нужно видеть Абру, – сказал он.
– Что?! – переспросила миссис Бейкон и раскрыла от изумления рот.
– Мне нужно видеть Абру.
– Нельзя, она уже спит. Уходи.
– Мне нужно видеть ее! – закричал Кэл. – Неужели не понимаете?
– Уходи немедленно, или я позову полицию.
Из дома раздался голос мистера Бейкона:
– Что там такое? Кто это?
– Это не к тебе. Иди ложись, ты же болен. Я сама разберусь. – Она обернулась к Кэлу: – Вот что, убирайся-ка с моего крыльца. Если опять вздумаешь трезвонить, я вызову по телефону полицию. Вон отсюда! – Дверь захлопнулась, стукнул болт, свет погас.
Кэл стоял в темноте и улыбался, представляя, как к нему подваливает старый Том Мик и интересуется: «Привет, Кэл! Ты чегой-то тут надумал?»
Из-за двери раздался голос миссис Бейкон:
– Ты, вижу, еще здесь? Немедленно уходи! Чтобы духу твоего не было!
Кэл не торопясь прошел по дорожке к калитке и свернул к дому, но на углу его нагнала Абра. Она вся запыхалась от бега.
– Через черный ход выскочила! – объявила она.
– Они же все равно узнают.
– Ну и пусть!
– И ты не боишься?
– Нет.
– Абра, – сказал, помолчав, Кэл. – Я – убийца, из-за меня погиб брат, а отца разбил паралич.
Обеими руками она вцепилась в его руку.
– Ты слышала, что я сказал?
– Конечно, слышала.
– Абра, и мать у меня была проститутка.
– Я знаю, ты говорил. А у меня отец – вор.
– Во мне ее кровь, Абра, неужели ты не понимаешь?
– А во мне – его.
Кэл пытался собраться с мыслями, оба молчали. Дул холодный ветер, и они невольно пошли быстрее, чтобы не продрогнуть. Уже остались позади последние уличные фонари, уже кончилась на краю города мостовая и перешла в проселочную дорогу, которую развезло от весенних дождей, а они все шли и шли в беспросветную мглу по скользкой черной грязи, и сырая от росы трава на обочине хлестала им по ногам.
– Куда мы идем? – спросила Абра.
– Мне хочется убежать. Убежать от отцовских глаз. Они все время передо мной. Я их вижу, даже когда сам закрываю глаза. И так будет всегда. Отец умрет, а его глаза все равно будут смотреть на меня и говорить, что я убил брата.
– Ты его не убивал.
– Нет, убил. И его глаза говорят, что убил.
– Зачем ты так говоришь? Куда мы идем?
– Тут уже недалеко. Котловина, водокачка… и ива. Ты помнишь, там стоит большая ива?
– Да, я помню эту иву.
– У нее ветви свисают до самой земли, и получается как шатер.
– Я знаю.
– И днем, после уроков… когда вовсю светило солнце… вы с Ароном раздвигали ветви и входили туда… и вас не было видно.
– Ты подглядывал?
– Подглядывал, – сказал Кэл и добавил: – А теперь я хочу, чтобы ты со мной пошла под иву. Вот чего я хочу.
Она остановилась, он тоже.
– Нет, мы туда не пойдем, – сказала она. – Это будет неправильно.
– Ты не хочешь… со мной?
– Если тебе хочется просто убежать, я не пойду. Ни за что.
– Тогда я не знаю, как мне дальше быть, – сказал он. – Не знаю, что делать. Ну скажи.
– А ты послушаешь меня?
– Не знаю.
– Давай вернемся?
– Вернемся? Куда?
– Домой к твоему отцу.
3
Из окон кухни лился яркий свет. Ли зажег духовку, и она согревала промозглый воздух.
– Это она заставила меня прийти, – буркнул Кэл.
– Правильно сделала. Я так и думал.
– Он бы и сам пришел, – сказала Абра.
– Этого никто не знает и не узнает, – отозвался Ли. Он вышел из кухни и через минуту вернулся. Ставя на стол глиняную бутылку и три миниатюрные, прозрачные фарфоровые чашечки, сказал:
– Он еще спит.
– А я помню эту штуку, – заметил Кэл.
– Еще бы не помнить. – Ли разлил темного тягучего напитка по чашечкам. – Надо чуть-чуть отхлебнуть и подержать на языке, а потом уж глотать.
Абра оперлась локтями на стол.
– Ли, вы – человек мудрый. Помогите ему, научите, как примириться с судьбой.
– Я и сам не знаю, умею ли я примиряться с судьбой, – вздохнул Ли. – У меня не было случая испытать себя по-настоящему. Я всегда был… сколько раз я сомневался, но мне редко удавалось разрешить свои сомнения. Когда совсем было невмоготу, я плакал один.
– Плакал? Ты?!
– Когда умер Сэмюэл Гамильтон, для меня весь свет померк, как будто единственную свечу задули. Я зажег ее снова, чтобы насладиться его замечательными созданиями. И что же я увидел? Детей его раскидало, смяло, а кое-кого и погубило – словно поработал злой рок… Давайте-ка глотнем еще немного уцзяпи.
Я должен был сам убедиться, – продолжал он, – что думаю и поступаю глупо. И главная моя глупость состояла вот в чем: я считал, что добро всегда гибнет, а зло живет и процветает.
