– Хорошо. Попытаюсь вызвать ее на откровенность. Наступило молчание, потом Даниель смущенно добавил:
– Ну вот, я тебя уведомил.
– Да. Спасибо и на том, – сказал Матье.
– Ты на меня сердишься?
– Отнюдь. Ты мне оказал именно такую услугу, о которой говорят: как кирпич на голову.
Даниель расхохотался: он так широко открывал рот, что видны были ослепительные зубы и гортань.
«Я не должна была, – думала она, положив руку на телефонную трубку, – я не должна была, мы всегда друг другу говорили все, он теперь думает: Марсель мне говорила все, да, он это думает, он теперь з н а е т, он знает, в его голове мрачное недоумение, и этот неслышный голос в его голове. Марсель всегда мне говорила все, в этот момент он д у м а е т обо мне, это невыносимо, в сто раз лучше, если б он меня ненавидел, но он сидел там, на скамейке кафе, расставив руки, как будто что-то уронил, устремив взгляд на пол, как будто там что-то разбилось. Свершилось, разговор п р о и з о ш е л, я ничего не видела, ничего не слышала, меня там не было, я ничего не знала, а разговор состоялся, он был, все слова сказаны, а я ничего не знаю, его сдержанный голос поднимался, как дым, к потолку кафе, голос придет оттуда, звучный серьезный голос, от которого всегда дрожит мембрана трубки, он выйдет из нее, он скажет: свершилось; Боже мой. Боже мой, что он мне скажет? Я обнажена, я беременна, а этот голос выйдет полностью одетым из белой трубки, мы не должны были, мы не должны были, – она почти сердилась на Даниеля, если бы было возможно на него сердиться, – он был так великодушен, он один беспокоится обо мне, он взял мое дело в свои руки. Архангел, он говорил о моем деле своим прекрасным голосом. Женщина, слабая женщина, совсем слабая и з а щ и щ е н н а я в этом мире живых людей только мрачным и теплым голосом, голос выйдет оттуда, он скажет: «Марсель мне говорила все», – бедный Матье, милый Архангел!» Она подумала: «Архангел», – и ее глаза увлажнились, сладкие слезы, слезы изобилия и плодородия, слезы н а с т о я щ е й женщины после восьми засушливых дней, слезы нежной, нежной защищенной женщины. «Он меня обнял, погладил, защитил с мерцающей влагой в глазах, с лаской в извивающейся бороздке на щеках и дрожащей улыбкой на губах». Восемь дней она смотрела пустыми и сухими глазами в одну точку вдалеке: «Они мне его убьют, восемь дней я была Марсель ясная, Марсель твердая, Марсель благоразумная, Марсель-мужчина, он говорил, что я мужчина, и вот влага, слабая женщина с дождем в глазах, к чему сопротивляться, завтра я снова буду твердой и благоразумной, один-единственный раз слезы и муки, сладкая жалость к себе и еще более сладкое смирение, эти бархатные руки на моих бедрах, на моих ягодицах, ей хотелось обнять Матье, на коленях попросить у него прощения: бедный Матье, мой бедный крепыш. Один раз, один-единственный раз быть защищенной и прощенной, как это хорошо. Вдруг некая мысль резко сдавила ей горло, уксус тек в ее жилах, сегодня вечером, когда он войдет ко мне, когда я обниму его за шею, поцелую, он все будет знать, и нужно будет делать вид, будто я не знаю о том, что он знает. Ах! Мы обманываем его, – в отчаянии подумала она, – мы еще обманываем его, мы ему говорим все, но наша искренность отравлена. Он знает, он войдет сегодня вечером, я увижу его добрые глаза, я буду думать: он знает, и как я смогу это вынести, мой крепыш, мой бедный крепыш, в первый раз за всю мою жизнь я тебе сделала больно, ах, я соглашусь на все, я пойду к бабке, я убью ребенка, мне стыдно, я сделаю все, что он захочет, все, что ты захочешь».
Под ее пальцами зазвонил телефон, она сжала трубку.
– Алло! – сказала она. – Алло, это Даниель?
– Да, – ответил бархатный, спокойный голос. – Кто у телефона?
– Марсель.
– Здравствуйте, дорогая моя Марсель.
– Здравствуйте, – сказала Марсель. Сердце ее гулко билось.
– Вы хорошо спали? – Серьезный голос отозвался у нее в животе, это было сладостно и невыносимо. – Вчера вечером я ушел от вас ужасно поздно. Мадам Дюффе, наверно, отругала бы меня. Но, надеюсь, она ничего не знает.
– Нет, – задыхаясь, проговорила Марсель, – она ничего не знает. Она очень крепко спала, когда вы уходили...
– А вы? – настаивал нежный голос. – Как спали вы?
– Я? Ну... неплохо... Я, знаете, волнуюсь...
Даниель засмеялся, это был царственный, роскошный смех, спокойный и громкий. Марсель немного расслабилась.
