«Черт возьми! – кричишь ты в изумлении. – Это не парень, а черт знает что такое! Опять не подходит. Ай, ай, ай, сеньор, да его невозможно одеть». Ты снова забираешь одежду и оставляешь его нагим.
Боже, избави нас и от таких выводов и от такого мастера!
Такова, друг мой, история Испании с двенадцатого по тридцать четвертый год. Она выглядит еще проще, чем история отца Дюшена в переводе отца Пела.[414] Мне кажется, ты понял, о каких пеленках идет речь, и не к чему мне объяснять тебе, кто такой портной. Теперь, когда нам самое время начать одеваться, он приходит с пеленками, которые заведомо нам не годятся, и нас же обзывает дикарями.
Эта мало для нас подходящая одежда связывает нас по рукам и ногам. Без всякой посторонней помощи собирается парламент образца XV века, приспособленный к нуждам и запросам XIX-го. Иначе говоря, к пеленкам пришили фалды и галстук. И вот мы в течение нескольких месяцев разыгрываем комедию плаща и шпаги. Для событий тридцать пятого года иного определения не подберешь: такие же хитросплетения интриги, такая же страшная путаница, беспрестанно поднимается и опускается занавес, бесконечные выходы и уходы, смена декораций, неожиданные встречи, какие-то фигуры в плащах молят о помощи, витиеватые речи и непременно длиннейшие диалоги дам и кавалеров, диалоги, которые актеры выучили и произносят только для того, чтобы покрасоваться на сцене.
Но публика устала от длинных монологов и, видя, что развязка все еще остается неясной, в одну прекрасную ночь поджигает монастыри[415] и освещает таким способом Иберийский полуостров. При величественном зареве пожарищ ей становится ясно одно: причина всему – правительство, и оно должно уйти в отставку.
Призывается новый деятель,[416] чтобы подавить карлистский мятеж и преобразовать нацию. Для выполнения первой части задачи необходимы средства, и он их находит. Но для того, чтобы преобразовать целую нацию, нужно начать с уничтожения того, что было плохо сделано. Незавидная судьба! Целый год мы должны были переделывать то, что было ошибкой одного дня. Испания превратилась в новоявленную Пенелопу, которая ткет и распускает.[417]
Между тем созываются кортесы. «Благодарение богу, – скажешь ты, – теперь есть кому разъяснить суть дела». Трон обращается с речью к кортесам, а кортесы отвечают на тронную речь. О кабинете вопроса до сих пор не ставится: происходит только обмен любезностями. Один говорит: «Ваш покорный слуга». А другой ему в ответ: «Милостивый государь». Целый месяц потратили на споры и дебаты о том, кому следует первым на свой страх и риск отпустить комплимент и должно ли было на него ответить столь же любезным комплиментом. Но, наконец, обо всем договорились и порешили на том, что обе стороны, без всякой опасности для себя, могут обменяться вышеупомянутыми любезностями.
У правительства сразу же возникают сомнения по поводу того, пользуется ли оно доверием нации, которая только что облекла его властью. Представители нации обращаются к доверенному лицу и спрашивают его (то есть доверенное лицо нации), и оно вдруг приходит к выводу, что оно вовсе не доверенное лицо, потому что избирательный закон, благодаря которому его облекли доверием, является временным и весьма несовершенным, а потому-де, мол, оно не может считаться выразителем воли всей нации. Все это верно, и представители, которые не представляют нацию, собираются теперь, опираясь на авторитет своей собственной власти (которой на самом деле у них нет), сочинить другой избирательный закон, а именно такой, который соответствовал бы волеизъявлению всей нации. Тебе следует знать, однако, что поговорка «никто не дает того, чего не имеет» явно дискредитирована представительными правительствами. Чтобы пояснить тебе это на примере, можно сказать, что делается попытка зажечь свечу от другой, незажженной. Теперь тебе ясно? Но несмотря на это, человек, поставленный нацией на пост министра, спрашивает доверенное лицо нации, имеет ли нация доверие к нему, министру. То есть я, например, твой мажордом, назначенный тобою на эту должность, спрашиваю твоего камердинера, разрешается ли мне и впредь исполнять мои мажордомские обязанности. Логично, не правда ли? Зачем же доводить дела до конца, когда можно выполнить их наполовину: такая постановка вопроса сулит массу преимуществ. Да, такова судьба народа, который стремится получить то, что не дают, но берут сами. Ведь тот, кто дает, действует естественно в рамках законности, а законность – враг всяких нововведений.
