Охранник трусливо попятился в вагончик, прячась в него как улитка. Аидушка, хихикая, догнала Мефа и бодро подхватила его под локоток.
– Шуток не понимает! – сказала она. – А кто я такая, кажись, смекнул. Умный мужик, битый…
Аида Плаховна наклонилась и подняла какую-то толстую ветку, которая изо всех сил пыталась от нее удрать.
– О, пальчик! – сказала она, умилившись. – Дополз, родимый! А противная бабка тебя взяла да и в рюкзак!
С этими словами ветка была действительно отправлена в рюкзак. К тому времени Мефодий разглядел уже, что это две отрубленные фаланги громадного пальца.
– Ты на бабку-то с укором не смотри! Бабка не зверь. Думал, бедолага, к Камню-голове подползти! Ну и подполз бы, так что ж: новый гекатонхейр не вырос бы, – объяснила Аидушка.
К тому времени они были уже внизу и осторожно пробирались между многочисленных созданий первомира. На Мефодия многие из них шипели, но старуху боялись и раздвигались, стремясь оказаться от нее подальше.
– Не бойся, иди! – сказала Аидушка, заметив, что Буслаев не очень-то спешит перешагивать через двухголовое чудище, в пастях которого дымилась кислота. Чудовище сплеталось и, поджидая Буслаева, поочередно вскидывало головы. Отдельные брызги кислоты, попадая на колонны, прочерчивали едкий след.
Потеряв терпение, Мамзелькина перетащила Мефодия за рукав. Попутно старушка не удержалась и толкнула чудище тупым концом косы.
– Не разорвет оно тебя. Древний запрет! Разве что глупое какое-то совсем попадется. Рядом с исцеляющим камнем даже лютые враги друг друга никогда не тронут… Дуй за мной! Не отставай! – и старушка решительно засеменила туда, где, судя по густоте драконов и прочих созданий первомира, явно творилось что-то интересное.
Мефодия же внезапно окликнули. Он узнал Ирку. Рядом с Иркой Буслаев неожиданно обнаружил Корнелия. У его ног сидел песочный грифон и, казалось, гордился тем, что его шея обмотана шарфом, за который Корнелий придерживает его как за поводок. Это был, наверное, самый нелепый в мире грифон в шарфике.
Каждые несколько секунд Корнелий поворачивал к грифону голову и строго произносил «Нельзя!», точно заранее знал, что грифон замыслил нечто вредоносное.
– На всякий случай, – объяснил он. – Я, конечно, понимаю, что он умный и все такое, но НЕЛЬЗЯ!.. А ну захлопни клюв, тебе говорят! При склевывании этой ящерки происходит термоядерный взрыв!
Грифон грустно отвернул клюв, под которым проползала полуметровая ящерка. Каждая ее чешуйка сверкала. На голове у ящерки был красный нарост, напоминавший корону.
– Ты здесь откуда? – спросил Мефодий.
– Я вообще-то тебя жду, – ответил Корнелий.
– Ты знал, что я здесь буду?
– Да. Мне сказал об этом тот, кто дал мне вот это! – хранитель грифона достал из кармана прозрачный сосудик. На дне сосудика сверкали две яркие песчинки.
– Эйдосы? – удивился Меф, и тотчас его посетила догадка: – Чьи? Варвары и… да? Правильно! Ты встречался с Троилом?
Он потянулся к сосудику, но тут Корнелий опять строго сказал:
– Нельзя!
Буслаев отдернул руку.
– Нет, это не тебе нельзя. Тебе можно! Это ему «нельзя», – милостиво сказал хранитель грифона, вручая сосудик Мефу.
– Что я должен с ним сделать?
– Пошли! – сказала Ирка и, как до этого Мамзелькина, потащила Мефодия за собой. Корнелий с грифоном шли сзади, сопровождая их. Слышно было, как племянник Троила безостановочно бубнит:
– Нельзя-нельзя-нельзя! Ты же одними глазами смотреть не можешь! Тебе обязательно надо и лапой толкнуть, и клювом потро… А ну назад! Если с тобой говорят, это не значит, что за тобой не наблюдают!
Мефодий пробирался в полутьме, не понимая, куда Ирка его тащит. Неожиданно она остановилась, и тут же, чуть впереди, один из драконов, грустно вздохнув, окутался пламенем. Это было синеватое, задумчивое такое пламя, которое вырывалось не столько из ноздрей дракона, сколько из многочисленных мелких отверстий в коже, похожих на кратеры. Здесь, в кратерах, пламя задержалось надолго.
При свете этого пламени Мефодий увидел похожий на конскую голову камень и прижавшегося к нему Багрова. Тут же рядом притулилась и Мамзелькина, так что у Мефа зародилась мысль, а не ухлопала ли она Матвея. Мало ли на кого у нее разнарядочка… Аида Плаховна и так, кажется, наделена была даром планировать время и сгребать всех клиентов в компактные кучки для облегчения выкашивания.
