На лице сержанта изобразилось блаженство.
— Мне — тоже, — тоненько пожаловался этот богатырь, такой ладный в своей ало-голубой форме, вонзаясь в разъяренного мистера Бангера колючим взглядом. — Я и сам побаиваюсь микробов. Я полагаю, мы это дело предоставим вот представителю Манитобской полиции. Погибать под пулями, застывать на морозе — это наша обязанность, но подвергать себя такой заразе у нас в Конной вроде бы не положено.
Оба полисмена лучились восторгом. Они знали, что слух об этом происшествии, передаваясь из уст в уста, словно в пансионе для старушек, разлетится на сотню миль кругом и в ближайшие десять лет всякий, кто побывал жертвой мистера Берта Бангера, будет упиваться историей о том, как один человек не захотел заплатить Бангеру денег из рук в руки, потому что тот чересчур грязен.
Их ликование достигло наивысшей точки, когда, получив от местного полисмена деньги, Бангер разорвал все три бумажки и стал неистово топтать их ногами.
Только Ральф не ощущал торжества. Его бешенство улеглось. Он порывисто вышел и затопал по лестнице к себе в номер.
— Инцидент исчерпан, — бросил он в ответ на вопросительный рык Вудбери. — Вещи уложим и пошли отсюда.
В невеселом раздумье он опустился на краешек своего неаппетитного ложа.
К несчастью для себя — и к великой выгоде для своей фирмы, — Ральф обладал способностью видеть обе стороны всякого конфликта, понять позицию как того, так и другого спорщика, даже когда одним из них оказывался он сам. Однако для геройских поступков ему не хватало твердости: даже зная, что прав не он, а противник. Ральф не часто мог решиться повернуть вспять. Именно такие люди, как он, не способные что-либо изменить, но не способные и сносить вздорные обиды и пустые ссоры, которыми мы отравляем жизнь, идут в монастыри. одурманивают себя чтением, укрываются под защитой презренного стадного чувства.
«Боже, что за дешевая победа! — с внезапным и острым отвращением к себе думал Ральф. — Еще бы не возгордиться: самолично придумал, чем уязвить этого шелудивого бродячего кота! Вырос в бревенчатом хлеву — откуда у него взяться учтивости? И чем он хуже любого городского, который будет лебезить перед тобой, хоть сам тебя ненавидит? А я-то распетушился! Шутка сказать: «Позовите полисмена! Я ему сообщу кое-что относительно lex talionis sub nisi!» Знаменитый адвокат! Шишка на ровном месте! Столичный умник!.. Нет, Вэс и то лучше. Простой, смелый. Да — вот и с ним тоже: загордился, запрезирал… Подумаешь, ну, любит человек рассказывать анекдоты!..»
Он понял, что охладел к Вудбери, и в этом едва ли не главная причина его уныния. Он понял, как необходим ему стал настоящий друг в этом мире, таком пустынном и чужом с тех пор, как в нем нет его матери. Вновь те же неотвязные думы, что изводили его во время тоскливых ночных бдений в одинокой квартире — и вновь они завершились преклонением перед достоинствами Вудбери.
Что скрывать, многое в этом человеке его раздражало: бахвальство, шумливая развязность, вечные бури в стакане воды, самомнение бок о бок с невежеством, — но вместе с тем ему чудилось что-то надежное в этой всесокрушающей самоуверенности, в этом неунывающем характере, который делал из Вудбери доброго малого в промежутках от одного скандала до другого, в физической силе этого уже обрюзгшего человека.
Ральф вскочил на ноги, сунул в рюкзак те мелочи, что вынул по приезде, и едва успел застегнуть ремень, как в дверях появился Вудбери со своими вещами.
— Извини, Вэс, что я тут затеял такую свару. Не думай о ней. Распростимся с этим дурацким заведением и ляжем спать прямо на славной, честной земле.
Пять минут назад холодное бешенство Ральфа сделало из Вудбери угодливого приверженца.
(Так нетрудно было представить себе Вэса в детстве: рыхлый мальчуган, неизменный предмет насмешек в своей компании, первый охотник воровать дыни и мучить кошек, первый и единственный, над кем совершались не слишком чистоплотные обряды посвящения в каждое очередное тайное общество, основанное и забытое за неделю каникул; обиженный толстый мальчик, который вечно хнычет: «Ой, пусти, отвяжись, тебе говорят!»_____ и, распустив толстогубый рот, таскается, как собачонка, за худеньким и востроносым заводилой, ростом ему по плечо, неотступно мечтая помыкать кем-нибудь так же, как когда-то помыкали им самим.)
