Фрау Ева часто присутствовала при таких разговорах, но сама подобных мыслей не высказывала. Для каждого из нас, говорящих, она была как эхо и слушатель; казалось, что все эти мысли пришли от нее и к ней возвращались. Сидеть с нею рядом, время от времени слышать ее голос, находиться в атмосфере духовной зрелости, которая окружала ее, было для меня счастьем.
Она сразу замечала, когда что-то во мне менялось, затуманивалось или обновлялось. Мне казалось, что мои ночные сны вдохновляются ею. Часто я их рассказывал, для нее все было естественно и понятно: какой бы странной ни казалась иная подробность, она все воспринимала без труда. Одно время сны мои как будто воспроизводили наши дневные разговоры. Мне снился мир в жестоком потрясении и я, или мы с Демианом, в напряженном ожидании своей судьбы. В потаенной судьбе определялись иногда черты фрау Евы, быть избранным ею или отвергнутым — вот что являлось судьбой.
Иногда она говорила с улыбкой:
— Это не полный сон, Синклер, самое лучшее вы забыли.
И, случалось, позднее я что-то вспоминал и удивлялся, как можно было забыть такое.
Иногда я мучился беспокойным желанием. Мне казалось, что я не смогу больше выдержать, — быть рядом с ней и не заключить в свои объятия. Это она тоже сразу замечала. Как-то раз, когда, пропустив несколько дней, я появился вновь взбаламученный, она отвела меня в сторону и сказала:
— Вы не должны предаваться желаниям, в которые сами не верите. Я знаю, чего вы хотите. Вы должны отказаться от этих желаний или ощутить их по-настоящему и до конца. Если однажды вы сумеете так попросить, чтобы отказ был совершенно исключен, тогда исполнение и наступит. А вы желаете, потом раскаиваетесь и к тому же опасаетесь. Это надо преодолеть. Я сейчас расскажу вам сказку.
И она рассказала о юноше, который влюбился в звезду. Он стоял на берегу моря, простирал руки к небу, молился звезде, ночью видел ее во сне и обращал к ней свои мысли. Но он знал, или думал, будто знает, что человек не может обнять звезду. Он был уверен, что это его судьба — без надежды и осуществления любить звезду, — и построил на этом целую поэму о жизни в отречении, о безмолвном и верном страдании, которое делает возвышенным и благородным. Все эти мечты он устремлял к звезде. Как-то он снова стоял ночью у моря на высокой скале и смотрел на звезду, сгорая от любви. И в минуту великой тоски он прыгнул, бросился в пустоту навстречу звезде. В самый момент прыжка он успел еще подумать: но ведь это невозможно. И вот уже лежал на берегу, разбившись. Он не умел любить. Если бы в момент прыжка он собрал свои душевные силы и поверил в осуществление, он полетел бы вверх и соединился со звездой.
— Любовь не должна просить, — сказала она, — и не должна требовать. Любовь должна быть сильной и уверенной в себе. Тогда не ее ведут, а ведет она, Синклер. Вашу любовь веду я. Когда она поведет меня, я приду. Я не хочу дарить подарков, я хочу, чтобы меня завоевали.
В другой раз она рассказала мне еще одну сказку — о юноше, который страдал от безответной любви. Он целиком ушел в себя и думал, что сгорит от любви. Мир погас для него, он не видел голубого неба и зеленого леса, не слышал шума ручья и звуков арфы, все погрузилось во тьму. Он сам стал жалким и нищим. Но любовь его росла, он скорее готов был умереть и пропасть, чем отказаться от прекрасной женщины, которую любил. Он чувствовал, что любовь сожгла в нем все остальное, стала могучей и тянула за собой; прекрасной женщине пришлось ей подчиниться, и она пришла, а он распростер руки, чтобы заключить ее в свои объятия. И вот, стоя перед ним, она вдруг преобразилась, и он увидел с ужасом, что привлек к себе весь мир, которым пренебрегал. Мир был перед ним и готов был ему подчиниться: небо, лес, ручей — все шло ему навстречу в новых, ярких, свежих и великолепных красках, все это ему принадлежало, говорило на его языке. И вместо обладания одной-единственной женщиной он заключил в свое сердце весь мир, каждая звезда на небесах сияла для него, зажигая искру радости в его душе. В любви он нашел самого себя. А чаще всего в любви себя теряют.
Моя любовь к фрау Еве казалась мне единственным содержанием жизни. Но каждый день она выглядела по-иному. Иногда я был почти уверен, что то, к чему я стремлюсь всем своим существом, это вовсе не она, а символическое воплощение моего собственного внутреннего мира, который лишь должен мне помочь еще глубже вникнуть в себя самого. Часто я слышал от нее слова, которые звучали так, будто были моими собственными подсознательными ответами на жгучие вопросы, мучившие меня. В другие дни я сгорал от вожделения, сидя рядом с ней, и целовал предметы, которых касалась ее рука. И постепенно чувственная и духовная любовь, действительность и символ слились воедино.
