцо в рот.
Слух об этой находке разнесся по деревне с той же быстротой, с какой разнеслась весть о тайнике Ду. Вскоре золото стали находить и в других помещичьих усадьбах. Золотые вещи были спрятаны в печах, нанизаны на прутья плетней. Серьги находили вмерзшими в лед оконных стекол. Кольца оказывались зашитыми в штаны, под подошвы туфель, надеты на пальцы ног. Но всеми этими хитростями невозможно было обмануть бедняков.
Только за пять дней в деревне Юаньмаотунь собрали свыше трех фунтов золота. Золотые браслеты и кольца нанизывали на нитки и складывали в сундук.
Сани, запряженные парами, непрерывно везли зерно, жмых, тюки материи, одежду и сельскохозяйственный инвентарь. Большой двор правления крестьянского союза быстро наполнился всяким добром. Восточный флигель заняли под склад. В западном флигеле устроили амбар. Но так как он не мог вместить всего, часть отобранного зерна ссыпали в кучи прямо во дворе.
Сяо Сян принял в правлении крестьянского союза прибывшего из Харбина корреспондента газеты «Дунбэйжибао». Они вместе вышли во двор, осмотрели извлеченные из ям и подвалов богатства и сфотографировали Го Цюань-хая, стоящего возле самой большой кучи кукурузы. Начальник бригады сообщил корреспонденту:
— Найденное золото крестьяне решили продать. На вырученные деньги они купят лошадей и необходимый инвентарь. Мы согласились с этим решением народа. Главная цель земельной реформы — подъем сельскохозяйственного производства.
На другой день после отъезда корреспондента Сяо Сян тоже собрался в путь. В деревне Юаньмаотунь все шло хорошо, и начальник бригады решил отправиться в деревню Саньцзя, которая находилась у подножья гор. Там работа еще не была закончена и требовалось его присутствие. Деревенские активисты во главе с председателем крестьянского союза проводили Сяо Сяна и Вань Цзя. Перед тем как расстаться, начальник бригады обратился к Го Цюань-хаю:
— Тебе, председатель, теперь нужно переехать в помещение крестьянского союза и быть особенно бдительным, чтобы вражеские элементы не подожгли конфискованное добро.
Он тепло попрощался со всеми и сел в сани. Лошади весело побежали по укатанной дороге.
Го Цюань-хай перебрался в правление крестьянского союза и разместился в восточной комнате, где жил прежде.
Уже семь суток люди деревни Юаньмаотунь почти не спали, но никто не чувствовал усталости. Вечером восьмого дня к Го Цюань-хаю зашел Тянь Вань-шунь, который работал в группе старика Чу.
Они разговорились и вспомнили, что помещик Ду до оккупации японцами Маньчжурии был подрядчиком в долине реки Вэйцзыхэ и вывез оттуда немало слитков серебра.
— Они у него, должно быть, еще остались. Но как добиться, чтобы он сам их отдал, — в раздумье говорил Го Цюань-хай.
— Давай разыщем старшего сына Ду и расспросим его, — посоветовал старик Тянь.
— Это какого сына? — поднял голову председатель.
— Покойной жены Ду. Его мачеха с детства невзлюбила, всячески мучила, и ему пришлось уйти. Сейчас он живет у восточных ворот. Потолкуй с ним, может, что и выйдет. Надо только его угостить.
— Это чем же?
— Парень любит выпить…
— Ладно, попробую, старина Тянь.
Го Цюань-хай зашел в кооперативную лавку, купил две бутылки водки и фунт бобового сыра. Он сам приготовил закуску и пригласил к себе сына помещика.
Го Цюань-хай пил мало. Подвернув под себя ногу и покуривая трубочку, он внимательно приглядывался к гостю, который опрокидывал чарку за чаркой и чем больше пил, тем разговорчивее становился. Когда гость осушил обе бутылки, Го Цюань-хай принес третью.
Вскоре сын помещика расплакался, потому что, напившись, всегда начинал плакать и жаловаться на то, как обижала его мачеха, как плохо кормила и в каком тряпье ему приходилось ходить.
— Поверишь ли… поверишь ли, председатель Го, как тяжело! Зимой того года, когда развалилось это чортово Маньчжоу-го, у меня даже обуви… даже обуви на ногах не было, а она заставила меня, понимаешь, свиней кормить. Я себе тогда все пальцы на ногах отморозил. Собственный ее сын еще спал на кане, а мне надо было уже жмых рубить, чтобы этим… лошадям, словом, дать. Так эта старая свинья стала меня всякими словами обзывать… «Дитя, говорит, еще спит, а ты, негодяй, стучать в комнате собрался!» Да это еще в детстве было, а потом… Сколько я от нее натерпелся! Когда умерла моя жена, я еще совсем молодой был, а она, ты только подумай, председатель, женить меня вновь так-таки и отказалась… Она, конечно, очень хитрая, эта старая свинья, но и я, председатель Го, кое-что понимаю. Ты не смотри, что я сейчас пьян. И пью я, председатель Го, просто с горя… А все-таки понимаю, что из отцовского имущества мне ничего не достанется. Ты вот сейчас сводишь с ними счеты, а мне их не жалко… Мне, понимаешь, как есть ничего не жалко! Ты хороший человек, председатель Го… Я всех хороших людей люблю! А эту старую сволочь ненавижу…
— А ты скажи мне… — попросил Го Цюань-хай. — У твоей мачехи есть собственные деньги?
— Как же, конечно, есть!
— А кому она собирается их отдать?
— Кому? Моему младшему брату.
Го Цюань-хай вынул трубку изо рта:
— Так тебе значит ничего не достанется?
— Ничего, председатель Го, не достанется…
Го Цюань-хай придвинулся к нему и, понизив голос, спросил:
— А ты знаешь, где у них спрятано золото и серебро?
Гость тупо смотрел на хозяина невидящими глазами. Рука, державшая рюмку, качалась, и водка текла по пальцам.
— Золото, серебро, говорю, где спрятано? — повторил председатели.
— Золото?.. Это уж, брат… не знаю… не знаю.
— А серебро?
— Серебро?.. Слыхал, как старая свинья наказывала, чтобы сходили на сопку да поглядели под дикой яблоней.
— Чего поглядели?
— Как че…го?.. Не разрыл ли кто…
— Под какой дикой яблоней?
— Это тоже, председатель… тоже не знаю… не знаю…
Выпроводив гостя, который долго и прочувствованно благодарил за угощение, Го Цюань-хай созвал совещание группы, на котором решили, что председатель и старик Сунь займутся Добряком, а Дасаоцза и Лю Гуй-лань допросят женщин.
Помещик продолжал отпираться.
— Вы же сами видите, — со слезами на глазах повторял он, — что у меня, бедняка, ничего больше нет. Ведь все забрали, все как есть забрали. Клянусь Буддой! Пусть гром меня разразит, пусть стану я бездомной собакой в своем будущем перевоплощении, пусть небо лишит меня всего потомства, если у меня хоть что-нибудь осталось…
— Ты лучше не запирайся, — уговаривал его старик Сунь. — За тебя уже другие сказали. Твой же собственный сын честно во всем признался председателю.