Теперь он вновь почуял себя командиром:
— Я тебе вот что скажу, друг, никогда не лезь на рожон в здешних местах. Приучи себя. Легче смотри на вещи, Ральф, береги свои нервы. Поплевывай. Очень надо связываться со всякой шушерой, вроде Бангера, поднимать шум… Я бы лично дал ему по морде — и ушел. Ничего, эта поездка тебе сослужит хорошую службу. Тут что самое главное? «Спрячь все печали в походный старый ранец — и ну, веселей, веселей, веселей!» Так, бывало, у нас на офицерских сборах говорили, да и здесь, в лесных краях, весь фокус в том же: держи свои настроения при себе — «и ну, веселей, веселей, веселей!». Ладно, что было, то прошло… О! — Вудбери просветлел. — Мы с тобой вот что организуем. Сп им сегодня на земле. Будет тебе закалочка!
И Ральф, взвалив на себя рюкзак, неверными шагами побрел, как и подобает смиренному ученику, вслед за генералиссимусом и единоличным автором всех этих благотворных замыслов и идей.
И его уже опять пугала перспектива оказаться отрезанным от мира в лесной глуши, где некуда спастись от великодушия Вэса Вудбери.
Палатка, которую поставили для них проводники-индейцы, была в глазах Ральфа не просто крышей над головой, но символом вольной жизни и приключений доблестных следопытов. Пол у нее был наглухо пришит к боковым стенкам из плотного шелка, так что не оставалось ни единой щелочки, сквозь которую могла бы забраться кровожадная северная мошка. Каждое из пяти
278 затянутых сеткой окошек защищал снаружи шелковый клапан; в случае дождя достаточно было дернуть» а шнур, остроумно проведенный внутрь, и клапан опускался.
Из-за этих окошечек, придававших палатке сходство с кукольным домиком. Ральфа охватила ребячливая веселость — нечастая гостья в его обычной степенной жизни. Умиленно посмеиваясь, он опускал и поднимал один клапан за другим, и Вудбери тоже умилялся и ахал. Тем временем Чарли, старший проводник, вскипятил для них чай, поджарил свиную грудинку и пресные лепешки — «бэннок», и оба в приятнейшем расположении духа залезли под протнвокомарную сетку, чтобы приступить к своей первой бивачной трапезе.
Грубо говоря, бэннок — это разновидность хлеба, однако съедобной разновидностью хлеба он считается только у лесовиков-кри с их лужеными желудками. Бэннок мог бы отлично пригодиться как балласт, как метательный снаряд или лодочный якорь, но для внутреннего употребления он немногим лучше, чем рубцы или пеммикан. Бэннок готовят без дрожжей: берут муку, замешивают на воде, кладут на сковородку и жарят в кипящем сале на большом огне, пока не затвердеет, как камень. Тем не менее Ральф наловчился глотать бэннок, щедро сдабривая его маслом и джемом. Чай, разбавленный сгущенным молоком, он прихлебывал с наслаждением и, чтобы не отставать от великого Вудбери, ел грудинку руками.
А Вудбери из кожи вон лез, чтобы показать, как бодро и мужественно он держится в Бескрайних и Диких Просторах, о которых с таким восхищением говорят горожане. Он сажал себе жирные пятна на штаны так же усердно, как в Нью-Йорке постарался бы их избежать, и проявил неистощимую изобретательность в вопросе о том, чем бы развлечься в этот вечер.
Надо сказать, что в июне месяце на Севере темнеет не раньше одиннадцати, и укладываться спать им не хотелось, несмотря на то, что вставать предстояло в пять утра, чтобы поспеть на пароход. Время, признаться, ползло черепашьим шагом. Как ни старался Ральф оценить всю прелесть общества Вудбери, он в конце концов чуточку загрустил под нескончаемые разглагольствования о муниципальных акциях и красотах чулочного бизнеса. …
Увеселениями иного свойства деревушка Белопенное небогата. Кино до этого захолустья еще не дошло, бродячие актеры в последний раз наведывались сюда семь лет назад (Лайонел Лорнтон и его Знаменитая Лондонская Гастрольная Группа: «Крошка из Теннесси» и «Роковые тайны Лайм-хауза»), а молитвенных собраний, даже если бы Ральф оказался до них великий охотник, в невзрачной бревенчатой часовенке сегодня не намечалось. Друг из Конной полиции выехал куда-то на участок допрашивать одного шведа, который хотел принять канадское подданство. А потому, возжаждав развлечений, Ральф и Вудбери отправились обследовать поселок, и у дверей «Британской Национальной Универсальной Торговой Компании: Шляпы и Кепки, Туфли и Сапоги, Носильное Платье и Столовая Гастрономия, Скупка Мехов по Самым Выгодным Ценам и Пересылка Красной Рыбы. Наш Девиз: «Честная Сделка с Каждым» — набрели на светский раут.
