– Очень хорошо, – сказал он, возвращая бумаги. – Очень хорошо. У вас двое детей? Вы так молодо выглядите... Детей всегда ждут с нетерпением, не правда ли? Но когда они появляются, то несколько дезорганизуют семейные финансы. У вас сейчас немного стесненные обстоятельства?
Молодая женщина покраснела, человечек потер руки.
– Ну что ж, – добродушно сказал он, – мы все уладим, мы все уладим, для того мы и работаем.
Некоторое время он с улыбкой задумчиво смотрел на нее, потом удалился. Молодая женщина бросила на Матье недружелюбный взгляд и принялась щелкать замком сумочки. Матье стало не по себе: он проник в мир настоящих бедняков, это их деньги он собирался отнять, деньги блеклые и серые, пахнущие капустой. Он опустил голову и посмотрел на пол под ногами: он вспомнил шелковистые ароматные банкноты из сундучка Лолы; то были совсем другие деньги.
Застекленная дверь открылась, и появился высокий господин с седыми усами. У него были серебристые волосы, старательно зачесанные назад. Матье проследовал за ним в кабинет. Господин приветливо указал ему на кресло из потертой кожи, и оба сели. Господин положил локти на стол и сплел красивые белые пальцы. На нем был темно-зеленый галстук, скромно украшенный жемчужной булавкой.
– Вы желаете прибегнуть к нашим услугам? – по-отечески спросил он.
– Да.
Он посмотрел на Матье: его светло-голубые глаза были немного навыкате.
– Месье?..
– Деларю.
–Месье Деларю, вам известно, что устав нашего общества предусматривает услуги займа исключительно государственным служащим?
Голос был красивый и невыразительный, немного жирный, как и руки.
– Я служащий, – сказал Матье. – Преподаватель.
–А-а! – с интересом произнес господин. – Мы особенно счастливы помогать университетским. Вы преподаватель лицея?
– Да. Лицея Бюффон.
– Великолепно, – непринужденно продолжал господин. – Ну что ж, для начала выполним обычные формальности... Есть ли у вас с собой удостоверение личности, все равно какое: паспорт, военный билет, избирательная карточка...
Матье протянул ему документы. Господин взял их и некоторое время рассеянно изучал.
– Хорошо. Очень хорошо, – заключил он. – А на какую ссуду вы рассчитываете?
– Я хотел бы шесть тысяч франков, – сказал Матье. Потом немного подумал и уточнил: – Нет, пожалуй, семь тысяч.
Матье был приятно удивлен. Он подумал: «Никогда бы не поверил, что все решится так быстро».
– Вы знаете наши условия? Мы даем ссуду на шесть месяцев без продления срока. Мы вынуждены брать двадцать процентов, так как у нас огромные расходы и мы подвергаемся большому риску.
– Хорошо! Хорошо! – поспешил заверить его Матье.
Господин достал из ящика два отпечатанных бланка.
– Соблаговолите заполнить эти анкеты. Внизу подпишитесь.
Это была просьба о ссуде в двух экземплярах. Нужно было указать фамилию, возраст, семейное положение, адрес. Матье начал писать.
– Прекрасно, – сказал господин, пробегая взглядом по листкам. – Родился в Париже... в 1905 году... от отца и матери французского происхождения... Ну что ж, пока это все. При отчислении семи тысяч франков мы попросим вас подписать на гербовой бумаге долговое обязательство. Гербовый сбор за ваш счет.
– При отчислении? Вы разве не дадите их мне сейчас?
Господин, казалось, очень удивился.
– Сейчас? Нет, дорогой месье, нам потребуется по крайней мере две недели, чтобы собрать сведения.
– Какие сведения? Вы же видели мои документы...
Господин посмотрел на Матье с веселой снисходительностью.
– Да! – сказал он. – Университетские все одинаковы! Все идеалисты. Заметьте, месье, что в данном частном случае я не подвергаю сомнению ваше слово. Но вообще ничто нам не доказывает, что предъявленные бумаги не фальшивка. – Он грустно усмехнулся. – Когда имеешь дело с деньгами, учишься недоверию. Это низкое чувство, здесь я согласен с вами, но мы не имеем права быть доверчивыми. Так вот, – заключил он, – нам нужно провести собственное маленькое расследование; мы обратимся непосредственно в ваше министерство. Не беспокойтесь, с надлежащим соблюдением тайны. Но, между нами говоря, вы ведь знаете, что такое чиновники: я сильно сомневаюсь, что вы сможете получить нашу помощь раньше пятого июля.
– Это невозможно, – сдавленным голосом проговорил Матье. – Мне нужны деньги сегодня вечером или самое позднее – завтра утром, мне нужны деньги срочно, А нельзя ли... под более высокие проценты?
Господин, казалось, был возмущен, он воздел красивые руки.
