Тут уже пошли один за другим разные тосты. Предлагали здоровье председательниц и председателей, членов совета, великодушных жертвователей, попечителей, наставников и под конец всех сочувствующих делу благотворительности. Граф всякий раз вставал и, слегка приподняв бокал, посылал приветливый знак рукою.
– Граф, я вам скажу, сам но себе добряк, – шептал между тем Бериксон своему соседу, – одно жаль; дал себя оплести Воскресенскому! И хороша, знаете, говядина, а сядет на нее скверная муха – все испортит!.. Тут уже не муха, а целый шмель! Я ведь его насквозь знаю!.. Да и все остальные мне хорошо известны… Вот, например, эту толстуху, которая там пыжится[14], также знаю… Когда начиналась война, она везде с кружкой ко всем приставала… Раз даже в Летнем саду видел ее в раскрашенной беседке, – знаете, где разыгрывали томболу для каких-то сирот… Сама, знаете, вертит одной рукой колесом и всем умильно улыбается, а другая-то рука, – смотрю: шлеп за спиною какую-то девочку из самых этих дежурных сирот… Также, знаете, благотворительница!..
Стук ножами и вилками о тарелки и стаканы неожиданно прервал Бериксона. За одним из столов поднялся лысый господин с распушенными рыжеватыми бакенами; дав тишине установиться, он обратился лицом к графу и начал говорить речь.
– Все врет, не слушайте! принялся снова нашептывать Бериксон. – Я его также хорошо знаю; сегодня говорит о милосердии, вчера распространялся о пользе общественных клозетов… Говорить обо всем с одинаковым чувством, и речь всегда одна и та же: только слова переставляет… Также, знаете, деятель и благотворитель! Кого он облаготворил – неизвестно, но себя облаготворил наилучшим манером; смотрите-ка, как украсился! Ну, и чин также… и другим также кое-кем округлил себя… С последним чином случилась даже история: получил он его за бал.
– Как за бал? невольно вырвалось у Зиновьева.
– Да, за костюмированный бал, который устроил он с француженками для «Общества Полярной звезды»; говорят даже, одну из этих француженок возили почти раздетую в какой-то колеснице, под тем предлогом, изволите ли видеть: Флору, богиню цветов, изображала… Представлен был к следующему чину; в тот год это была уже третья награда; первую получил из тюремного ведомства, вторую за особенные заслуги, как член совета попечительства о слепых вдовах, третью через посредство «Полярной звезды»; многие из них так делают; у каждого по нескольку таких лазеек: здесь не выгорело, тут цапнет! Я их всех знаю, этих благотворителей, или, вернее, акробатов благотворительности… И между ними как какой-нибудь Чинизелли…
– Чинизелли? – спросил удивленный Зиновьев.
– А Воскресенский-то! Разве он не директор благотворительного цирка?.. А тот-то, смотрите, все еще не кончил своей речи; все тянет свою канитель, не замечая, что всех уже начинает тошнить от скуки…
Бериксон был прав. Всюду, куда ни обращался взор, головы принимали наклоненное положение; на лицах, смотревших прямо, изображались тоска и уныние; некоторые из присутствующих, не церемонясь, разговаривали. Другие начинали выказывать явные знаки нетерпения. В зале становилось нестерпимо душно: к тому же, сумерки заметно надвигались. Голос оратора едва уж слышался; наконец, он замолк; кое-где слабо захлопали в ладоши; но звуки эти мгновенно пропали среди внезапного гама голосов, шарканья ног и шума передвигаемых стульев. Все вдруг задвигалось и заколыхалось.
Случайно ли, или умышленно, но в общей суете Алексей Максимыч потерял всесведущего Бериксона. Он думал о том только, как бы скорее выбраться к выходной двери, заблаговременно попасть в прихожую и отыскать свое пальто. В прихожей так уже стемнело, что едва можно было различать лица, Зиновьев рассмотрел Блинова потому только, что тот стоял неподалеку от него и у самого окна. Черты Блинова были по-прежнему напряжены и выражали расстройство; надевая медвежью шубу, он, в то же время, горячо о чем-то толковал двум господам, стоявшим перед ним в шляпах. Зиновьев, проходя мимо, расслышал только следующие слова:
– Надул, надул!.. Я бы пальцем о палец не ударил, кабы знал прежде… помилуйте, потерял здесь то, что мог получить из другого ведомства…
Зиновьев очень обрадовался, когда успел, наконец, выбраться на свежий воздух.
