— Вот уж восьмой год я болтаюсь в этих краях,— с расстановкой произнес Билл,— а, признаюсь, впервые слышу про такой город. Знаешь что, налей-ка мне еще виски. Я прямо-таки обалдел от твоих новостей, ей-богу! Где же, к примеру, находится этот Доусон?
— Да у самого устья Клондайка, в низине,— пояснил старый Джим.— А сами-то вы где пропадали все лето?
— Мало ли где! — сердито буркнул Кинк Митчелл.— Там, где мы были, так черно от комаров, что, если хочешь взглянуть на солнце, узнать, который час, приходится запускать в небо палкой. Верно я говорю, Билл?
— Верно, верно! — подтвердил Билл.— Кстати, об этом самом Доусоне, Джим,— расскажи, что это за штука такая?
— Ручей, Бонанзой называется — унция золота на каждый лоток, а до жилы еще и не добрались.
— Кто же его разыскал?
— Кармак.
При этом имени друзья обменялись взглядом, выражавшим крайнюю досаду, и многозначительно подмигнули друг другу.
— Сиваш Джордж! — фыркнул Хутчину Билл.
— Который с индианкой спутался? — презрительно усмехнулся Кинк Митчелл.
— Воображаю, что он мог найти! Вот уж ради чего не стоит трепать мокасины!
— И я так думаю,— сказал Кинк.— Лодырь, какого свет не видывал,— для себя и то лосося не поймает. Недаром он завел дружбу с индейцами. Наверное, и его чумазый зятек — как его, Скукум Джим, что ли,— верно, и он туда же?
Старый буфетчик кивнул.
— Это еще что, туда кинулась вся Сороковая, кроме меня да двух-трех калек.
— И пьянчужек,— добавил Кинк Митчелл.
— Ну нет! — с жаром возразил старик.
— Никогда не поверю, чтобы старик Хонкинс потащился с ними!
— Ставлю стакан виски, если его здесь нет! — сказал Билл громко и уверенно.
Лицо старого Джима просияло.
— Вот и проиграл, Билл! Виски за тобой.
— Как же этой старой губке удалось выбраться из Сороковой Мили?— спросил Митчелл.
— А вот как: связали да и бросили в лодку,— объяснил старый Джим.— Вошли прямо сюда, вытащили его из этого самого кресла в углу, да еще трех пьянчужек выволокли из-под рояля. Говорю вам, весь поселок вышел на Юкон и понесся к Доусону, точно сам черт за ними гнался. Женщины, дети, грудные младенцы — все! Ко мне подходит Бидуэлл и говорит: «Ты, говорит, Джим, присмотри тут за «Монте-Карло», а я ухожу». А я ему: «А Барлоу где?» «Уехал, говорит, и я еду. Беру запас виски — и за ним следом». Сказал да что есть духу к лодке и давай как бешеный работать шестом, даже не спросил меня, согласен ли я. Вот и сижу здесь. Четвертый день никому не наливал виски. Вы первые.
Товарищи переглянулись.
— Черт побери мои пуговицы!—воскликнул Хутчину Билл.— Всякий-то раз, когда дают суп, мы с тобой приходим с вилками вместо ложек!
— Да, Билл, просто руки опускаются!— подтвердил Кинк Митчелл.— Паломничество лодырей, пьяниц и пустозвонов!
— И охотников до скво,— прибавил Билл.
— Ни одного порядочного старателя во всей компании! Порядочные старатели, вроде нас с тобой,— продолжал он назидательным тоном,— все трудятся в поте лица на Березовом ручье. А среди всей этой своры, что понеслась в Доусон, нет ни одного порядочного старателя. И вот тебе мое слово: я шагу не сделаю ради этой Кармаковой находки. Пусть мне покажут цвет тамошнего золота, прежде чем я сдвинусь с места.
— Вот именно!—согласился Митчелл.— Давай-ка выпьем еще по стаканчику!
Вспрыснув свое решение, они вытащили байдарку на берег, перенесли вещи к себе в хижину и принялись варить обед. Но постепенно ими стало овладевать беспокойство. Они привыкли к безмолвию пустынных просторов, но могильная тишина, царившая в поселке, раздражала их. Они ловили себя на том, что напрягают слух в надежде услышать знакомые звуки, ожидая, как выразился Билл, что «вот-вот что-то затарахтит, а ничего не тарахтит». Они снова прошлись по пустынным улицам до «Монте-Карло», выпили еще по стаканчику и побрели к пароходной пристани, где лишь плескалась вода, набегая на берег, да изредка, сверкнув чешуей на солнце, выскакивал из реки лосось.