Тогда я мог уже дома, у себя в комнате, думать о ней спокойно и проникновенно. Мне казалось при этом, что руку ее я держу в своей руке и губы ее слились с моими. Или я был у нее, смотрел ей в лицо, слышал ее голос и не мог понять, правда ли все это или только сон. Я начал сознавать, что любовь может быть дана надолго или навсегда. Если, прочитав книгу, я узнавал нечто новое, у меня было такое же чувство, как если бы меня поцеловала фрау Ева. Она гладила меня по голове, и вся ее теплая ароматная зрелость улыбалась мне, а у меня возникало такое же ощущение, как тогда, когда мне самому случалось достигнуть какого-то внутреннего прогресса. Все, что было важно для меня и становилось моей судьбой, принимало облик фрау Евы. Каждая моя мысль сливалась с ней, и она возникала в каждой мысли.
Я со страхом думал о рождественских праздниках, потому что две недели, которые мне предстояло провести у родителей вдали от фрау Евы, представлялись мне сплошной мукой. Но никакой муки не оказалось, наоборот, это было прекрасно — жить дома и думать о ней. Вернувшись назад в X., я еще два дня оставался дома, чтобы насладиться ощущением уверенности и независимости от ее чувственного присутствия. К тому же я видел сны, в которых мое соединение с ней происходило каким-то аллегорическим образом. Она являлась морем, куда я впадал потоком. Она была звездой, и я был также звездой, которая к ней устремлялась; мы встречались, ощущали притяжение друг к другу, оставались рядом для того, чтобы в блаженстве вечно вращаться в соседних сферах.
Этот сон я рассказал, когда опять пришел к ней в дом.
— Прекрасный сон, — тихо сказала она, — превратите его в действительность.
Один день этой ранней весны я никогда не забуду. Я вошел в холл, окно было открыто, сильный поток воздуха гнал в комнаты тяжелый запах гиацинтов. Кругом никого, и я поднялся наверх в кабинет Макса Демиана. Я тихонько постучал и, как обычно, вошел, не дожидаясь приглашения. В комнате было темно, все шторы опущены. Дверь в небольшое соседнее помещение, где Макс оборудовал для себя химическую лабораторию, оставалась открытой. Оттуда бил яркий белый свет весеннего солнца, просвечивающего сквозь облака. Думая, что я один, я отодвинул занавеску и тут увидел, что на табуретке у окна сидит Макс Демиан, согнувшийся и совершенно не похожий на себя. Меня, как молния, пронзила мысль, что когда-то я уже видел такое! Локти безжизненно опущены, ладони лежат на коленях, голова слегка наклонилась вперед, глаза широко раскрыты, но как будто не видят; в этом мертвом взгляде, в неподвижном зрачке сверкает лишь маленький яркий световой блик, как отражение в стекле. Бледное лицо погружено в себя и лишено всякого выражения, кроме невероятной застылости, как древняя маска зверя на портале храма. Казалось, что он не дышит.
Воспоминание поразило меня: таким я уже однажды видел его, когда был совсем маленьким мальчиком. Глаза точно так же смотрели в себя, так же лежали рядом безжизненные руки, муха ползла по его лицу. Тогда — с тех пор прошло уже, должно быть, больше шести лет — он выглядел молодым или безвозрастным, ни морщинки на лице; сегодня все было точно так же.
Охваченный страхом, я вышел из комнаты и спустился по лестнице. В холле я увидел фрау Еву. Она была бледна и казалась усталой. Я этого в ней не знал. Вдруг за окном пробежала тень. Яркое солнце исчезло.
— Я был у Макса, — быстро зашептал я. — Что-нибудь случилось? Он спит или погрузился в себя, не знаю. Я однажды уже видел его таким.
— Но вы ведь не стали его будить? — спросила она поспешно.
— Нет. Он не заметил меня. И я сразу ушел. Фрау Ева, скажите мне, что с ним?
Она потерла лоб тыльной стороной руки.
— Не беспокойтесь, Синклер, с ним ничего не случится. Он просто ушел на время, но это не продлится долго.
Она встала и вышла в сад, хотя как раз в этот момент начался дождь. Я почувствовал, что не должен идти за ней, и стал прохаживаться по холлу взад и вперед, вдыхал дурманящий запах гиацинтов, смотрел на свою птицу, висевшую над дверью, и напряженно вбирал в себя странную тень, которой в это утро был покрыт весь дом. Что это было? Что произошло?
