Он обнимал ее, утешал (и знал, что каждое сказанное им слово — ложь. Что-то непременно должно случиться. Но что именно, он не знал).
— Подумай только, как нам будет хорошо, совершенно одни в своей квартире, только мы с тобой, светлая приятная комната. И я уверен, что вместо пуховых перин куплю голубые стеганые одеяла из шелка. Вот тогда мы над всеми посмеемся, и никто слова худого не скажет о нас, и это будет гораздо лучше, чем если тайком, и твоих родителей мне не нужно будет стыдиться. Сейчас я ведь могу смотреть им прямо в глаза…
— Но ведь ты… — не понимая, испуганно воскликнула она, — ведь один раз, Вилли, ты уже…
Они смотрели друг на друга.
— Вот что, я иду домой, — сердито сказал он. — Кажется, ты выпила лишку, спокойной ночи.
Он не стал дожидаться, пока она пожелает ему «доброй ночи», не стал ждать, пока она пройдет через дворик.
И хотя он не обернулся, когда уходил, у него в памяти запечатлелась совершенно точная картина, как она стояла, глядя ему Вслед. И взгляд ее выражал страх.
25
Чем кончилась ночь, Куфальт помнил весьма смутно, начиная с того момента, когда он скатился вниз по лестнице, очутившись в кафе «Центр», и до того самого момента, когда он рука об руку с господином главным редактором Фреезе стоял на пустом фабричном дворе и как завороженный смотрел на серую маслянистую, медленно текущую воду, а Фреезе таинственно шептал:
— Трена берет начало у Рутендорфа, ниже Гальгенберга, тридцать шесть кожевенных фабрик и дубильных цехов нашего родного города сливают в нее сточные воды. Она известна как рассадник возбудителя сибирской язвы… Трена…
Ночь призраков. Странно было уже то, как он ввалился в зал, самый обыкновенный зал, без следов порока и извращений, как огляделся и в клубах густого сигарного дыма ничего не мог увидеть. Неожиданно чей-то голос в углу крикнул:
— Эй, Куфальт! Женишок Куфальт!
Он пошел на голос и обнаружил сначала Фреезе, затем Дитриха. Они сидели рядышком в углу и пили грог. Малиново-красный Фреезе с остатками волос, клоками свисавшими на его безобразное лицо, и бледно-желтый Дитрих с угасшими глупыми мышиными глазками.
— Садись, Куфальт, — произнес Фреезе. — Это Дитрих, которого я из-за тебя прогнал.
— Очень приятно, — пробормотал Дитрих, слегка поклонившись.
— Пьяный! — произнес Фреезе. — Присядь, Куфальт. Пьяный, как сапожник. А где твоя невеста?
— Хочу невесту, — пробормотал Дитрих.
— Заткнись! — выругал его Фреезе. — Давай без намеков. Нам здесь никаких намеков не надо. Выпьешь с нами?
— Кружку пива, — ответил Куфальт.
— Минна, пива и тройной коньяк для гостя. Минна, это жених, настоящий жених, взгляни на него.
Куфальт зло посмотрел на толстую бабу с грубым, вульгарным красным лицом, подавшую ему напитки.
— Вот как, так вы и есть молодой человек, обручившийся с Хильдой Хардер? Я слышала, да-да, здесь всякого наслушаешься…
— Убирайся! — приказал Фреезе, и она послушно направилась к стойке буфета.
— Находка эта Минна, верно? — спросил Фреезе, все время следивший за Куфальтом. — Не нравится? Все они такими становятся, внешне или внутренне или и внешне и внутренне, с жиром, без жира, все они такими становятся, бабье.
— Ик-ик, — вырвалось у Дитриха.
— Заткнись! — проревел Фреезе. — Беру тебя на работу, немедленно беру тебя на работу с авансом в пять марок и тут же выгоню!
Фреезе порылся в карманах, ища деньги. Ничего не нашел.
— Дай-ка двадцать марок, которые ты мне должен, Куфальт.
Куфальт смотрит на Дитриха, тот подмигивает ему.
— Ну скорей, приятель, мы выпьем еще.
— Не давайте ему их, — с трудом выдавил из себя Дитрих. — Я сказал, мы работаем вместе, работаем вместе.
Фреезе громко расхохотался. От смеха все его тело подпрыгивало.
— Работать вместе, вот это да! Два жеребца в одном стойле, верно?
Он хохотал, зажмурив глаза, и его дряблые жирные щеки так и тряслись от смеха.
Куфальт со страхом смотрел на него, внутри у Куфальта все дрожало, рука его потянулась к пивной кружке.
— Значит, ты берешь нас обоих? — спросил Дитрих, заговоривший вдруг правильно. — Мы сможем оба работать в твоем стойле, в обанкротившемся «Вестнике»?
Голос Дитриха звучал строго и зло.
Фреезе перестал хохотать и уставился на Дитриха.
— Тебе ведь наверняка понадобятся два человека для рекламы, — утверждал Дитрих.
