— А потом — Лестер Мид. Это было ужасно. Он такие вещи говорил в лицо акционерам, что они, должно быть, подумали, будто он рехнулся. С цифрами в руках он доказал, что Компания, пользуясь добропорядочными методами, смогла бы получить те же прибыли, не создавая, как это она сейчас делает, источник постоянной ненависти ко всему, что имеет хоть малейшее отношение к Соединенным Штатам.
— Но вы, братья Лусеро, тоже не в ладах с рабочими: прошлой ночью вам пригрозили взрывчаткой, и ваш брат Лино просил меня выслать охрану в «Семирамиду»… Ну так на чем мы остановились?.. Бесспорно одно, дон Хуанчо: нет ни одного человека из числа богатых, который был бы благодарен. Мы, офицеры и солдаты, жертвуем собой, защищая ваши интересы, вашу собственность, ваши владения. Все ваше имущество. Мы рискуем собственной шкурой, чтобы вы спали спокойно. Вот ушел капитан Каркамо, которого вы только что видели… Вы не думаете, что его могут убить?
— Не исключено. Армия принадлежит богатым, защищает богатых, но завтра, когда армия будет принадлежать рабочим, что тогда будет?..
— Армия, мой друг, — имейте это в виду, — не принадлежит ни богачам, ни беднякам. Она наша. Равно как богатые имеют свои владения, свои усадьбы, свои плантации, мы имеем армию. Не знаю, ясно ли я выразился?
— Да, да, армия — это частная собственность, она называется национальной, но принадлежит военным.
— И пробуждение ваше было бы весьма неприятным, если бы не было нас…
— Неприятным?.. Позвольте принять это за шутку. Ужас какой!.. Просыпаешься и падаешь с постели в пропасть.
Жена Пьедрасанты поднесла им поднос с рюмками комитеко.[117]
— Вначале представителям власти… — сказала она улыбаясь.
— Представителю власти… — поправил ее Лусеро.
— Ну, нет! Вы, дон Хуанчо, тоже власть. У кого деньги, тот и командует. Не правда ли, майор?
— Еще бы, еще бы…
— А вот еще один представитель власти… Рюмочку комитеко, сеньор судья?
Взяв рюмку, судья включился в беседу дона Хуана Лусеро и коменданта.
— Не насчет ли стачки грузчиков бананов? Не об этом ли вы беседовали?..
— Обо всем понемногу, сеньор судья, — ответил дон Хуанчо. — Мы толковали с сеньором майором о том, как изменились времена. В наше время, говорил я, мы руководствовались идеалами, были идеалистами…
— Если не ошибаюсь, вы и ваши братья входили в группу Лестера Мида…
— Совершенно верно.
— Ах, чудесное это было время, но давно кануло в небытие. Идеализм, по нашему мнению — а мы тоже когда-то были идеалистами, — производит нынче впечатление пустоты, пустоты души.
— Простите, но сейчас, поскольку сеньор судья коснулся вопроса о стачке грузчиков, я опять вспомнил о капитане Каркамо…
— А что с капитаном Каркамо, сеньор майор?
— Он ушел с заданием в комендатуру и до сих пор не вернулся. Меня это беспокоит.
Жена Пьедрасанты снова принесла поднос с рюмками.
— Нет ничего лучше, как находиться под вашим милым покровительством, не правда ли, моя сеньора? — обратился к ней судья и тут же спросил: — А почему не видно вашего супруга?
— Он остался присмотреть за магазином, скоро придет… С вашего разрешения, пойду предложу выпить и другим господам, должно быть, и у них в горле пересохло, а потом принесу вам кофе. А вот и дон Лино. Значит, вам четыре кофе.
Дон Лино, поздоровавшись с женой Пьедрасанты и взяв рюмку комитеко, присоединился к компании.
— Вовремя прибыли, дон Лино! — Судья дружески хлопнул его по спине. — Здесь говорят об идеалах, а вы — известный романтик да и, пожалуй, единственный из всей вашей семьи…
— Об идеалах?.. И это на траурной церемонии!.. Если бы мастер ожил, он тут же снова умер бы, на сей раз добровольно: бдение, когда не рассказывают анекдоты, не обмениваются сплетнями, это не бдение… а тем более у гроба парикмахера… Сделайте одолжение!