Присев в тени перед лавкой, они вступили в разговор с чахоточным лавочником,— он страдал частым кровохарканием и потому не решился уехать со всеми. Билл и Кинк поведали ему, что намерены засесть дома и отдыхать после напряженной летней работы. Они с подозрительным упорством расписывали ему прелести праздного житья, то ли желая убедить его в искренности своих намерений, то ли вызвать на спор. Но лавочник слушал их совершенно равнодушно. Он все переводил разговор на новую россыпь, открытую на Клондайке, и они никак не могли отвлечь его от этой темы. Ни говорить, ни думать ни о чем другом он не мог. Наконец, Хутчину Билл не выдержал и вскочил.
— Черт бы подрал этот ваш Доусон! — крикнул он в сердцах.
— Вот именно! — поддержал Кинк Митчелл, внезапно оживившись.— Послушать вас, так там и впрямь настоящее дело, а не просто поход желторотых новичков да всяких пустозвонов!
В это время на реке показалась длинная, узкая лодка. Она шла против течения у самого берега. Три человека стояли в ней, преодолевая быстрое течение с помощью длинных шестов.
— Партия из Серкла,— сказал лавочник.— А я их ожидал не раньше полудня! Ведь Сороковая ближе к Доусону на сто семьдесят миль... Ишь, молодцы, не теряют времени даром!
— А мы будем сидеть себе спокойно да поглядывать, как они стараются,— сказал Билл самодовольно.
Не успел он сказать это, как появилась вторая лодка, а за ней, на небольшом расстоянии, еще две. К этому времени первая лодка поравнялась с сидевшими на берегу. Отвечая на приветствия, путники не переставали работать шестами, и, как ни медленно продвигалась их лодка, все же через полчаса она скрылась из виду.
А новые лодки продолжали прибывать одна за другой, бесконечной вереницей. Билл и Кинк следили за ними с нарастающим беспокойством. Они украдкой бросали друг на друга пытливые взгляды и, когда их глаза встречались, смущенно отводили их в сторону. Наконец, они посмотрели друг другу прямо в лицо.
Клинк раскрыл было рот, чтобы сказать что-то, но, утратив внезапно дар слова, так и остался с открытым ртом, уставившись на товарища.
— Вот и я так думаю,— сказал Билл.
Смущенно ухмыляясь, они, точно по молчаливому уговору, поднялись и пошли прочь. Они постепенно ускоряли шаг, так что к хижине подошли уже совсем бегом.
— Шутка сказать, сколько народу... Нельзя терять ни минуты,— сказал Кинк скороговоркой, одной рукой всовывая банку с закваской в кастрюлю для варки бобов, а другой подхватывая сковородку и кофейник.
— Еще бы!..— донесся придушенный голос Билла из мешка с теплыми вещами, в который он ушел головой по самые плечи.— Кстати, не позабудь соду, Кинк, она на полке, в углу за печкой.
Через полчаса они уже спускали байдарку и грузились под насмешливое разглагольствование лавочника о человеческой слабости и о прилипчивости «золотой лихорадки». Впрочем, когда Билл и Кинк спустили длинные шесты в воду и, упираясь ими о дно, стали толкать лодку против течения, лавочник крикнул им вслед:
— До скорого, ребята! Желаю вам удачи! Да не забудьте застолбить парочку участков на мою долю...
Они энергично закивали в ответ, испытывая прилив жалости к бедняге, которому волею судеб приходилось оставаться.
Кинк и Билл шагали так, что пот лил с них градом. Согласно исправленному и дополненному на Дальнем Севере варианту священного писания, удача доставалась легконогим, заявки — сильным, а плоды их трудов, в виде платы за аренду приисков,— королевской казне. Кинк и Билл оба принадлежали к разряду легконогих и сильных. Они передвигались по раскисшей тропе быстрым, широким шагом, чем приводили в отчаяние двух новичков, тщетно пытавшихся поспеть за ними. Позади, до самого Доусона (откуда старатели, побросав лодки, передвигались дальше пешком), тянулись передовые партии из Серкла. Еще на реке Кинку и Биллу удалось обогнать все лодки; достигнув доусонского затона, они на корпус своей байдарки обогнали первую лодку, а затем, на суше, оставили ее пассажиров далеко позади.
— Ого! Пыль столбом, да и только! — засмеялся Хутчину Билл, смахивая едкий пот со лба и оглядываясь на пройденный путь.
Из-за деревьев на тропу вынырнули трое мужчин. За ними, не отставая, шли еще двое, а на некотором расстоянии показались мужчина и женщина.
— Не мешкай же, Кинк! Поддай жару!
Билл ускорил шаг, Митчелл оглянулся, на этот раз уже спокойнее.
— Ну и скачут же они, черт возьми!
— А этот уже доскакался,— сказал Билл, указывая на обочину дороги.
Там, тяжело дыша, в крайнем изнеможении лежал на спине человек. Лицо его было страшно, налитые кровью глаза подернулись стеклянной пленкой — казалось, он находился при последнем издыхании.
— Чечако! — буркнул Кинк Митчелл, и в этом слове выразилось все презрение ветерана к новичку, который, отправляясь на прииски, запасается искусственными дрожжами, не довольствуясь содой для приготовления лепешек.