Предположения племянника и Маруси нисколько не оправдались; дедушка вернулся домой действительно не совсем веселым, но затем не последовало ничего особенно неблагоприятного…
Два года спустя после освящения церкви и открытия центрального образцового приюта, под осень, в квартире Зиновьева было необыкновенно весело. Не считая, что это был день его рождения, в этот день праздновалось также возвращение Сережи из Италии, где провел он год после получения в академии, за свою программу, первой золотой медали. Немало прибавляло к радости еще то обстоятельство, что Сережа возвращался не с пустыми руками. В Италии он познакомился с русским богачом и по его заказу исполнил ему проект дома; проект понравился, и молодому архитектору поручено было его исполнение, как только он вернется в Петербург.
Сережу также ожидала дома приятная новость: академия купила у дедушки весь запас его рисунков, обязавшись ежегодно выплачивать ему известную сумму.
Но радости и горе никогда по свету не ходят одиноко. Если уж то или другое повернулось лицом, так уж валит безо всякого удержу.
Месяц спустя, новая радость посетила дом Алексея Максимыча: праздновалась свадьба давно, можно сказать, с самого детства полюбивших друг друга Маруси и Сережи. Посторонних никого почти не было, но от этого не было скучнее. Алексей Максимыч так расходился под вечер, что не удовольствовался танцевать с молодой, но протанцовал, выделывая по-старинному маленькие вычурные па и балансе, две кадрили, – одну с Катей, другую с Соней.
Если в течение этих последних дней ни разу не говорилось о неприятностях, испытанных когда-то дедушкой при постройке церкви центрального образцового приюта, на этом вечере подавно никто об этом не вспомнил. В случае, если б кто-нибудь и вздумал коснуться этого предмета, он встретил бы со стороны дедушки полнейшее равнодушие. Он и прежде, в трудные дни, не помнил зла, – до таких ли чувств было ему теперь, когда сердце переполнялось столькими радостями?
Ему редко даже приходили на ум лица, с которыми имел он дело при постройке церкви. Ни с кем из них он никогда не встречался. Живя постоянно в семье и окруженный художественными интересами, он, без всякого сомнения, совсем бы забыл о них, если б, проходя однажды по Невскому проспекту мимо Милютиных лавок, не встретил случайно кривобокого Бериксона.
– Помилуйте-скажите, воскликнул Бериксон, обрадовавшись ему, как будто они не только вместе детей крестили, но родились от одной матери, – куда вы тогда пропали?
– Когда? спросил удивленный Зиновьев.
– Да тогда, после этого обеда! с такой живостью подхватил Бериксон, что можно было думать, будто обед, о котором он говорил, происходил накануне. – Очень рад встретиться… Сейчас узнал новость… Но, может быть, вы уже слышали?..
– Нет…
– Тем лучше! Вообразите: Воскресенский получил новую награду! Представлен был к ней обществом «Распространения нравственных правил в низменных классах петербургского населения и преимущественно между ломовыми извозчиками»… Что вы на это скажете?
Нимало не смущаясь тем, что собеседник ничего не возразил, Бериксон продолжал с возраставшим воодушевлением:
– А граф-то, бедный граф! Представьте: лишился сына! В каком-то ресторане, в четыре часа ночи, – хлоп – и не стало! Памятник поручен архитектору Бабкову… Разумеется, Воскресенский подвернул его графу. Он теперь выводит Бабкова; у них общее дело: строят новый приют для общества «Призрения детей штукатуров и кровельщиков, лишившихся жизни во время производства работ»… Тут, понимаете, опять сюда попадет![15]. Ну, а с живописцем, которому тогда протежировал, разошелся. Живописцу хотелось, – вынь да положь, – сделаться главным преподавателем рисования в образцовом приюте; разумеется, с тем опять, чтобы что-нибудь сюда зацепить[16]. Воскресенский сначала было определил его, но тут же оказалось, что живописец совсем рисовать не умеет! Ну, ему и отказали; он принял это в обидную для себя сторону, рассердился и теперь ищет другую лазейку… С этой толстой… как бишь ее?., да, Шилохвостовой… также случилась история; я не успел еще точно расследовать, в чем дело, в чем собственно ее уличили, – знаю только, что уличили!.. Но она дама юркая, вывернется! Как-нибудь свои же выручат; общий интерес, знаете! «Благотвори сколько хочешь, забирай сколько можешь, но не доводи до скандала», – вот и вся задача… И они правы, м. г., правы! Пример перед вами, живой пример, – заговорил, воодушевляясь, Бериксон, – не имев возможности действовать по благотворительной части, я, м. г., как родился, так и остался; мне за пятьдесят лет, – удостойте меня взглядом; у меня ничего нет; даже медалишки какой-нибудь, и той не имею! Будь я благотворитель, не то бы было! Благотворительность, скорбь о народе, общественная польза, забота о ближнем для иных, доложу вам, тот же банк; клади в него все, что имеешь, – получишь самые крупные проценты!..