Поднялся ветер. Он несся над самой землей, раскачивая ветви деревьев. Вскоре все тростинки бамбука, колыхаясь под порывами ветра, запели свою монотонную песню. Приходилось напрягать зрение и слух, чтобы не упустить Каркамо, чтобы услышать его шаги, прежде чем он появится из зарослей, вынырнет из моря беспрерывно мельтешащих листочков. Кей сплюнул в темноту, вернее попытался сплюнуть — во рту пересохло настолько, что слюны не было, — и еще раз проклял ветер. Теперь надежда была только на зрение. Нужно постараться увидеть силуэт капитана, как только он появится на повороте, — шагов ведь не услышишь. И нужно перехватить его здесь, иначе будет поздно. Андрес Медина отодвинул винтовку в сторону. Его раздражало, что пальцы товарища барабанят по стволу. Ему казалось, что Кей не уверен в себе. Ну что ж, можно поменяться ролями. Сейчас он чувствовал себя увереннее. Он уже убедил самого себя: несмотря на то, что человек, которого они поджидали, — друг его детства, он должен умереть сегодня ночью. Два винтовочных выстрела — и Каркамо падает…
В завывании ветра тонули все другие звуки. Качающиеся стволы бамбука надежно скрывали их — они притаились в листве и могли наблюдать за дорогой, держа на изготовку винтовки, укрепив их на сучьях. На дорогу были нацелены не только мушки винтовок, но и зрачки людей, расширившиеся, прикованные к повороту, где с мгновения на мгновение должен был появиться Каркамо.
— А если Зевун отменил свой приказ?.. — тихо произнес Флориндо — ожидание казалось ему бесконечным, а тот, кто должен был появиться, все не шел и не шел.
— Нет, нет, он должен пройти…
Кей начал сомневаться в том, что Каркамо появится — это было что-то похожее на надежду, — он так хотел избежать того, что предстояло совершить. А Медина был уверен, что Каркамо пройдет здесь рано или поздно и они покончат с ним. Это — казнь, повторял он про себя, это — казнь, и сколь длительной ни была бы ночь, всякий раз наступает рассвет, а казни совершаются на рассвете.
Флориндо опять стал барабанить пальцами по винтовке. Андрес, напротив, крепко сжимал в руках винтовку, глаза его были прикованы к дороге, и с каждым вздохом он будто повторял: «Это же казнь… Это — казнь…»
— Чего ты так барабанишь по винтовке, уж не со страху ли?
Послышался смешок, затем Флориндо тихо сказал:
— У меня потеют руки, винтовка прямо-таки приклеивается к пальцам, потеют руки от жары, а не от страха… Страха я не испытывал даже под Верденом… Вот увидишь, как подскочит твой капитанчик, точно крыса в мундире…
Больше он ничего не сказал. Даже дыхание стало тише. Глаза и винтовки… Глаза и винтовки…
На дороге появились солдаты, шедшие строем. Рядом с колонной шли Каркамо и Саломэ. Один нес документы, другой возвращался после обхода плантаций и смены караула в «Семирамиде».
Кей склонил голову, руки опустились под тяжестью винтовки. Что это у него во рту? Знойный воздух побережья, отдающий слабительным? Не думая ни о чем, он закрыл глаза. Не видеть, не видеть, как удаляются бумаги, в которых указаны имена его товарищей — связных…
Андрес с покорностью солдата, получившего приказ приставить винтовку к ноге, ввиду того что приговоренный к расстрелу помилован, потер приклад. «Высушивать пот винтовками» — так сказал тот оратор в Пуэрто-Барриос, когда забастовщики из лагеря Т-23 вели бой на набережной с регулярными войсками, когда акулы подстерегали их в прибрежных водах.
Проклиная все и вся, Флориндо перешел с испанского на французский. Медина, правда, ничего не понимал, но все равно его раздражала эта гортанная речь, сопровождаемая бурной жестикуляцией и гримасами. Желая успокоить товарища, он сказал:
— Будем надеяться, что мастер успел перед смертью сжечь компрометирующие бумаги.
— Merde!.. Merde!..[118] Если бы вместо этих несчастных пукалок был бы пулемет, — от нас ни один не ушел бы!.. Сейчас, как в капле воды, отразилось все наше движение… Без оружия, без насилия, тогда как противник вооружен до зубов… Нет, это не война!.. Всем уже ясно, что это не война!.. Ничего похожего на войну… Но это хуже, чем война, потому, что они не берут в плен, против пленных они применяют закон о попытке к бегству… Саботаж?.. Очень хорошо. Единственное действенное средство — занести на их плантации заразу, скажем, панамскую болезнь, чтобы погибли все растения. Но экономисты заявляют, что это нецелесообразно, что это означало бы нанести смертельный удар по экономике государства. А что за важность — экономика государства, коль скоро не существует самого государства…
Патруль остановился возле комендатуры, и капрал Ранкун попросил у караульных разрешения пройти. Он вернулся с разрешением, и отряд направился к дверям казармы.
— Я развлекался с нею… — сказал Саломэ, когда он встретил Каркамо в бамбуковой роще.
— Вероятно, она напугалась, увидев меня, капитан?
— По правде говоря, испугался я… Я же был с ней…
