— Я хотел передать вам, что сказал ему Рито Перрах — великий колдун. Он сказал: мы выиграем, отказавшись грузить бананы, если не заплатят нам больше.
— Послушайте…
— Потому что мы все вместе — масса…
— Вместе, но не вразброд! Послушай-ка… да, он, похоже, не спиртное пил, а штопоров наглотался. Взгляните, как глаза пялит.
— Дайте сказать…
— Лусеро передавал, что колдун как-то спросил его: «Видишь, что там?» — «Да, — ответил ему дон Лино, — вижу море». — «Большое, очень большое?" спросил его колдун. «Да, больше, чем большое, огромнейшее, и даже больше, чем огромнейшее… Великое, как господь бог». — «В том-то и дело, тебе оно кажется великим, как сам господь бог, а ведь оно состоит из капелек росы… Капелек, которые ты даже не различишь, каждая из них меньше булавочной головки, крошечная, как острие иглы, но эти капельки становятся грозной силой, когда сливаются со своими сестрами и образуют реки, озера, моря…»
— И даже этот урок его ничему не научил. Ну, ничего, это дорого ему обойдется! Недавно пришли к нему попросить, чтобы он помог семьям забастовщиков в Бананере, а он отказался. Заявил, что денег не даст, потому что забастовщики — это люди, которые сражаются ради желудка, а не ради идеалов…
Небо, чешуйчатое от серебристых и золотистых облачков, уходило куда-то за горизонт, за бесконечные ряды пальм, подвергавшихся постоянному натиску ветра и ударам ураганов. Гибкие и стройные пальмы гордо противостояли штормам, и ветер свирепо гудел в высоких кронах; в бурю, под ливнем, они походили на искрометные электроды, что источают золотые молнии и эхо грома. Но в тот вечер с Песков Старателей они казались созданными из тонких нитей.
— Мало собраться воедино, как эти бесчисленные капли, образующие море, — этого мало, надо уметь сопротивляться, как эти пальмы, которые кажутся от- сюда такими тоненькими и хрупкими, а ведь они выдерживают бурю лучше, чем гигантские деревья.
— Кто из вас знает, где живет тот великан, который отказался работать сам и призвал бросить работу других? Здесь ли он? Хорошо бы найти его, и, прежде чем мы снова возьмемся за гитары, надо бы поговорить с ним. Если уж начинать забастовку, то нужно привлечь побольше людей. Мы скажем ему, что празднуем прибавку к жалованью, ведь он тоже имеет право на праздник — он нам помог: отказался сам работать и призвал других не грузить бананы. Как вам кажется, ребята?..
Все согласились с ним и отправились на поиски незнакомца.
— Для доброго ли дела меня позвали и почему привели словно арестованного? — спросил великан, опустившись на песок вместе с остальными. — О, да у вас здесь праздник? Ну что ж, хорошо, раз вы меня приглашаете! Спасибо, а то торчал я тут, как одинокий пень — видите ли, товарищ, который был со мной, ушел!.. Не понравилось ему побережье, вот он и улетел… Ну, а что касается меня, так я здесь бросил якорь…
— Дружище, оставайся с нами, ежели тебе компании не хватает! Празднуем! По случаю прибавки ребята захотели поиграть на гитаре, попеть, поплясать. Впервые «Платанера» уступила требованиям рабочих. Это что-нибудь да значит!
— Конечно, надо отметить!
— Стоит отпраздновать, правда? Да и вам не мешает! Вы, дружище, сыграли в этом деле важную роль! Вам удалось объединить людей, которые были каждый сам по себе. Очень вовремя вы все сказали этой свинье, старшему десятнику. Если бы не вы, мы бы ничего не добились.
— До сих пор еще крещусь, — подскочил другой. — Хоть и смеются надо мной неверующие, а я вот верую в богоматерь. Священник говорит, что она чистая индеанка и протянет нам руку, чтобы сту… стук… стукнуть этих гринго-евангелистов…
— Преувеличивать, конечно, не стоит. Компании никакого убытка не принесет эта мизерная прибавка. Главное не в том, что они согласились на прибавку, а в том, как мы ее добились!