– Не нужно волноваться, – сказал он. – Все прошло отменно.
– Все... это правда?
– Правда. Даже лучше, чем я ожидал. Дорогая Марсель, мы недооценивали Матье.
Марсель почувствовала острый укол совести.
– Правда? Правда, что мы его недооценивали?
– Он меня остановил при первых же словах, – заговорил Даниель. – Он сказал мне, что догадался о ваших переживаниях, и это терзало его весь вчерашний день.
– Вы... вы ему объяснили, что мы видимся? – сдавленным голосом спросила Марсель.
– Естественно, – удивился Даниель. – Разве мы на этот счет не условились?
– Да... да... Как он это воспринял?
Даниель, казалось, колебался.
– Очень хорошо. В конечном счете очень хорошо. Сначала он не мог поверить...
– Наверняка он вам сказал: «Марсель мне говорила все».
– Так и есть. – Даниель как будто развеселился. – Он мне сказал именно это.
– Даниель! – воскликнула Марсель. – Меня мучат угрызения совести!
Она снова услышала глубокий веселый смех.
– Какое совпадение: его тоже. Он ушел, терзаемый муками совести. А раз вы оба в таком расположении духа, я бы очень хотел спрятаться где-нибудь в вашей комнате, когда он к вам придет. Это может быть восхитительно.
Он снова засмеялся, и Марсель подумала со смиренной благодарностью: «Он смеется надо мной». Но его голос стал уже совсем серьезным, и трубка завибрировала, как орган.
– Поверьте, Марсель, все идет превосходно: я рад за вас. Он не дал мне говорить, он остановил меня на первых же словах и сказал: «Бедная Марсель, я страшно перед ней виноват, я ненавижу себя, но я это исправлю; как ты считаешь, могу я еще что-то исправить?» И глаза у него покраснели. Как он вас любит!
– О, Даниель! О, Даниель!.. О, Даниель... – твердила Марсель.
Наступило молчание, потом Даниель добавил:
– Он сказал, что сегодня вечером хочет с вами поговорить с открытым сердцем: «Мы вскроем нарыв». Теперь все в ваших руках, Марсель. Он сделает все, что вы захотите.
– Вы были так добры, так... Я хотела бы увидеть вас как можно скорее, мне столько нужно вам сказать, а я не могу с вами общаться, не видя вашего лица. Сможете завтра?
Голос показался ей суше, он потерял свою гармоничность.
– Завтра – нет! Естественно, я тоже хотел бы вас увидеть... Послушайте, Марсель, я вам позвоню.
– Договорились, – сказала Марсель, – звоните поскорее. Ах, Даниель, дорогой мой Даниель...
– До свиданья. Марсель. Будьте сегодня вечером ловкой...
– Даниель! – закричала она. Но их уже разъединили.
Марсель положила трубку и провела платком по влажным глазам. «Архангел! Он быстро упорхнул – из опасения, что я буду его благодарить!» Она подошла к окну и посмотрела на прохожих: женщины, дети, рабочие казались ей счастливыми. Молодая женщина бежала по мостовой: на руках у нее был ребенок, она на бегу, задыхаясь, говорила с ним и смеялась. Марсель проследила за ней, затем подошла к зеркалу и с удивлением на себя посмотрела. На полочке умывальника в стакане для полоскания зубов стояли три красные розы. Марсель неуверенно взяла одну и робко повертела ее в пальцах, потом закрыла глаза и воткнула розу в свои черные волосы. «Роза в моих волосах...» Она открыла глаза, посмотрела в зеркало, взбила прическу и смущенно себе улыбнулась.
– Извольте подождать здесь, месье, – сказал человечек.
Матье сел на кушетку. Он был в сумрачном, пахнущем капустой небольшом холле, слева поблескивала застекленная дверь. Позвонили, человечек пошел открывать. Вошла молодая женщина, одетая с благопристойной бедностью.
– Извольте присесть, мадам.
Он проводил женщину, слегка касаясь ее, до кушетки, и она села, подобрав ноги.
– Я уже приходила, – сказала молодая женщина. – По поводу займа.
– Да, мадам, конечно. Человечек говорил ей в лицо:
– Вы служащая?
– Не я. Мой муж.
Женщина стала рыться в сумочке; она была, пожалуй, недурна собой, но вид у нее был унылый и загнанный; человечек рассматривал ее взглядом гурмана. Она вынула из сумочки две или три старательно сложенные бумаги; он взял их, подошел к застекленной двери, чтобы лучше все рассмотреть, и долго их изучал.
– Очень хорошо, – сказал он, возвращая бумаги. – Очень хорошо. У вас двое детей? Вы так молодо выглядите... Детей всегда ждут с нетерпением, не правда ли? Но когда они появляются, то несколько дезорганизуют семейные финансы. У вас сейчас немного стесненные обстоятельства?