– Но мы же не какие-нибудь ростовщики, дорогой месье! Наше общество получило поддержку министерства общественного труда. Это, так сказать, официальная организация, мы берем нормальные проценты, которые были установлены с учетом наших расходов и риска, и мы не можем идти на такие сделки.
Он строго добавил:
– Если вам нужно так срочно, надо было прийти раньше. Вы разве не читали наши правила?
– Нет, – признался Матье, вставая. – Я был застигнут врасплох.
– Тогда сожалею... – холодно произнес господин. – Разорвать заполненные вами анкеты?
Матье подумал о Саре: «Она наверняка добьется отсрочки».
– Не рвите, – попросил он, – я постараюсь найти выход.
– Конечно, – приветливо отозвался господин, – всегда найдется друг, который вам одолжит на две недели то, что нужно. Значит, это ваш адрес, – сказал он, указывая пальцем на анкету, – улица Югенс, 12?
– Да.
– В первых числах июля мы вышлем вам вызов. Он встал и проводил Матье до двери.
– До свиданья, – сказал Матье, – спасибо.
– Счастлив оказать услугу, – кланяясь, отвечал господин. – Рад буду увидеть вас снова.
Матье широкими шагами пересек холл. Молодая женщина все еще была там; она растерянно покусывала перчатку.
– Соблаговолите зайти, мадам, – произнес господин за спиной Матье.
На улице в сером воздухе подрагивали зеленоватые отблески растений. Но теперь Матье не покидало ощущение, что он заперт в четырех стенах. «Еще одна неудача», – подумал он. Вся надежда была только на Сару. Он дошел до Севастопольского бульвара, зашел в кафе и попросил у стойки жетон.
– Телефоны в глубине, справа.
Набирая номер, Матье прошептал: «Только бы ей удалось! Только бы ей удалось!» Это было что-то вроде заклинания.
– Алло, – сказал он, – алло, Сара?
– Да, – отозвался голос. – Это Веймюллер.
– Это Матье Деларю. Могу я поговорить с Сарой?
– Она вышла.
– А? Обидно... Не знаете, когда она вернется?
– Не знаю. Что-нибудь передать?
– Нет. Просто скажите, что я звонил.
Он повесил трубку и вышел. Его жизнь больше от него не зависела, она была в руках Сары, оставалось только ждать. Он подал знак водителю автобуса, вошел и сел около старой женщины, кашлявшей в платок. «Евреи всегда между собой договариваются», – подумал он. Он согласится, он определенно согласится.
– До Данфер-Рошро, пожалуйста.
– Три билета, – сказал кондуктор.
Матье взял три билета и принялся смотреть в окно; он с грустной обидой думал о Марсель. Стекла дрожали, старуха кашляла, цветы подрагивали на ее черной соломенной шляпке. Шляпка, цветы, старуха, Матье – все уносилось огромной машиной; старуха не поднимала носа от платка и тем не менее кашляла на углу улицы Урс и Севастопольского бульвара, кашляла на улице Реомюр, кашляла на улице Монторгёй, кашляла на Новом мосту над серой и спокойной водой. «А если еврей не согласится?» Но и эта мысль не вывела его из оцепенения; он превратился в мешок с углем на других мешках в кузове грузовика. «Тем хуже, тогда все будет кончено, я ей скажу сегодня вечером, что женюсь на ней». Автобус, как огромная детская игрушка, уносил его, заставлял клониться направо, налево, сотрясал, кидал, события кидали его к спинке сиденья, к стеклу, он был убаюкан скоростью своей жизни, он думал: «Моя жизнь больше мне не принадлежит, моя жизнь – это просто повороты судьбы»; он смотрел, как возникают одно за другим огромные черные здания улицы Сен-Пэр, он смотрел на свою жизнь, которая неслась под откос. Жениться, не жениться: «Теперь это от меня не зависит, орел или решка».
Резко скрипнули тормоза, и автобус остановился. Матье выпрямился и с волнением посмотрел на спину водителя: вся его свобода вновь хлынула на него. Он подумал: «Нет, нет, только не орел и решка. Что бы ни произошло, все должно произойти по моей воле».
Даже если он позволит обстоятельствам себя унести, растерявшегося, отчаявшегося, как уносят старый мешок угля, он сам выберет свою погибель: он свободен, свободен для всего, свободен валять дурака или действовать, как автомат, свободен соглашаться, свободен отказывать, свободен прибегать к уверткам; жениться, бросать, годами влачить этот груз, прикованный к ноге: он мог делать то, что хотел, никто не имел права ему советовать. Добро и Зло существовали для него лишь в том случае, если он сам их для себя придумывал. Вокруг него сгруппировались кругом предметы, они ждали, не подавая знака, не давая ни малейшего указания. Он был один среди чудовищной тишины, вне помощи и оправдания, осужденный решать раз и навсегда без возможности обжалования, обреченный до конца оставаться свободным.