К счастью, доверенное лицо, вместо того чтобы сказать «нет», ответило «да», и правительство получило «вотум доверия».[418] Мимоходом были затронуты и другие общественные вопросы: так, например, мы стали называть национальной гвардией то, что в прошлом году весьма небезопасно было называть этим именем. В общем, как я сказал уже, ткем и распускаем. В течение нескольких месяцев мы только и делали, что заменяли новые названия старыми, то есть распускали сотканное. Так, министерство общественных работ стало называться министерством внутренних дел, а затем министерством управления, субделегаты превратились в гражданских губернаторов. Скоро у нас появятся политические руководители, а вместо парламента – совещательные кортесы, которые превратятся затем в учредительные и в конституционные.
За несколько месяцев слова национальная гвардия потеряли весь яд, которым они были проникнуты. Все ядовитое теперь из них выжато. Этим они очень напоминают вино. Будучи молодым и свежим, оно небезопасно для здоровья, но стоит разлить его по бутылкам и выдержать, как оно приобретает отличные качества. Напротив, слова городская милиция потеряли свою силу, испортились. Так же как вино: если его не закупорить, оно киснет и теряет крепость.
После того как на этом отрезке пути мы вернулись к исходным позициям, мы обращаемся вновь к избирательному закону. Не знаю, с чем его сравнить, ибо, по чести, не знаю, на что он похож. Прежде всего министр, тронутый благородным поведением парламента, который только что оказал ему доверие, не хочет оставаться в долгу и доверчиво направляет в парламент три проекта сразу – свой собственный, а также проекты, выработанные большинством и меньшинством комиссии, заявив при этом, что рассмотрение их не подлежит компетенции кабинета и что он приемлет все, что будет предложено парламентом. Доверие за доверие! Все принимается целиком. Это величайшая победа, которая очень напоминает нам совсем недавнюю[419] – не буду уточнять, какую именно, – но которая стала основой всего. «Так что ж из этого? – говорит оппозиция. – Посмотрим каковы будут отдельные параграфы». Что касается целого, то с ним все согласны, несогласны только с частями, которые составляют это целое. А в остальном? Остальное пустяки! Общий заголовок, дата, исходные данные – с этим все обстоит благополучно. Иными словами: «Я дарю тебе готовый плащ, но предупреждаю, береги материю, смотри, не испорти капюшон, воротник и весь покрой. Ну, а теперь надевай как умеешь. Я ведь как-никак дарю тебе плащ».
Изложить тебе, дорогой друг, весь ход дискуссии – это выше моих сил. Я не могу также сказать тебе, кто был виноват и кто по недостатку опыта позволил противнику занять более выгодную позицию. Поэтому советую тебе самому ознакомиться с отчетами о заседаниях кортесов. Прочти их от начала до конца. Если тебе удастся ясно понять суть дела, то поздравь себя по этому поводу и можешь считать, что ты необыкновенно талантливый человек. Теперь я скажу, что мне удалось уразуметь из всего этого, и ты поймешь, что меня нельзя назвать удачливым человеком. Я всегда так думал, но никогда не предполагал, что и при вспышках фейерверка буду чувствовать себя как в потемках. Я всегда рассуждал так: для того чтобы понять что-нибудь, достаточно не быть дураком, и уж, конечно, тот, кто поясняет, должен быть сведущим человеком. Ничего подобного. Вот и суди теперь, умен или глуп бедняга Фигаро, если ему всего-навсего удалось понять, что прямые выборы являются самыми либеральными; что наше правительство является либеральным и всегда желало того же самого, чего желал парламент, всегда, когда парламент не желал ничего такого, чего не желало бы правительство; что имелась некая комиссия и два проекта, составленные ею, и что министр всегда желал того же, чего желала комиссия, которая стремилась к двум разным целям, и что парламент относился недоброжелательно и к министру и к комиссии. Что парламентская оппозиция состояла из ретроградов, которые ратовали за прогресс, и что она выступала за прямые выборы, поскольку это были самые что ни на есть либеральные выборы, хотя сами оппозиционеры были менее всего либеральными. Что министр, исполнявший свои министерские обязанности, и комиссия, отправлявшая свои, – сторонники прогресса, которые ратовали за регресс и выступали за многостепенные выборы, поскольку они были менее всего либеральными, тогда как сами они были самые что ни на есть либералы. Я видел, что самые что ни на есть либералы хотели, чтобы выборы происходили по провинциям, а менее всего либеральные настаивали на выборах по округам. Я знаю также, что у нас в Испании пятьдесят с лишним провинций и двести с лишним округов, что провинции более либеральны, несмотря на то, что самыми либеральными у нас являются именно округа и т. д. и т. п. Я понял, наконец, что и я ничего не понимаю, и они друг друга не понимают, и что нам никогда не понять друг друга.