У Куфальта в голове все перепуталось. «Перепил, — подумал он. — О чем они, собственно, болтают? О том, что говорят, или не о том, что говорят».
Он снова прислушался к разговору.
— В тысяча восемьсот сорок восьмом году, — торжественно произнес Фреезе, — господин ван дер Смиссен был бургомистром нашего города. Господин ван дер Смиссен был настоящим аристократом, человеком прямым, как струна, честным до мозга костей… Уличная толпа собралась возле его дома и бросала в окна дома господина ван дер Смиссена нечистоты и грязь. Городской полиции удалось вскоре рассеять толпу. Господин бургомистр, которого в тот день не было дома, вернулся из поездки поздним вечером. В сопровождении полицейского он прошелся по разоренным комнатам…
В столовой на стене висел огромный портрет его рано почившей супруги, урожденной баронессы фон Путхаммер. И надо же было случиться, чтобы к белоснежной груди этой прекрасной женщины прилип отвратительный, вонючий кусок дерьма…
Полицейский, некий Вильмс, позднее показал, что господин бургомистр минут пять неподвижно, с застывшим лицом, стоял перед оскверненным портретом. Потом подошел к шкафу, вытащил бутылку вина и красивую хрустальную рюмку и, поставив все это перед ним, Вильмсом, настрого приказал ему скоротать время за бутылкой. А он, господин ван дер Смиссен, отыщет все необходимое для уборки. После чего бургомистр твердой походкой вышел из столовой…
На следующее утро его, перепачканного нечистотами, вытащили из Трены, которая текла рядом с садом бургомистра.
Голова Дитриха давно свесилась на грудь, он храпел. Сигара, торчавшая в уголке рта, погасла, успев, правда, прожечь на рубашке дыру.
Фреезе говорил неестественным монотонным голосом экскурсовода. А когда кончил, совсем по-другому воскликнул:
— Твое здоровье, Куфальт… Нам туда еще рановато!
— Зачем вы мне все это рассказываете? — раздраженно спросил Куфальт. Он проклинал себя за то, что зашел сюда, за то, что не смог вовремя уйти, за то, что продолжал пить, и за то, что вообще разговаривал с Фреезе.
— Это, — ответил тот, — странички летописи нашего города, над которой я работаю вот уже сорок лет. Ее мы озаглавим «Жертвы Трены».
— Но меня вы в ней не найдете, мерзавец, вот вы кто, — с неожиданной злостью крикнул Куфальт. — Вы думаете, я не понял, куда вы гнете? Только я этого не сделаю, и уж тем более не сделаю, чтобы вас порадовать, даже если вы будете лить грязь на мою невесту.
Сам испугавшись своих слов, он замолчал. И Фреезе зря приложил палец к губам, намекая на Дитриха. Ибо неожиданно перед мысленным взором Куфальта предстал великолепный дом бургомистра с большими окнами и липами вокруг, мимо которого он часто спешил. Ему почудилось, будто он видит выбитые стекла, осколки которых звездочками летели в траву, темную столовую, освещенную единственной свечой, и длинную узкую руку в набухших синих венах и желтых старческих пятнышках, поднимающую подсвечник с горящей свечой. Из темноты стены, улыбаясь, проступает лицо молодой красавицы, ее лебединая белая шея, ослепительные плечи, и вот, вот…
— Вы видите?.. — кричит Фреезе. — Видите?..
И рядом другое лицо. «Пойдем, пойдем со мной, один раз, только раз», — просят, умоляют эти губы.
Все рухнуло, пропало, пошло прахом. Все зря. Растаяло, исчезло, кануло…
Нет больше руки, держащей подсвечник, вокруг кромешная тьма, но постепенно тьма рассеивается…
— Вздремнули? — спрашивает Фреезе. — Вы кричали во сне. А вот он крепко заснул.
И он показывает на Дитриха.
— Я пойду, — произносит Куфальт, шатаясь от усталости.
— Подожди, я с тобой, — отвечает Фреезе. — Так ты никогда до дома не дойдешь.
Он с сомнением глянул на сонного Дитриха.
— Скажу Минне, пусть уложит его с собой в постель, — пробормотал он.
Вдруг он ухмыльнулся.
— Подожди секунду, Куфальт, сейчас увидишь, что я сделаю.
Куфальт хотел уйти. Он ухватился за спинку стула. Нащупав другой рукой соседний столик, не дотянулся до него, попробовал еще раз.
И тут появился Фреезе с куском картона в руке, в который была продета веревка. Он с хитрецой, ободряюще подмигнул Куфальту, словно предвкушая веселую шутку, и подошел к Дитриху.
Посадил его прямо.
— Сиди как положено, пьяная свинья, — крикнул он. — Прямо сиди!
Дитрих открыл глаза, и тут же они у него снова закрылись, он промычал что-то и снова заснул. А Фреезе уже повесил на шею ему табличку.