— Если бы не пошел дождь и не было срезано столько бананов, не дождаться бы нам прибавки…
— И если бы пароход в порту не стоял…
— Как бы то ни было, все это произошло даже не в силу тех причин, о которых вы говорите, — дескать, много было срезанных бананов, а в порту ждал грузовой пароход, не хотели вызывать полицию и разгонять грузчиков прикладами, и тому же начальнику досаждал геморрой, и десятника «Крюка» не было и так далее. Нет, дело не только в этом. Не будем приуменьшать значение нашей победы. Нам увеличили заработную плату, потому что мы отказались работать. И отказались все, как один, по-мужски. Без нас они могли бы получить все золото мира, но без нас они не смогут ничего выкачать из этих земель, где растут лучшие в мире бананы, на которых они наживаются! Что сейчас происходит? Мы помогаем им приумножать их богатства, и тем самым усугубляем нашу бедность, нашу нищету. Однако, товарищи, все это должно измениться. Все должно быть равно для всех. И, поверьте, будет очень плохо, если мы не сумеем, как нужно, воспользоваться нашим триумфом, будем размениваться на мелочи…
— Если вы позволите мне сказать… — попросил разрешения великан, — если вы позволите мне сказать…
— Конечно, говорите!..
— Товарищ уже однажды взял слово и встал на нашу сторону, теперь он — наш, пусть говорит!
— Ладно, я хочу, чтобы вы тоже это знали — то, что случилось здесь, происходит и на другом побережье.
Там тоже во всем разобрались, и не только рабочие на плантациях, но и портовики — люди, которым уже нечего терять, нищие из нищих, взявшиеся за эту работу от полного отчаяния, поскольку им не осталось ничего другого — здесь их преследуют болезни, здесь их развращают, разлагают, портят… кажется, что эти люди могут выдержать все… Но мы видели… как среди этих людей… среди портовых грузчиков, которых и за людейто не считали, произошло самое невероятное… Портовики, озверевшие от зверских условий труда, бездомные и голодные, измученные малярией, больные, одетые в лохмотья, проявили себя как люди беспредельной воли. Этот ураган — никто не знает, где, когда и как он начался — разрастался все больше и больше, пока весь порт не был полностью парализован. Вот точно так же внезапно, в самую тихую погоду возникает ураган, поднимается пыльный смерч, взмывает к облакам, ослепляя, сметая все на своем пути. Вот так же возник и этот ураган, этот смерч бунтарей. «Мы не будем работать, мы не погрузим ни одной грозди бананов, если нам не увеличат жалованье!» — так они заявили и действительно бросили работу. Бананы портились, простаивал пароход, а на набережной нагромождались железнодорожные платформы и вагоны, и тут-то началась схватка…
— Даже схватка?
— Смотрите-ка, ребята, до схватки дело дошло!.. — послышались голоса.
— Полицейские, десятники, воинские части — никто ничего не смог сделать, когда поднялось это несчастное человеческое отребье, превратившееся в тигров. Поднялись они не для обороны, а для атаки. Они дрались палками, ломами, кусками рельсов, шпалами, всем, что смогли найти на набережной, на железнодорожных путях. С одного из белых пароходов этого проклятого «Белого флота»,[122] будто стая дьяволов, нагрянули негры, вооруженные пожарными брандспойтами, они пытались мощными струями разогнать взбунтовавшихся грузчиков. Струи воды, винтовочные выстрелы, глухие взрывы, вагоны несутся по рельсам, как катапульты, сталкиваются друг с другом, слетают с рельсов, сотрясая портовые сооружения и здания в порту… Раздались пулеметные очереди… приказ был категоричен… стрелять без жалости… Свист пуль, разрывы бомб нарушили молчание, застилавшее дымовой завесой все, кроме разбушевавшегося моря, которое, словно тоже решив сражаться, бросалось на набережную… Смерть берет свое… Подняв руки, один за другим сдаются восставшие. Они появляются из клубов дыма — после взрывов, — и солдаты, и полицейские их встречали на первый взгляд миролюбиво, но как только портовые грузчики оказывались в окружении полицейских, их начинали избивать зверски — как они это привыкли делать обычно, словно хотели расквитаться за то, что портовики осмелились просить увеличения зарплаты. Сдались все, кроме нескольких человек. Эта небольшая группа медленно отступала и наконец укрылась за крайним выступом набережной. Казалось, время измерялось шагами этих рабочих — огненные силуэты, очерченные солнцем, отступавшие под дулами винтовок, спиной к морю, спиной к морю, в котором кишмя кишели акулы…
— А кем работает этот человек? Говорит он как-то цветисто…
— Гондурасцем…
— То есть как гондурасцем?
— Да, я устроился работать под видом гондурасского поэта в одном отеле, владелица которого, Клеотильде Бенавидес родом из Телы,[123] очень любит стихи. Почти моя землячка…
— Почему почти землячка? Разве вы не из Гондураса?..
— С границы. И потому до сих пор не знаю, где я родился, ведь спор по поводу границы не прекращается. Одно бесспорно — где бы я ни родился, я родился во владениях Компании…