Теперь, когда камень вновь был собран воедино, его окутывало радостное, трепетное сияние. Быстрые переливчатые сполохи, размывающие пространство. Соприкоснувшись с этим сиянием, драконы замирали, а потом тянулись к камню лапой, мордой, крылом. И сразу начиналось обновление. Старые раны затягивались. Скрюченные крылья расправлялись, порванные перепонки зарастали. Чешуя начинала блестеть. Причем это была не иллюзия, а реальное обновление. Иногда это занимало несколько секунд, иногда – в сложных случаях – полминуты или минуту. Драконы и прочие существа как-то чувствовали, сколько времени должны находиться у камня. Никто не пытался задержаться дольше. Место улетавших драконов и уползавших чудовищ сразу занимали новые, и это создавало постоянное движение очереди.
Аида Плаховна в область переливчатых сполохов благоразумно не входила. Сидела на корточках в сторонке, хотя и выставила вперед свою обмотанную брезентом руку.
– Нельзя! – опять сказал Корнелий, дергая грифона за шарфик.
Вспомнив, зачем он здесь, Мефодий показал ему эйдосы в крохотном сосуде:
– Куда?
– В трещину, – прошептал Корнелий.
– В какую?
– Не знаю. Сказали, должна быть трещина. Опускаешь туда эйдосы.
– С сосудом или без?
– Я бы исходил из размеров трещины. Так бы я примерно делал… гм… – важно ответил Корнелий, будто только тем и занимался, что опускал в трещину эйдосы как в сосудах, так и без.
– А дальше?
– А дальше посмотрел бы, что будет. Я так понял, что даже собранные вместе последние драконы могли дать остановленное мгновение. А тут и драконы, и камень – всё вместе.
– А Арей как здесь окажется?
– Не знаю, – ответил Корнелий. – Про доставку сюда Арея мне ничего не говорили. В карманах у меня его тоже нет.
Для большей наглядности он вывернул карманы, и оттуда во множестве посыпались скомканные обертки от шоколадок. Хранитель грифона, сам этого не ожидавший, смутился и принялся заталкивать их обратно.
Мефодий остановился перед завесой сияния. Осторожно протянул руку, коснулся. Убрал руку. Снова коснулся. Ощутил сияние как нечто материальное – что-то вроде живой ткани. Погладил ткань, вслушиваясь в нее и чувствуя, что и она в него вслушивается.
А потом Буслаев сделал шаг и, пропущенный к камню, присел с ним рядом. После небольшого колебания провел по артефакту рукой. Камень был неоднородный: местами чуть теплый, местами горячий, местами ледяной. Его можно было гладить, трогать, даже, возможно, попытаться отбить от него кусок, как это некогда сделал Мировуд. Но вместе с тем – Буслаев готов был в этом поклясться – камень был не материален, а состоял из множества переплетенных, то испускающихся, то неподвижных сияний и светов. Перед ним лежал большой сгусток первоматерии в том ее состоянии, когда энергия и масса, время и пространство, мысль и материя – все было единым – и это единое лежало теперь перед ним. Это был своего рода универсальный пластилин, из которого можно вылепить не только отсутствующую драконью лапу, но, если бы потребовалось, и самого дракона вместе с его живой душой.
На глазах у Мефа к камню подполз изувеченный монстр и опустил на него морду с глубочайшим воспалившимся укусом и вытекшим глазом. Морда чудовища и место укуса окутались многими видами сияний. Камень разогрелся. Началась работа. Наблюдая, как страшный укус затягивается, Буслаев осознал, что камень не столько лечит чудовище, сколько поворачивает время вспять. Отматывает мгновения жизни к тому моменту, когда на морде не было никакого укуса. А потом, оставляя, возможно, сам факт укуса, ибо это уже элемент свершившейся истории, обнуляет вред от него как событие. Затем время с легкостью поворачивается назад – и вот уже от камня отползает совершенно здоровое чудовище. Вместе с изувеченной мордой камень починил в нем и множество других поломок, омолодив монстра по меньшей мере на несколько тысячелетий. Ого, вот и вытекший глаз появился!
– Если камень способен повернуть время вспять и потом снова изменить его ход, значит, в самом артефакте время находится в нулевом состоянии. Вот оно – «остановись, мгновение!» – подумал Мефодий почти одновременно с тем, как его палец нашарил в камне крохотную трещинку.
Буслаев зубами вытащил из сосуда пробку и, оглянувшись на Корнелия, поднес горлышко сосуда к трещине. Он делал это медленно, не до конца уверенный, что все стоит совершать именно так, и потому не успел. Внезапно Корнелия отбросило в сторону, Багрову кто-то наступил на спину, затем в воздухе что-то мелькнуло – и сосуд с эйдосами был вырван у Мефа из пальцев. А еще мгновение спустя Буслаев обнаружил, что на камне животом лежит Варсус и держит в руках вырванный у него сосуд, большим пальцем зажимая место отсутствующей пробки. И эйдосы, словно понимая, что произошло, пугливо пульсируют в сосуде, точно зовут на помощь.
